У тебя сильные крылья

На этом парне взгляд остановился совершенно случайно. Белов даже не понял, что именно его зацепило: обычный, таких по улицам толпами носит в узких джинсах и рубашках в клетку. Волосы, конечно, красивые: темно-рыжие, кудрявые — не волнами, как у Катьки, а тугими крупными кольцами. Белов вообще никогда раньше не обращал внимания на парней, а теперь прям смотрит — видит деревянный браслет на запястье, черную торбу под цвет джинсов через плечо, белый провод наушников, тянущийся из заднего кармана. Сам себе удивляется, но смотрит — видит нервно подрагивающие пальцы, закушенную губу, закрытые глаза — и шагает, кидается со всей дури, резко выбрасывает руку вперед, хватает за плечо и дергает на себя. Оглушительно ревет поезд, мчится мимо. Белов лихорадочно втянул ртом воздух, усмиряя бешено колотящееся о ребра сердце, инстинктивно погладил по спине дрожащего в его руках парня и вдруг осознал: тот почти сделал шаг. Под ребрами обожгло колко-огненным. — Ты совсем идиот! — взвился Белов, разворачивая к себе незадачливого самоубийцу. Огромные глаза вскинулись на него в искреннем удивлении, и Белова продрало до печенок этими нереальными, прозрачно-голубыми, почти лазуревыми. Он за секунду считал и темные пятнышки веснушек, рассыпанные по тонкому носу, и светлые брови вразлет, и пухлые, едва смазанные губы, покусанные до крови. И от этого всего: от этого взгляда и от того, что сам смотрит, — разозлился еще больше. Вот ведь придурок, мог бы сейчас всю психику нафиг поломать и ему, и несчастному машинисту, и бабульке на той стороне станции, лузгающей семечки и смотрящей на поезда, — хотя ей, может быть, уже и не страшно. Он еще сильнее вцепился пальцами в худые плечи и сильно тряхнул пацана, отчего тяжелые пряди колыхнулись, закрывая лицо. — Ты совсем ополоумел здесь, а? Ты что удумал вообще? Захотелось удавиться — сделал бы по-тихому, зачем людей пугать-то? Да скажи уже что-нибудь! Парень поджал губы и затряс головой. «Может, стресс? — подумал Белов, разглядывая трогательно-розовое ухо, подсвеченное солнцем. — Вот у меня точно стресс, прибить бы этого вот…» Думалось тяжело — то ли от злости, то ли от волнения, так что ничего лучше, чем притащить рыжего к себе домой, он не придумал. Но не оставлять же его на перроне, вдруг и правда сиганет, чувствуй еще себя потом виноватым. Незадачливый самоубийца, кстати, вел себя тихо, не пытался вырваться из железной хватки, от которой наверняка останутся синяки, — вон какая кожа бледная, пятна чернющие, небось, будут. Белов еще сильнее сжал пальцы и ускорил шаг. Ничего, от синяков еще никто не умирал, и то, что пацан за ним едва поспевает, даже лучше. Значит, не сбежит. И не рванет куда-нибудь под колеса. У Белова вон до сих пор перед глазами размазанные по рельсам кишки, спасибо ебаному воображению, куда ж без него. У подъезда рыжий, кажется, от шока отошел и принялся упираться ногами в асфальт, пытаясь высвободить руку. Взведенный Белов откровенно зарычал, резко втолкнул его внутрь и упрямо потащил за собой в лифт. Пацан не ниже его, но мельче, а Белов и тренажерку любил, которую отец стабильно оплачивал, и в драки ввязывался чаще, чем хотелось бы матери и даже Гере, лучшему другу, который помахать кулаками тоже бы рад, но не с превосходящим соперником. От клацанья железных дверей рыжий испуганно вздрогнул и снова затих, но Белов все равно прижимал его к себе слишком близко, будто бы из лифта он может куда-нибудь исчезнуть. Ключи доставал одной рукой, второй продолжал крепко удерживать рыжего за локоть. Толкнул дверь, втолкнул внутрь парня, провернул ключ в замке и только тогда, кажется, немного успокоился. — Чай, кофе, виски? Рыжий мялся на пороге, лупал своими нереальными — ресницы у него тоже рыжие, светлые и пушистые, тонкий шрамик под левым глазом и белые-белые до голубизны щеки. — Выглядишь больным, — сообщил Белов, отдергивая взгляд. — Разувайся. Рыжий присел и принялся развязывать узел на грязно-белых шнурках. Белов видел, что пальцы у него слегка дрожат и не слушаются. Сам стянул кроссовки, наступив носком на пятку, и пошел на кухню. Рыжий объявился там через несколько минут. — Котлеты будешь? — Белов выглянул из-за дверцы холодильника и поймал голодный блеск в глазах. Невольный гость решительно помотал головой. Ясно, может, и не собирался под поезд бросаться, может, его от голода качнуло. Белов споро поколдовал над микроволновкой, порезал хлеб и бахнул котлеты сверху. Родители уже как неделю уехали на моря, и запасы он порядком подъел. Рыжий сидел на краешке стула и продолжал смотреть. Кто его воспитывал вообще, так откровенно пялиться. Раздражает. Будь такие глазищи у девчонки, Белов бы… Он раздраженно подавил взбрыкнувшее воображение. Ну что за муть в голову лезет? Из-за стресса? Из-за пацана? Поставил перед гостем тарелку с бутерами и кружку с горячим чаем. Рыжий перевел взгляд на еду, сглотнул и снова посмотрел на Белова. — Да я вижу же, что голодный, — Белов ухмыльнулся. — Ешь. Ел рыжий медленно, но прикрывал глаза так, словно ничего вкуснее ему в жизни пробовать не доводилось. Белов растянулся по столу, уперев подбородок в прохладную поверхность. — Ты чего такой тихий? Боишься меня? Парень затолкнул в рот бутерброд и отрицательно мотнул головой. — А словами сказать? Немой что ли? Парень кивнул. — Вот же, — досадливо пробормотал Белов. — Ну и отлично, не люблю болтливых. Ща. Он поднялся со стола, качнулся на стуле назад и перехватил пухлую тетрадь, которая валялась рядом с микроволновкой. В ней же закладкой обнаружилась ручка — мама по старинке любит записывать рецепты вручную. — Как хоть зовут тебя, горе? Рыжий отложил бутерброд, взял ручку — пальцы у него длинные, с обгрызенными ногтями и мелкими ранками. Слишком много, чтобы списать на случайность, слишком ровно — чтобы на кошку. На бумаге появилось витиеватое: «Лель». — Да ты шутишь, — Белов насмешливо фыркнул, но имя ему понравилось. Оно странным образом подходило этому непонятному парню. — Предки тебя явно не пожалели. Гнобят за имечко? Лель нервно дернул головой. Поди разбери, то ли да, то ли нет. Белов хмыкнул и спросил прямо в лоб. — Собирался броситься под поезд? Лель вздрогнул, закусил измученную губу и вывел своими завитушками «Да». — Придурок, — Белов снова завелся. Резко встал, достал с полки отцовский виски и пузатый бокал, потом подумал и вытащил из маминых запасов белую шоколадку. Сам он такую терпеть не мог — приторно же до невозможности, но почему-то показалось, что Лелю придется по вкусу. При взгляде на угощение на бледном лице появилось такое трогательно-детское выражение, что Белов как-то сразу смягчился. Поломал плитку прямо в упаковке и подтолкнул по столу к Лелю. Опрокинул в себя алкоголь, чувствуя, как тепло становится в желудке, и снова растянулся по столу. Мать вечно раздражает, когда он так делает. Хотя ее и локти на столе выбешивают. И что теперь? Второй бокал Белов потягивал уже более вдумчиво, смотрел, как Лель с наслаждением гоняет шоколад по языку, и думал, что же делать дальше. Рыжий напоминал ему брошенного котенка, не уличного — слишком ухоженный, — а именно выброшенного хозяевами за ненадобностью. И выгнать его сейчас не позволяло откуда-то взявшееся чувство ответственности. Черт, он же всегда избегал его как только возможно: никаких животных в доме, никаких серьезных отношений. Он прекрасно играл роль пай-мальчика на протяжении многих лет, но в душе всегда оставался равнодушным и эгоистичным человеком. «Ты тот еще мерзкий ублюдок» — всегда говорил Гера, сам редкостный засранец и лучший друг. Лель подъел всю плитку и поднял на него сонные глазищи. Белов тяжело вздохнул. И чего его понесло к электричке? Топал бы на автобус, горя бы не знал. — Пойдем, — он кивком позвал гостя за собой и пошел в гостиную. Тот подумал несколько секунд, но все-таки пошел следом. А вот плед из рук взял с огромным подозрением. — Да, брось, — Белов фыркнул и бросил на диван подушку. — Что я тебе сделаю? Убью? Это мне переживать нужно, привел в дом чужого человека. А меня, между прочим, все детство учили не разговаривать с незнакомцами. Хотя с тобой и не поговоришь. Ладно, диван на сегодня твой, там посмотрим. Уснул Лель почти сразу, Белов только посуду успел помыть. Вернулся — а этот уже сопит и слюни пускает на подушку. Ну ладно, не пускает. Но все равно слишком беспечно. Вдруг бы он и правда с ним что-нибудь сделал? Белов сел на корточки возле дивана и снова засмотрелся: лицо во сне расслабилось, стало таким нежным, губы светло-розовые, чуть-чуть приоткрыты, трогательно трепещут веки. Что же делать?