У тебя сильные крылья

Горло противно першило с утра. Но разве настоящие мужики обращают на это внимание? Так что Белов встал пораньше, не позволил Лелю идти с ним, ибо погода внезапно испортилась еще вчера, и наворотил километров семь по парку. С мерзотнешей температурой 37,8 он слег уже к полудню. Белов ненавидел болеть. Он вообще плохо переносил все виды слабости. Но если физически он и с температурой мог навалять какому-нибудь раздражающему придурку, то эмоционально сдавал все позиции. Развозило его на сентиментальное, так что он умилительно-ностальгически пересматривал все три части «Спасите Вилли» и давил слезы над смертью Муфасы. Видеть этот позор всем строго запрещалось, поэтому Белов целыми днями ворчал, как старый дед, отчаянно шмыгал носом и бросал из-под кокона одеяла злобные взгляды. А еще Белов ненавидел лечиться. Две минуты полоскания горла растягивались на ебаную вечность: Белов отвлекался, забывался, сбивался и либо проглатывал часть мерзкого раствора либо обливался им же, как сопливый пятилетка. Чувствовать себя криворуким дебилом нравилось еще меньше. Так что, когда Лель появился на пороге с кружкой в руках, Белов жопой почуял, что там нихера не чай или куриный бульон. — Может, просто горячего попить, и оно пройдет? — старательно делая вид, что горло у него не болит, умильно спросил Белов. Лель подошел ближе и сунул кружку ему в руки. Белов заглянул внутрь — ну так и есть, мутно-белесый содо-солевой раствор, по лучшим бабкиным заветам. Лучше, чем хлорофиллипт, конечно. Белов тяжело вздохнул. Он бы мог поспорить, но как спорить с тем, кто вообще ничего не говорит? Стоит над душой, смотрит так решительно. Еще стоит за дверью потом, слушает. Заботливый. В аптеку Лель смотался, когда Белов задремал, обнимая подушку. У него потом чуть сердце не остановилось, когда он проснулся в пустой квартире и понял, что рыжего нет. Услужливое воображение воскресило картинки размазанных по рельсам кишок, когда щелкнул ключ в замке. Он выскочил в коридор в трусах и майке и столкнулся с удивленным прозрачным взглядом. — Где ключи взял? — сипло спросил Белов, едва не закашлявшись. Лель кивнул на его рюкзак, брошенный у порога. — В моих вещах копался? Лель невозмутимо кивнул и указал пальцем на дверь комнаты. Иди, мол, в постель. Хоть бы смутился для приличия. Невозможный пацан. Уснуть снова, зная, что Лель может уйти в любой момент, не получалось. Белов ерзал, перекатываясь с боку на бок, сминал подушку, потом натянул на себя домашние спортивки и вышел на кухню. Лель наводил чай по двум кружкам, в микроволновке что-то разогревалось. — Смотрел фильм «Спасите Вилли»? — спросил Белов тонкую прямую спину. Лель отрицательно мотнул головой. — Посмотрим? Микроволновка пискнула и остановилась. Лель вытащил из нее глубокую тарелку и поставил перед Беловым, положил рядом ложку. Белов осторожной зачерпнул куриный бульон. — Во «‎Вкусвилле» брал? Лель кивнул. В комнату Белова Лель входил осторожно, скромненько так оглядывался, жался к стеночке — как будто не он еще утром копался в его личных вещах и орудовал на кухне, как у себя дома. Скользил взглядом по книжным полкам с комиксами и фигурками аниме-девочек в купальниках, зацепился за брошенную в углу гитару, вопросительно посмотрел на Белова. — Умею, — тот кивнул. — Сыграю, когда горло драть перестанет. Давай, ложись к стенке. Он подвинул монитор так, чтобы было удобно смотреть с кровати, запустил фильм и обернулся. Тонко-остро потянуло внутри при виде Леля в его постели, захлестнуло темным и жадным. Белов зажмурился, переживая животный спазм, и только потом устроился рядом. Я, может, на ней еще женюсь. Успокойся, твою же мать, просто успокойся. Это временно. Все временно, как будто в первый раз тебе хочется кого-то другого. Будто в первый раз это так… Остро. В первый раз. На кровати хватало места, чтобы не касаться друг друга. Белов полулежал, подложив подушку за спину, Лель сидел прямо, свою обнимая руками. Джесси уже впервые увидел кита сквозь толщу стекла, а Белова все не отпускало. Напряжение сидело в груди, тянуло, мешало дышать. Гребаная простуда только ухудшала ситуацию, размазывала как физически, так и морально. Они сидят здесь, смотрят этот гребаный фильм из его гребаного детства, который с тех пор он больше никому не показывал, и все не так, все неправильно, все… В груди давит то ли от простуды, то ли от того, что Лель… Лель поерзал, сполз чуть ниже и внезапно улегся головой ему на плечо. И Белов внезапно вздохнул свободно. Они так и провели этот день. За первым фильмом Лель сам запустил второй. Белов заснул и, проснувшись, обнаружил, что обнимает Леля поперек живота. Лель ставил фильм на стоп, кормил его, гонял полоскать горло, делал чай. Белов засыпал и просыпался, не выпуская Леля из объятий. Ему снилась Катя в свадебном платье, как она идет к алтарю, а Лель играет им на губной гармошке, а Белов все смотрит и смотрит на него, но Лель не поднимает глаз. А когда поднимает, священник спрашивает, согласны ли вы, и Белов говорит «Да», глядя в мутные мертвые глаза. Когда он проснулся снова, за окном было темно. Лель мирно сопел над ухом — весь такой теплый и живой. Белов улыбнулся. Просыпаться вот так с кем-то — это… Это… Белов перевернулся на бок, поднял руку и коснулся рыжей пряди волос, упавшей на лицо. Он уже трогал и эти волосы, и это лицо, а еще эти волосы и это лицо он целовал. Он уже знал, как может задыхаться Лель в его объятьях, как может улыбаться, как может смотреть. Белов вроде знает о нем так много – и не знает о нем совсем ничего. Длинные рыжие ресницы затрепетали, и Лель открыл глаза. Сонно моргнул. — Привет, — шепнул Белов и подался вперед, прижимаясь губами к губам. Лель был весь такой мягкий и податливый, еще не до конца отошедший ото сна. И Белов был мягким с ним. Ласково вел руками по бокам, гладил и нежил, и сам плавился под этим взглядом. Томным и… влюбленным. И у самого все внутри отзывалось на каждое прикосновение, на каждую ответную ласку. И в голове было восхитительно пусто. Еще. Еще. Еще. … Мое. Лель потом лежал, прижавшись всем телом, пряча лицо в изгибе его шеи. Белов чувствовал, как скользит по шее теплое дыхание. Чувствовал, как крошится защита, которую он выстраивал год за годом, которая год за годом не подводила. И вот подвела. Белов был счастлив и зол одновременно. Если ты не справишься и в этот раз, это тебя убьет. Оно того не стоит, слышишь? Оно того не стоит. Лель поднял голову и посмотрел ему в глаза. Белов улыбнулся. — Поиграешь мне? Они снова сидели на кухне. Светильник заливал все вокруг теплым желтым светом, отчего Лель казался особенно уютным, особенно трогательным в широкой ему футболке. Белов сидел за столом, подтянув колено к груди, грел руки о кружку с чаем, смотрел, как Лель неловко заправляет за ухо рыжую прядь. Лель не поднимал глаз, сжимал губную гармошку в своих тонких пальцах. «Нужно купить ему флейту, — подумал Белов, все еще не в силах прогнать эту поселившуюся в нем сентиментальность. Она сама уйдет, когда пройдет температура, он знал это, он понимал, что нельзя строить планы сейчас и уж точно нельзя принимать решения. А еще он знал, что уже поздно. Что это «мое» обосновалось в груди и мыслях, что с этим «мое» он даже смотрит на Леля иначе, и поэтому тот смущается и отводит глаза. И поэтому самому Белову все еще счастливо и зло одновременно. Лель внезапно просительно протянул ему руку. Белов вытащил телефон из кармана и вложил в раскрытую ладонь. Лель что-то быстро написал, вернул телефон и наконец поднес гармошку к губам. И снова глубокая блюзовая мелодия, от которой у Белова что-то щемило в груди. Он опустил взгляд на телефон. «Ты спас меня. Это не значит, что ты теперь мне что-то должен. Я – тот, кто должен». Тогда просто пообещай, что никогда больше такого не сделаешь. Пообещай так, чтобы я тебе поверил. Белов поднял взгляд. Лель смотрел на него, и глаза — его такие легко читаемые глаза — были печальны. Эти глаза не могли обещать того, чего не могли выполнить. Ты мне нравишься, маленькая феечка. И я почти тебя ненавижу.