У тебя сильные крылья

Дрых пацан будь здоров. Белов успел раз десять пожалеть, что притащил его домой, попялиться на спящее лицо и передумать. Красивое это было лицо, что скрывать, но было в нем что-то раздражающее. Или не в лице — может, в самом Белове? Какая-то натянувшаяся нить, что теперь дрожала и бесила. Хотелось то ли набухаться, то ли подраться, то ли потрахаться. Все варианты были вполне достижимы, рука тянулась за мобильным, а потом дергало изнутри — и Белов тащился мыть посуду, разгребать бардак в комнате, подтягиваться на прибитом в дверном проеме турнике. Напряжение не отпускало. Он бы пачку скурил, если бы курил, но к сигаретам был равнодушен. Нет, выкурить одну за компанию — всегда пожалуйста. Гера вон дымит как сраный паровоз. Но самому ему от этого ни холодно, ни жарко, ни будоражит, ни расслабляет, ничего. Никакого толку, напрасная трата легких и денег. Чего его вообще так разъебало? Черная пыльная торба попалась на глаза, когда он решил навести себе чаю или плеснуть себе еще коньяка, тут как пойдет. Сумка валялась под столом, с крепко стянутой шнуровкой, и прям просилась, чтобы в нее заглянули. Белов поставил чайник, убрал отцовский коньяк в шкафчик, прикидывая, как сильно отец будет орать, если поймет, что сына к бутылке присосался, потом бухнулся на табуретку и выловил торбу из-под стола. Дернул завязки, сунул нос внутрь. Улов оказался негустой: разряженный дешевый смартфон с побитым экраном, канцелярский нож, свернутые чистые носки, пакетик кошачьего корма, две смятые сотни, полбутылки газировки, «Тройка», паспорт, губная гармошка в защитном чехле и ебучая феечка «Винкс» с отломанным крылом. — Серьезно? — он приподнял фигурку и глянул на застывшего в дверях парня. Лель смотрел с искренним возмущением на то, как Белов беспардонно копается в его вещах. Резко подошел, выхватил феечку из рук, мазнув прохладными пальцами, и залился по самую шею. Какая, твою мать, прелесть. Игорь смахнул со стола все вещи обратно в нутро торбы, перехватил губную гармошку другой рукой и спросил: — Играешь? Лель посмотрел уже скорее изумленно и неуверенно кивнул. — Гуд, — гармошка тоже полетела в сумку. Белов бросил ее обратно под стол, снова поднял взгляд на пацана. Тот так и продолжал стоять — близко, ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, сжимал в руке игрушку, смотрел в ответ. Чуть ли не сканировал своими огромными, прозрачными, еще немного сонно-рассеянными, настороженными — струна натянулась сильнее, задрожала, завибрировало все внутри. — Я тут погуглил. Не было у славян такого бога, как «Лель», его ученые сами придумали. Ты знал? Сбитый с толку Лель выглядел… …очаровательно. Блять. Он кивнул. — Дурацкое имя, короче, — Белов встал, сразу нависнув над гостем. На самом деле он не был выше Леля, тот и смотрел вроде глаза в глаза, вот только он был такой худой и испуганный, что казался намного меньше. Это царапало внутри. — Чай будешь, феечка? Там еще шоколадка есть. Лель ничего не говорил, но читался, как открытая книга. Шоколадку он хотел. Белов растянул губы в довольном оскале, протиснулся между столом и парнем — специально — скользя телом по телу — нахуя? — и подошел к чайнику. Навел чай, чувствуя пристальный взгляд лопатками, аж почесать хотелось. И совершенно ничего не понимал. Ситуевина выходила какая-то хреновая. Поговорить с Лелем было невозможно, просить что-то написать — тупо, тоже мне, сочинение «Как я провел лето и чуть не бросился под поезд». Белов даже не представлял, какие вопросы-то стоит задавать. Че те спокойно не живется? Че не живется вообще? Если я тебя сейчас выпущу, ты пойдешь и убьешься? Или вены себе прям здесь на кухне резанешь, когда я в душ пойду? Блять. Он поставил на стол кружку, пододвинул шоколадку, снова сел напротив. Снова смотрел. Лель гонял по языку шоколадку, чуть прикрывая глаза от наслаждения. Он что, сладкое никогда не ел? Выглядит вроде прилично, телефон, конечно, тот еще тапок, но шмот вроде норм. Джинсы потертые, это есть, но тут непонятно, от старости или дизайн такой. Кеды стоптанные, но у него самого кроссы за месяц убиваются. Может, аллергия у него? Вон у Катюхи от любой пироженки все пальцы в корке. Но она сладкое и не ест, фигуру бережет, так что ей пофиг. — Эй, тебе сладкое-то можно? А то щас как пойдешь пятнами, чет ничего из таблеток я у тебя в сумке не увидел. Лель отрицательно покачал головой. — Это че значит? Что нельзя или что нет аллергии? Лель закатил глаза. Подтянул к себе блокнот, вывел своим каллиграфическим: «У меня нет аллергии на сладкое». Потом смерил внимательным взглядом и дописал: «А что, жалко?». — Ты че, охамел? — тут же завелся Белов. — Я тебе сейчас эту шоколадку в жопу засуну. Переживаешь тут за людей, а они подъебывают. Лель снова залился краской. Кончики ушей заалели. «Спасибо». — Да я просто мать Тереза сегодня, гордись, это эксклюзивная акция, — Белов вздохнул, злая веселость подстегнула и тут же испарилась, оставляя вместо себя что-то мутно-муторное. — Слухай, у тебя это серьезно? Эта твоя суицидальная херня. Я тебя оставлю ночевать, а утром обнаружу тебя болтающимся на люстре? Ты учти, на люстре нельзя, у меня маман помешанная на этой хери, уши пообдирает. Лель сильнее сжал ручку. Белов снова скользнул взглядом по побелевшим пальцам — длинные, исцарапанные, — вспомнил канцелярский нож в сумке и кошачий корм. «Я не сделаю ничего». — Здесь? Сейчас? Или вообще? «Зачем тебе знать?» — Не ебу, — Белов вскочил и прошелся по кухне. Сердце лупило прямо в ребра. — Тебе есть куда идти? Мамочка с папочкой ждут своего ебанутого сыночка? Лель отрицательно мотнул головой. Чуть колыхнулись тяжелые пряди. — Че так? Лель вздохнул. Убрал прядь волос за ухо. Вывел: «Им нет до меня дела». — Преувеличиваешь, да? Подростковые взбрыки? Тебе что, четырнадцать? Где там твой паспорт? Белов вернулся на стул, дернул сумку себе на колени, снова залез внутрь. Паспорт в потрепанной обложке был выдан на имя Иевлева Леля Витальевича (не соврал же), и в дате рождения значилась ебучая сегодняшняя дата. — У тебя днюха, что ли, — удивленно пробормотал Белов. — И ты решил, что лучший способ его отпраздновать — это быть размазанным по рельсам? Символичненько… Смотри ж, и правда не четырнадцать. Тебе с сегодняшнего дня алкоголь можно покупать. Давай напьемся, а? «Я не пью». — Я пью. Давай, феечка, допивай чай, ща пройдемся до «Пятерочки». Рожу не криви, ну бесишь же. «Давай я уйду. Чтобы не бесить». — Сиди на жопе ровно, я сказал, — Белов снова заходил по кухне. — Пойдет он. Куда ты пойдешь, сам же сказал, дома тебя не надо. «Здесь тоже меня не надо». — Это я буду решать, что ты такой проблемный-то. Ну не хочешь пить, не надо. Ты че, телка, тебя спаивать, — он сел на корточки и запустил пальцы себе в волосы. — Ща, не отсвечивай, подумать надо. Ему должно быть похуй. Должно быть ровно от этого незнакомого пацана, от его желания сдохнуть, от глаз этих ебаных. Он не нанимался в спасатели, ему ни разу не упала эта ответственность, он совершенно точно знает, что для этого не создан, что обязательно проебется. Он уже проебался один раз. Ему не нужен еще один могильный камень. — Зачем тебе кошачий корм? Это тоже бесило. Что нельзя было сразу получить ответ на простой вопрос. Приходилось ждать. Белов поднял голову, скользнул взглядом по тонким ключицам в разрезе рубашки, по пухлым губам, ударился взглядом о взгляд — бурлящий тысячью эмоций, не разобрать. «Кормлю бездомных кошек». — Вот надо было сначала скормить, а потом уже под поезд бросаться, — Белов фыркнул, выпрямился, разминая затекшие ноги. — Глядишь, я бы успел уехать со станции. Кошек любишь? Кивок. — Пошли тогда.