Маскарад

Не исправляйте, пожалуйста, диалоги персонажей! У Тита никогда жизнь не складывалась сладко. Он не верил в счастливые концы, о которых грезили все его знакомые омеги, и считал, что залог спокойной жизни заключается в умении не выделяться из толпы. Ещё в далёком детстве, будучи старшим из всех своих братьев и сестер, он нёс на себе бремя, называемое ответственностью. Родители вечно работали и оставляли на него всех своих детей, которых всего насчитывалось шесть. Двое из них сильно болели, и Тит по указке старших давал им меньше еды и больше воды, дабы те протянули ещё немного, прежде чем умереть. Да, можете сказать, что совершенно непрактично кормить тех, кто всё равно вскоре погибнет, но родителям было жалко своих чад, да и время тогда позволяло тратиться на многочисленные голодные рты. Тит, порой сидя в тёплом хлеву — единственном месте, где не было так холодно и морозно — вспоминал свою молодость, наполненную нежными мыслями о родителях и братьях с сёстрами. В то время управителем земель был не молодой и жестокий Керс, а мудрый, хоть и очень старый, Эмилий, чей род воистину можно было назвать королевским. Нынче не найдётся породистых членов из королевской семьи, но Эмилий был именно таким. Старик не стремился кого-то держать силой, и люди сами выбирали, как поступить: уйти или остаться. Он владел краем мудро и величаво, и когда его не стало, жители этих земель были действительно огорчены. Но позже пришёл Керс, и тосковать времени не было. Омегу в четырнадцать лет, как и подобается, сосватали с альфой много старше себя. Тит принял спокойно эту новость, не высказывая своего недовольства. Муж из южного края земель перевез омегу в северный. За всё время совместной жизни Тит родил ему четверых сыновей и всех омег. Альфа тогда лишь рычал себе под нос, но позже перестал, ибо спустя буквально пару месяцев после рождения самого младшего ребенка, провалился под лёд и не смог выбраться. Тит по мужу долго не тосковал, так как нужно было много работать, чтобы прокормить детей. Как только самый старший сын подрос, Тит поспешил выдать его замуж, дабы получить за него неплохой выкуп. Да, вполне зрелый омега мог стать хорошим хозяином. Старшие дети вообще отличались особой терпеливостью во всех делах. Титу даже не пришлось тратиться на приданое, ибо его сын сам неплохое себе насобирал. Среди остальных детей только младший ушёл из семьи к альфе, другие же погибли от голода и болезней. Тит смирился, как обычно с ним бывало. Он жил в одиночестве и заботился о животных, но староста внезапно решил, что приблудший из самой глуши щенок должен жить с ним, помогая по хозяйству. Тит готов был возразить, что и сам неплохо справляется, но мужчина был непреклонен в своих решениях. Омега не мог не возмутиться, ведь по деревням бродит брат-голод, а они — щедрые души — ни с того ни с сего к себе никому неизвестного ребёнка под крыло берут. А малыш был действительно странный… Мальчик пугал местных, и Тит не понимал полёта мысли напуганных собратьев, решивших оставить его в деревне. То, что ребёнок был необычным, стало понятно с самой первой минуты. Он не был голодным, хотя местные дети всегда хотели есть, и медленно ел предложенное вяленое мясо. Его ладони грязны, но шея чиста. Чёрные кудри не свисали колтунами, а, наоборот, весело подпрыгивали при каждом шаге своего хозяина, поблескивая под лучами слабого зимнего солнца. Мальчик был одет не в каразейные лёгкие одежды и не в грубую камизу, а в шёлковую белую рубаху, суконные штаны, тонкую меховую накидку поверх рубахи и мягкие кожаные сапожки. На правой руке ребёнка красовался золотой браслет с гравировкой, а на плечах — бархатный тёмно-бордовый плащ с серебряной фибулой в виде поражаемого мечом полумесяца. Так только принцы одевались. Но даже не это было окончанием описания необычного мальчика. На его лице красовалась белая маска с чёрными иероглифами на непонятном языке по краям. Тёмная краска была также нанесена на середину белого островка, образуя собой жирную, ровную и короткую линию на месте, где должен был быть рот, и две маленьких запятых у глаз. Зрелище, мягко говоря, неприятное. Староста пытался силой стянуть с ребёнка маску, но та была будто проклеймена к малышу. И было совершенно непонятно, как мальчик видел окружающих, ведь отверстий для глаз у него не было. Тит с открытым полубеззубым ртом наблюдал, как тоненькие пальчики ребёнка проносят маленькие кусочки вяленого мяса будто сквозь маску. Причём при погружении, они будто проваливались в темноту, не давая рассмотреть, что находится внутри. Как оказалось, малыш сам не знал о существовании маски, пока не увидел её в отражении воды в бадьи. — Как тебя зовут? — спрашивал омега и, зная, что тот не понимает их языка, кивал на себя: — Тит. Но ребёнок качал головой, то ли не понимая, что от него просят, то ли не зная своего имени, хотя вытянуть из него хоть какую-нибудь информацию пыталась вся деревня. Тит посчитал, что погорячился, не желая брать к себе малыша, ибо за всё время, что тот провёл с ним, ребёнок показал себя с лучшей стороны. Как оказалось, мальчик был очень тихим и покладистым. Он без лишних вопросов выполнял все поручения, что ему показывали и давали, стараясь запоминать и повторять незнакомые слова. Ребёнок был очень чуток и знал, когда стоило подойти, а когда оставить своего наставника в покое. Тит это ценил, поэтому довольно лояльно относился к малышу. Мальчик даже поперёк слова никому не сказал, когда жадный до одури староста пришёл к ним в дом и принялся стягивать с ребёнка шикарный плащ, золотой браслет, штаны, накидку и шёлковую рубашку, заменяя тому все добротные вещи на мусор вроде льняной рубахи. Альфа оставил на малыше только сапожки и маску, которую, собственно, просто физически не смог стянуть. «Этот сын старой потаскушки и её бы заграбастал, как-нибудь отковыряв ножом, не будь рядом свидетелей», — плюнул тогда Тит, видя, как «маленького принца», коим его прозвали местные, превратили в обычного деревенского простачка. Но даже в своих новых дешёвых одеждах ребёнок оставался необычным. Нет, дело было не в его пугающей маске, за которой могло скрываться всё, что угодно, нет. Мальчик вёл себя не так, как местная шпана, а уж слишком вежливо и учтиво, хотя ему было не больше одиннадцати. Имени у малыша, можно сказать, не было, поэтому Тит назвал его Унаем и был очень удивлён, услышав от ребёнка кривоватое и несмелое: «Спасибо». Мальчик учился быстро и уже неплохо знал некоторые слова и словосочетания, неприменно благодаря за всё. Показал ему, как правильно — «спасибо», отправил спать пораньше — «спасибо», разрешил немного посидеть у окна — вновь «спасибо». За всю свою немаленькую жизнь Тита так не благодарили, как за время, когда малыш жил у него, поэтому омега относился к ребёнку тепло. И когда на пороге появился староста со своим старшим сыном-альфой, напрягся. Титу стоило только взглянуть на ребёнка, чтобы точно определить, что тот был омегой. Видимо, не только он это понял. Тит, взглянув, как к его дому приближается староста, на плечах которого красовался бордовый плащ, отложил тряпки, которые ранее перебирал. Он уже знал, за чем этот прохвост сюда идёт со своим выблядком, ведь совсем скоро у «принца», попавшего в деревню где-то четыре года назад, должна была начаться течка, а значит — время выходить замуж пришло. Встав, омега без приветствий произнёс: — Чево надыть? — Будь здоров, Тит! — махнул рукой староста, не обратив внимания на недружелюбный тон хозяина. — Как живёте-поживаете? — Не хвораем, как видишь. Так чево надобно? — Да вот, — мужчина поводил рукой по воздуху, — пришёл сватать Боэта на Унае. Он дома? Титу очень хотелось послать наглого старосту глубоко и подальше, но он лишь сжал зубы, повернувшись в сторону дома. Там, внутри, прямо у окна, сидел подросший за четыре года мальчишка, превратившийся в настоящего юношу, и мыл в ледяной воде корешки, найденные в лесу, дабы позже их почистить и изжарить к ужину. Мужчина не сомневался, что подросток всё слышал и теперь сидел, ожидая, что будет дальше. — Унай! — окликнул того Тит. — А поди сюды! Омега задумался. По сути, юнцу уже должно быть четырнадцать или тринадцать лет, а значит, можно было его предлагать в качестве жениха. Причём последний должен получиться завидным. Насчёт приданного Тит не беспокоился — староста отобрал у мальчишки во много раз больше, нежели дал. Хотя бы теперь взглянуть на плащ, который этот засранец успел измазать в грязи и дерьме. Когда юноша вышел из хаты, омега засмотрелся на приёмного сына. Унай вырос за это время, но не растерял своей хрупкости. Несмотря на то, что за четыре года парень ни разу не принял ванны, из-за чего чёрные волосы теперь были не такими пышными и красивыми, а смуглая кожа носила на себе следы грязи, юноша держался далеко не как обычный крестьянин. Это и стало его проблемой, потому что местные мальчишки не понимали тихого и аккуратного Уная, из-за чего над последним часто издевались, обидно обзывая, но не смели трогать, зная, что Тит не скупится на крепкую хворостину, с которой догонит всех и каждого. Как только парень вышел, староста улыбнулся беззубой улыбкой и неумело поклонился. В то время его сын тупо глядел на мальчишку своими бесцветными глазами, явно прокручивая в голове не самые пристойные сцены. Тит поморщился: «Не за такого дебила должен идти пацан.» — Доброго дня тебе, милый Унай! — начал староста, подходя ближе. — А мы к тебе пожаловали. Паренёк напрягся, как и его приёмный отец ранее, и это было видно по его чуть окаменелой позе. Маска, будто становившаяся больше вместе с её обладателем, скрывала за собой выражение лица юнца, но за четыре года Тит выучил, когда тот радуется, грустит или боится. И сейчас Унай одеревенел. Его уже ранее осведомили, зачем родители со своими детьми ходят по чужим домам, напрашиваясь в гости. Как-то парень попробовал сказать, что не хочет, чтобы и к нему когда-нибудь пришли, и Тит ему ответил, что отдаст самому уродливому из альф, чтоб неповадно было. Тогда Унай долго хныкал и готов был сейчас повторить ту же процедуру, не желая связывать свою жизнь с неумным Боэтом, ранее насмехавшимся над парнем. — Не боись, — видя, как у юноши задрожали руки, продолжил староста. — А то ужо и полюбоваться тобою не можно! Полюбился ты нам за это время, Унаюшка. А мы тебе? — Вы нравиться мне тоже, — прошелестел парень на ломаном местном языке, который давался ему с большим трудом. Нет, он даже потихоньку справлялся со своим акцентом, но не мог преодолеть разговорный барьер, особенно когда общался с чужаками и не очень приятными ему людьми, которых он, откровенно говоря, побаивался. — А глянь-ка на моего сына! — не унимался староста. — Нравится? Унай опешил, не зная, как отвечать, но ему на помощь подоспел ранее молчавший Тит, явно недовольный вопросами: — Да чевой ты кота за хвост тягаешь? Скажи ещё, что они не знаются друг с другом! — Да обожди, Тит, пусть пацан скажет! Коль ему Боэт не по сердцу, так ради чего мы здесь? «Знаю, чего ради ты сюда притащился, старая ты калоша», — омега замолк, бросая на старосту гневные взгляды. Нет, мужчина был не против выдать замуж Уная, тем более мальчишка выглядел странно. Такого могли и на костре сжечь, причислив к демонам или колдунам. Тит радовался, что юноша был тихим и не вступал ни с кем в конфликт, но явно не был доволен выбором женихов. Своим сыновьям тупоголового Боэта омега бы даже в запале гнева не пожелал, но здесь выбирать не приходится. Одно лишь слово, и Уная могли задержать. Тит и так прятал парня по куширям, лишний раз боясь показать его кому-нибудь из служивых, а тут уж дитятко старосты пожаловало, что своей «одаренностью» мог неплохой каши наварить. Кстати, о каше… — Унай, поди в хлев, покорми Дойку, — отдал распоряжение мужчина, называя «Дойкой» единственную корову, оставшуюся в деревне. Мальчишка, ни минуты не задерживаясь, кинулся выполнять поручение, радуясь избежанию тяжёлого разговора. Но Тит хмыкнул — вечером он поставит приёмыша перед фактом, и тот не сможет выкрутиться. А пока надо заняться гостями. — Пожалуйте в дом иль на улице стоять охотно? — Уж как примешь, — отозвался староста и широким шагом направился за Титом в хижину. Усадив гостей на лавочку, на которой всегда спал Унай, омега принялся хлопотать, ставя перед мужчинами кувшин с водой и миску с оставшейся похлёбкой. Раздав ложки и сев напротив, Тит, наблюдая за поглощением пищи, начал: — Так, всё, молвишь? Берёте Уная? — А чего нет? Парень хороший. Главное, чтоб не бесплодный, а так, ежели рожей не вышел, то хотя бы по хозяйству будет. Ты решил? Отдаёшь? — Отдаю, — тяжело выдохнул Тит, разглядывая забившуюся под ногти грязь. — Только ежели выкуп обмолвим. — Да ты что! Я тебя не обижу! И мяса, и ткань, и зерна дадим! За тобой только мальчишку станется уговорить. Тутошние дела лёгкие, а наши — больная голова, — староста, зачерпнув последнюю каплю похлёбки ложкой, отправил её в рот. — У нас свадьбу сыграем, и всё на том. Тит кивнул головой. В принципе, именно так он и предполагал. Только стоило сразу предупредить альфу, дабы не тащил в качестве выкупа мясо. Омега идиотом не был и прекрасно знал, откуда берётся это добро, а голод ещё не настолько силён, чтобы мужчина опускался до таких низов. Унай, покормив корову, вышел из хлева и пронаблюдал, как приёмный отец завёл гостей в дом. Парень знал, что его выпроводили только для того, чтобы он в обморок не упал от обсуждения всех свадебных дел. Боэт давно странно поглядывал на него, отчего хотелось взвыть волком, но Унай молчал. За четыре года пребывания в Северном крае он понимал язык местных, привык к их пренебрежительным взглядам и удивленным вздохам. Смирился с издёвками и ежедневным физическим трудом, но не смог принять маску, не дающую рассмотреть собственного лика. Как Унай её только не вертел, пытаясь в тщетных попытках снять. Парень, поднося руки к лицу, мог свободно касаться своей кожи, губ и глаз, но на этом возможности заканчивались. Маска была красивой и довольно искусной, но какой-то отталкивающей. Смотря на собственное отражение, Унай видел пугающее равнодушие в короткой линии у рта и маленьких чёрных точках вместо глаз. Дети его боялись, а взрослые — обходили десятой дорогой. Юноша точно помнил, как его называли демоном и нечистым духом. И такое положение дел не могло не огорчать. Память не возвращалась к Унаю, хотя последний только и делал, что пытался вспомнить хоть кусочек из своей прошлой жизни. Он отчаянно желал найти своих родителей, говорил на неизвестном местным языке, из-за чего порой получал подзатыльники от Тита. Последний был уверен, что парню не понадобится тот, другой язык, на котором так хорошо разговаривал Унай. У парня было стойкое ощущение, что он вот-вот что-то вспомнит, и это не могло не вселять надежду. Приёмный отец, видя, как юноша старается, отвлекаясь от собственных непонятных мыслей работой, довольно кивал и иногда расщедривался на похвалу. Но от этого Унаю легче не становилось. Его тянуло в другое место, подальше от этой деревни. Раньше тяги не было — она появилась со временем. Примерно такое же желание возникло у Уная тогда, в лесу, когда ему нужно было выбраться. «Кто я? — вернувшись в хлев и сев рядом с загоном Дойки, думал парень на своём языке. — Почему здесь, а не у себя дома? А был ли у меня дом когда-нибудь?» — И голос внутри отвечал: «Да, просто вспомни!» Тогда Унай погружался в себя, чаще всего засыпая, дабы во снах увидеть картинки из прошлой жизни, но лицезрел лишь только то, что помнил, а ещё беспросветную тьму, в которой, как он позже догадался, и скрывались его воспоминания. «Надо уходить, — думалось юноше, уставившемуся в одну точку. — Уходить, пока не поздно.» Унай физически ощущал, как его тянет куда-то южнее, в сторону других поселений, возможно, города. Ноги будто были готовы отделиться и сами отправиться туда. Возможно, дело было в остром нежелании парня выходить замуж, а, возможно, в чём-то ином. Достав синюю ленточку, ныне напоминающую парню лунный свет на снегу, Унай откинул голову назад и закрыл глаза, медленно погружаясь в сон и отпуская от себя все переживания. Когда же он проснулся, был уже вечер. Подскочив на ноги, юноша удивился, что никто не пришёл его будить и нагружать новыми заданиями. Вернувшись в хижину, он обнаружил укутанного какой-то старой накидкой Тита, сидящего на скамейке и раскладывающего тряпки. Стоило на пороге появиться Унаю, как он отложил своё дело. — Ну? — с нажимом, но без угрозы произнёс он, отчего парень немного смутился. — Я спал. Извини, — признался тот, и мужчина миролюбиво покачал головой. — Знаю. Рассказывай, как дружишься с Боэтом. — Он не любит меня. Я не хочу с ним. — Не хочу с ним! — передразнил того Тит, недовольно глядя на парня. — А чевой ты ещё не хошь? Пойдешь, аки миленькой! Унай весь сжался и, присев на пол, тихо прижал руки к влажным глазам. Мужчина же громко сплюнул: — Не рёвствуй! Много-мало ли ты соображаешь? Главное, штоб работал, а любовь приладится. Сразу опосля празднества по окончанию зимы тебя выдадим. До этого сиди и гляди на своего суженого, авось и полюбится тебе. На этих словах Тит встал и молча прошелестел к двери, выйдя из хаты. Унай, не поменяв своего положения, продолжил плакать, закрыв лицо руками. Он чувствовал, как по ладоням и пальцам текут горячие слёзы, мешающие думать. В голове юноши был ураган. Хотелось сбежать или даже покончить с собой, а ещё лучше — замёрзнуть от холода где-нибудь в лесу. Унай впервые пожалел, что выбрался оттуда, будучи ребёнком. Такой малыш, как он, погиб, не продержавшись и недели. Теперь же оставалось мириться с мыслью, что совсем скоро его отдадут во владение Боэту, тому, кто с самого начала появления странного мальчишки в деревне, глумился над ним, обзывая страшилищем. «Что-то случится, что-то случится, что-то…» — слышал в своей голове Унай голос, не понимая, кому именно он принадлежит: ему или кому-то совершенно чужому. Но эти слова успокаивали, убаюкивали, и парень вновь забылся во сне.