Волк. Свободен
11 апреля 2018 г. в 21:59
Волк не ошибся. Долгий путь, стертые в кровь ноги, высохшая под солнцем одежда, загар, чудом просочившийся под пыль, осевшую на лице, звериный голод и тысяча злых чертей, раздирающих его на части — но он дошел. Дошел до странного поселения, назвать которое городом язык не поворачивался. Отсутствовал тут и живой дух деревни — несмотря на обилие невысоких домов на окраине, близостью к земле не пахло. Волк уловил лишь дух склизкой серединки — облезлые стены домов, побитый асфальт, местами переходящий в массивные бетонные плиты — ездить на машине по такой дороге, должно быть, сплошной кошмар, чахлые деревья и вычурная одежда встречных людей, — Как по-помпейски, — невольно подумал Волк. — Все подтянутые и гладкие, словно вылизанные по одному лекалу.
Люди тут и правда были особенные — даже если не яркие, то блестящие. И даже если уже без блеска, то былой лоск кичливо сверкал в деталях: разухабистых казаках, металлических бляхах, вычурных галстуках и идеально выдержанных по центру голени чулочных швах. Но лица их были серы и запыленно-тусклы, как тень Леса, оставшегося позади, будто это они, а не Волк прошли километры по пыльной дороге.
Проведя не один час под жаркими лучами, изредка находя близ дороги воду — мелкие полузасохшие лужи или скудные речушки — Волк не терзался жаждой, но был очень голоден. Поэтому впечатления от города лишь вскользь коснулись его сознания. По сути, он думал только о еде. О столовской размазне в Доме и о нежном и теплом вкусе лесной добычи. Сейчас ему было все равно, лишь бы ощутить вкус пищи и ее тяжесть в желудке. Двигаясь в глубь города, он выискивал возможности, но серые дворы — не Лес, кишащий жизнью и ведущий охотника к жертве, они глухо молчали, то ли не слыша, то ли просто не желая откликаться на его призыв.
Когда солнечный жар сменился вечерней прохладой, Волк вышел к центру города. Одежда горожан тут запестрела еще более яркими красками, а их лица еще больше посерели и, скрытые под ярким макияжем женщин и вальяжными ухмылками мужчин, равнодушно смотрели сквозь него. Уставший Волк наблюдал как, словно заведенные механические куклы, люди двигаются навстречу друг другу, ловко огибая его, то ли не замечая, то ли игнорируя. Отлично — для хищника не в новинку быть невидимкой, но… мозг его разрывал отбойный молоток изголодавшегося демона: Как же я хочу жрать!
Пользуясь положением «невидимки», Волк легко встроился в ритм идущих и вместе с их потоком скоро вышел на главную улицу. О том, что она главная, красноречиво свидетельствовало обилие магазинов, ресторанов, кафе, аптек и сувенирных лавок. Только на главной улице города их может быть так запредельно много. Так много, что и не нужно никому. Тут нет машин, и Волк замечает, что уже давно идет по пешеходному проспекту между высоких домов, а вокруг все явственней ощущается запах еды — ее жарят, тушат и запекают. Он ощущает даже аромат полуфабрикатов: сырого мяса и рыбы — и это особо будоражит его инстинкты.
Всю свою сознательную жизнь Серый провел в Доме. Вылазками в городскую среду грешили разве только Летуны, остальные же предпочитали оставаться под защитой серых стен и не играть с судьбой. Не было в его жизни и городских ресторанов. Лишь несколько раз, в детстве, вместе со Слепым, Лосем и Кузнечиком они заходили в придорожное кафе, но это было так давно… Волк знал лишь столовку Дома, приморского санатория и подносы с едой в Могильнике. Ну и Лес, конечно. Лес всегда баловал его самой изысканной добычей. Вот только не сегодня. Волк сжал зубы и услышал, как урчит его голодный желудок.
В его карманах не было денег, не было волшебной пластиковой карты, которая, попискивая, открывает вход их владельцу в мир городских вкусов и удовольствий. Все что у него было — он сам. И вспомнив об этом, Волк встрепенулся и воспрял, — Где наша не пропадала? — прошептал он не так уверенно, как хотел, но все-таки оперся на эти слова, как на необходимый костыль, и уверенно двинулся к проходу между домами: там должен быть задний вход в кафе и то, что ему нужно — помойные баки. Этому странному для мальчишки, не знающему бродячей жизни в Наружности, решению он был обязан детской дружбе с Горбачом — под его началом он не единожды участвовал в набегах на кухонные отбросы, выбирая лучшие куски для Находки и ее разросшегося семейства. Горбач же, набивая карманы обкусанными котлетами и жирными фрикадельками, заботился о еще более широком круге — Нанетте, котах и псах, живущих за пределами Дома и робко ожидающих его у дыры в заборе.
Детский опыт пришелся кстати, и, оказавшись в темноте переулка, куда выходили служебные двери сразу нескольких кафе Волк прощупал взглядом пространство. Вроде тихо. А вот и искомое: три больших зеленых помойных бака. Волк открыл крышку ближайшего к нему: бумага и эко-упаковка — не то. Вторую — стекло и пластик. И только третья, еле держащаяся на разболтанных винтах, смутно порадовала своим содержимым — овощные очистки, фруктовые огрызки, мясные ошметки и рыбные отонки. Этот коктейль никогда не числился среди его любимых блюд, но Волк был слишком голоден, чтобы думать.
«На безрыбье и рак — рыба», — вспомнил он пословицу, не раз слышанную из уст Шакала и, подхватив всей пятерней морковные, картофельные и свекольные очистки, перемешанные с рыбьей чешуей и мясными жилами, смело запихнул все это в рот. Ему понадобилась лишь пара секунд, чтобы начать отплевываться и, помогая себе руками, вытряхивать из себя почти проглоченную странную смесь:
— Тьфу, гадость! — Волк медленно сполз по грязной серой стене на мокрую брусчатку. В этот момент из кафе вышла девушка в грязном и мокром фартуке. «Посудомойка, — подумал Волк, словно это было почему-то важно, — не официантка». Она же, увидев растянувшегося рядом с помойкой Волка, небрежно фыркнула, словно его запачканные в помоях губы как-то могли изменить ее собственное представление о себе и сером мире, в котором ей довелось жить. Вывалив в бак еще порцию помоев, она нырнула обратно в темноту кафешного коридора.
Волк остался сидеть на брусчатке, смирно, тихо и почти не заметно, но тело его вибрировало от голода. Он косился на пополнившийся бак и пытался подавить рвотные позывы. И лишь когда, не справившись, проблевался водянистой кислотой, устало попытался уговорить самого себя:
— Да ладно, не так уж я и голоден — продержусь еще… — И вздрогнул, напрягшись, когда с противоположной от искушающего его зеленого монстра стороны раздался голос:
— Серьезно? А выглядишь ты не очень… — Волк поднял глаза вверх от серой брусчатки, осознавая, что последнюю свою мысль он произнес вслух. Да хрен с ней, с мыслью, он настолько изможден, что пропустил появление на горизонте событий, том, что в пределах помоечного аромата — чужаков. А вот это уже опасно. Волк встряхнул седой челкой, пытаясь скинуть с себя усталость и голод, и сосредоточился на говорящем. Точнее на них обоих. Его ровесники, парень и девушка, типичные жители этого городка — лица серые, одежда яркая. В другой раз Волк клацнул бы зубами и послал невольных свидетелей своего унижения подальше, а то и вовсе перекусил тонкие шейки, но сегодня он не в лучшем положении и потому, вспомнив еще раз с какой интонацией произносил Табаки одну из своих пословиц-поговорок, отметил, уже контролируя голосовые связки, внутренним голосом, — "На безрыбье и рак рыба", — и, нацепив на бледное лицо одну из своих фирменных улыбок-очаровашек, двинулся в наступление.
Ему повезло. Ребята, торчащие рядом с помойкой, ожидали своего приятеля, брата девушки и друга парня — официанта местного кафе. Волк, превозмогая голод и бессилие, собрал в кулак всю свою харизму и обаяние и не прогадал — юность нуждается в героях и отваге, а блеклый городишко — не самая благодатная почва для развития интеллекта молодежи. Наугад выхватив из памяти идею хиппи о свободе, равенстве и братстве, Волк принялся крутить ее как гибкий ивовый прутик, внимательно отслеживая, как быстро в серой затхлости глаз его собеседников зажигается огонек солидарности. А уж его история беженца и вольного путешественника, ушедшего от семьи и родных в свободный мир, вдохновила ребят не на шутку. Закончившего смену и вышедшего из темноты кафешного коридора с пустыми руками друга-брата-официанта они дружно отправили за порцией чего-нибудь съестного: Волка накормили и, не решившись бросить после такой внезапной душевной близости, пригласили переночевать на скотном дворе, принадлежавшем семье брата и сестры.
— Отец у нас суровый, имей в виду, но если уйдешь рано утром, то он и не заметит, а заметит, так мы… отмажемся — не переживай, — убеждали Волка новые знакомые. Убеждали неуверенно и срываясь на фальцет, но Серому было все равно. В его желудке была еда — мало, но лучше чем ничего, и на горизонте маячил спокойный сон. Сказать, что Волк был счастлив, было бы ложью, но в его ситуации даже уровень среднего довольства сравним с эйфорией. Поэтому мечта упасть в безопасном месте, выспаться и быть готовым ко всему, что его ждет в этом неприглядном мире, ему казалось великолепной.
А место и правда было неприглядное и совершенно новое для него. Дело в том, что будучи сильным Ходоком, Волк никогда не стремился использовать свои способности. Не злоупотребляя путешествиями в Лес, он все-таки, пусть редко, но позволял себе насладиться его прохладой, но на Изнанке был впервые. Когда состайники проваливались, вольно или невольно, на эту сторону — он наблюдал, но никогда не пытался присоединиться. Да и зачем ему, волку-оборотню, этот серый мир, о котором мальчишки дрожащими от страха и возбуждения голосами рассказывали в Ночи Сказок, которого боялись и ждали, о котором мечтали и который так искренне ненавидел проживший долгих шесть лет в его грязи Сфинкс.
Изнанка касалась его лишь косвенно — ужасом Сфинкса, окостенелостью Лорда, смехом молодого индуса в яркой чалме, что время от времени просыпается в глазах Шакала, пустотой в глазах Толстого, Слона, Куста, Фикуса, Писуна, Ластонога и других неразумных. Она сквозила шальной усталостью из глаз Рыжего, когда, вспомнив детские годы в Могильнике, волчара подминал его под себя и, сорвав зеленые очки, заглядывал в прекрасные глаза Смерти. Он много раз видел, как она вибрирует под закрытыми веками слепца и, содрогаясь, наблюдал ее наплывы в чернильных глазах Горбача. Волк чувствовал, как она тянет к нему свои склизкие щупальца со всех сторон, но ему было фиолетово на ее потуги.
Впрочем, никогда не говори «никогда». И вот уже сегодня судьба, коварная тварина, забросив на эту сторону реальности, заключила его в тело человека, а значит, Лес стал для него опасен. Он еще раз послал отборное проклятье в сторону Слепого и буквально пинками выпихнул из сердца попытавшуюся прокрасться туда обиду — на Лес, Дом, вожака, но главное — на друга, на Сфинкса, который не встал рядом с ним, когда это было так необходимо. И да, теперь он на Изнанке, и Лес не принимает и в тело оборотня-волка не пускает. Теперь только город, село, теперь только дороги и просеки. Теперь только Изнанка, твою ж мать! Волк фыркнул, — Высплюсь и все решу. Я не Кузнечик, я Волк, вскормленный белой волчицей.
В хлеву, куда его привели новые знакомцы, было влажно, тепло и пахло навозом. В курятнике кудахтали куры и волновались петухи, из свинарника доносились смачные хрюки, мычали дойные коровы, а козы с разновозрастными козлятами жались в угол, словно почувствовали, что в их безопасный дом пришел хищник. Волк еще раз напялил на себя самую харизматичную улыбку и уверил ребят, что все будет в порядке. Отправив молодежь, он хищно огляделся вокруг, — Ха, если вы думаете, что изголодавшемуся по охоте Волку достаточно недоеденного богачом бургера, то сильно ошибаетесь, — он облизнулся в сторону загона с козами, но решительно двинулся в сторону курятника. Все-таки в человеческом облике возможности его были ограничены и козлятину придется оставить на потом.
На следующий день одна из семей в сером городке проснулась обедневшей на целый курятник, а раскиданные по хлеву перья красноречиво свидетельствовали о том, что в округе завелся хищник.
Но они ошибались. Волка уже и след простыл. Вдоволь насытившись свежим мясом и выспавшись, он снова шел по дороге вперед. Его все меньше и меньше занимали мысли о возврате Домой, и он уже с трудом вспоминал вчера еще такие волнующие имена — Сфинкс, Слепой, Табаки, Помпей… Даже их образы становились все более и более расплывчатыми с каждым часом. Первое время он чувствовал, что в центре груди что-то разноголосое щипало и дергало его, крича: «Вернись!», но к утру боль прошла, и Волк ощутил себя полностью свободным.