Круги на воде

      Табаки неистовал. Стая как с цепи сорвалась. Куда взгляд ни кинь — целуются, обнимаются, льнут разгоряченными телами друг к дружечке. А не прижимаются — так ругаются. А все одно, что поцелуи, что крики — все про страсть и неравнодушие, все про любовь.       Лорд и Рыжая скандалят без устали. Вот уж действительно — два сапога пара. Он прекрасен, как лесной эльф, она некрасива, как огненная гарпия*. И в любви, и в ругани они идеальная пара: он ей без устали в топку дровишек подкидывает, а она без продыха палит его своей страстью. Кинет влажных — и в четвертой дым коромыслом. Кинет сухой хворост — и пламя поднимается выше крыши. Того гляди спалят четвертую дотла. Проклятущие любовнички. Табаки ругается, но взгляд его, обращённый в их сторону, полон хоть и грустной, но нежности.       А Мак?! Нет, ну вы даже не представляете! Македонский, покорный ангел и огненный дракон, терзающий себя мальчишка, с головы до ног покрытый веснушками, как поцелуями всесильного бога Солнца Гелиоса, тот, кто почти не говорит, но всегда рядом… Даже он отщипнул кусочек от своего сердца, отданного стае, и подарил девочке с зелеными волосами. Просто история для романа — веснушчатый Пьеро** и зеленоволосая Мальвина**. Новый виток истории.       А Лэри — безумный Дон Кихот, забывший и о Росинанте, и о верном Санчо-Пансе, и растворившийся в своей Дульсинее***. Спица, между тем, тот ещё генерал в плиссированной юбчонке. Что ей великий полководец Македонский с его скудными масштабами. Она —истинный Чингисхан, скрутивший в кривой рог главного и всех прочих Логов. Шакал опасливо покосился на кровать Лэри — обнимашечки-поцелушечки, тьфу на вас, окаянные.       Табаки ещё некоторое время с любопытством пялится в сторону сладкой парочки, поглощенной лобзаниями и не замечающей ни его осуждения, ни любопытства. После, словно вдоволь насытившись их неуклюжей страстью, он опускает взгляд на общую кровать, превратившуюся его усилиями в царственное ложе принцессы на горошинах, ибо усыпано бусинами, как плодородная почва по весне — семенами. Одну за другой он нанизывает их на тонкую нитку, но, как по волшебству, нить не становится длиннее, а бусин на постели меньше — процесс бесконечен, как и Песнь недовольства, льющаяся с губ Табаки, но слышимая лишь избранными.       Ладно ещё Лэри — прыщавый глист. Может, хоть прыщи пройдут. Секс — известное средство. И Лорд — для него мне вообще ничего не жалко. Пусть хоть всех рыжих перелюбит. Лишь бы был счастлив мой прекрасный эльф. Да и Македонский — ладно. Не безрукий, чай, Шакал — чашку кофе сам сварю. Но Сфинкс! Безрукая дубина! Словно впав в детство и снова став Хвостом Слепого, покорно сидит рядом с вожаком, уткнувшись носом в плечо, почти проткнувшее рубашку в черно-белую клетку, не обращая внимание на Нее. А она — моё прекрасное дитя, моя золотая рыбка, моя неяда**** и владычица самых глубинных омутов шакалиной души, у которой нет и не может быть дна. Она — моя царица лесных рек, горных озёр и бесконечных вод всех морей-океанов голубой планеты, лишь покорно звенит колокольчиками в волосах и стучит спицами, вывязывая из своей тоски и печали очередной свитер для единственного, ради кого бьётся ее, в цвет его глаз, зелёное сердечко. Русалка, прости! Я соберу для тебя бусы радости и обовью тебя ими как защитным оберегом, я сорву самые редкие травы и добуду никем не виданные ингредиенты: я приготовлю для тебя отвар забвения, я умащу твои волшебные ножки мазями с ведьминым корнем, и боль от каждого шага уйдет, а вернется сильный, переливающийся всеми цветами радуги и сверкающий чешуйками рыбий хвост.       Табаки старается не смотреть в противоположный угол общей, где притаилась девушка с зеленым разбитым сердцем — поближе к Сфинксу и Слепому, растянувшимся на полу. Он умудряется совмещать Оду радости, нашептываемую на каждую бусинку скрипучим стариковским голосом, и Песнь недовольства — вкрадчивым, ворчливым, ещё не до конца пережившим ломку, юношеским тенорком.       От самоедства Табаки отвлекает стая птиц, ворвавшаяся в четвертую. Мона срывается с общей и злобно шипит — никак не привыкнет, что у верхнего мира теперь численный перевес и взбрести в голову пернатым может что угодно. С их крепкими клювами она уже знакома. Нанетта, на правах старшей хозяйки, оглядывает спальню — ей эти птички-девочки, завоевавшие внимание мальчишек, совсем не по душе, но подобно Табаки она может лишь ворчать. Впрочем, и к этому она сегодня не расположена. Ее личная стая столь внезапно расширилась, что ей пока не до людей. Сапфир и Ульяна, расположившись на ручках верхних кроватей, задорно по-сорочьи галдят, действуя этим Шакалу на нервы не столько шумом, сколько ещё одним удивительным фактом:       Горбач! Тихоня и молчун, добряк, не забияка, но отважный драчун, любитель всей без исключения живности, поэт и флейтист, заставляющий даже самые скупые сердца раскрываться добром, но сам любящий всех одинаково и поровну — влюбился. Горбач! Влюбился! Может, нас всех отравили?!       Табаки аж заскулил от восторга. Он ещё немного проваландался в этой фантазии, представляя, как коварный Стервятник… э-э-э… или Рыжий?! Один за любовь вплоть до извращения, другой — в грусти бездонной и терзаем отражением своей любви безответно. Кто — вот в чем вопрос? Но поразмыслив и в ту и другую сторону, махнул рукой. Рыжий — интриган, но не силен в зельеварении, а вожак третьей только прикидывается Чайльд Гарольдом******. На самом деле у него нежное сердце, и пытать своих, а Чумные бывшими не бывают, он не стал бы. Разочаровавшись в своей версии, Табаки забыл о ней так же быстро, как и придумал.       Его мысли вернулись к Горбачу, который как раз вошёл в спальню вместе со своей новой подружкой. Шакал скривился — ещё один роман на новый лад: горбун из Нотр-Дам и великолепная Эсмеральда*****. Интересно, кто займет в этой истории позицию священника, а кто станет отважным рыцарем, спасающим простушку? Табаки шмыгнул носом, вспоминая школьную программу — там вроде чуток не так было. Ну и пофиг. У Табаки свои истории. Извольте принимать меня таким, какой есть. Но фантазии о парижской истории от себя все-таки отогнал, отвесив себе смачный подзатыльник в воображении, — На состайников грешишь, а сам будто только о Волке, застрявшем на той стороне и думаешь? Как бы не так! Вот на новую девчонку пялишься — ну и что, что на ней прекрасная жилетка Русалки и ее бусы Доброжелательности, вызывающие расположение окружающих. Буквально щит и меч любого новичка от предубежденности старожилов. Русалка плохих бус не соберёт, — Шакал отвешивает себе еще один подзатыльник. — Но Волк! Как же наш Серый там?»