Маскарад

Воспоминания проносились в голове и, подобно ярким вспышкам света, вырывались из тёмного подсознания в беспокойный сон. Всё было, как наяву: огромная и красочная зала с высокими белыми потолками, украшенная золотом, иконами и цветами; аристократы в разноцветных костюмах и снующие по делам невзрачные слуги; мраморный пол, на котором рассыпаны разномастные монетки и белые крупные лилии — олицетворение власти королевской и императорской семей. Если очень медленно, боясь спугнуть наваждение, поднять взгляд выше, можно увидеть белоснежную мантию, расшитую по краям серебром, а в самом центре — золотом в виде выпрямленной ладони с зажатым большим пальцем, и, стелющуюся по мраморному полу волной, плотным подолом, сгребающем за собой цветы и некоторые монетки. Поднявшись взглядом по широкой спине прямо к высоко поднятой голове, можно было разглядеть большую и явно тяжёлую золотую корону, созданную из сотни тоненьких прутьев красиво переплетающихся друг с другом и служащих поддержкой спереди двум маленьким по бокам и одному большому по середине розово-оранжевым сапфирам. Не успевает обладатель королевского одеяния развернуться и показать лица, как со всех сторон, особенно позади, посыпались аплодисменты и счастливые выкрики. Тогда новый император улыбается, не выдерживая, и, развернувшись, окидывает подданных величавым взглядом, чтобы потом опустить глаза и посмотреть на маленького сына, дабы подарить тому нежную улыбку. — Принц Цирос! — слышится со всех сторон эхом голоса подданных. От непрекращающихся аплодисментов закладывало уши. Сморгнув, молодой человек понял, что возвышается над толпой, путаясь в собственной мантии. Его окружают восхищённые взгляды и пения монахов. — Император, — исправил подданных Цирос, протягивая руку к голове, дабы собственными пальцами ощутить холод драгоценных камней, но вместо желанного холодка почувствовал нечто мокрое и горячее. Сон отступил резко, не позволяя его зрителю прийти в себя. Молодой человек широко распахнул глаза, взглядом уперевшись в темный потолок без единой паутинки. На заднем плане что-то тарахтело и, прежде чем осознать, каково происхождение неизвестного звука, Цирос несколько секунд пытался понять, где он и как оказался в подобном месте, если только вчера вечером засыпал в своей шикарной комнате. Воспоминания последних месяцев холодной водой окатили его с головой, возвращая в жестокую реальность. Принц уже не в первый раз просыпается и не понимает, где находится. Пытается напоминать себе перед сном о реальности, но раз за разом спал не в трясущейся повозке или же на пыльной постели, а в своей большой и широкой кровати с балдахином и шёлковыми простынями. Подсознание будто защищало своего и так не нежного обладателя от стресса, вынуждая сердце болеть после каждого подъёма. Фоновый шум прекратился, и Цирос, наконец, убрав руку от горячего и мокрого лба, перевёл раздраженный взгляд к источнику своего пробуждения. У клетки, боясь подойти слишком близко, стояла девица с длинной палкой. Эта дура, как позже понял принц, колотила ею о прутья, желая разбудить его. Она краснела и жалась, но уходить не спешила, пока Цирос, разозлившись, не подскочил и не гаркнул на неё. «Поесть она, видите ли, принесла, — взглянув на поднос с кашей и хлебом, хмыкнул он, вновь укладываясь на свою лежанку, не решаясь заглядывать в кувшин, зная, что вина ему всё равно не дадут, раз не удостаивают даже мяса принести, — Идиоты». Никто и никогда не смел так нагло обращаться с принцем. Слуги на цыпочках бегали, боясь его потревожить во сне, и расторопно выполняли всё, что бы тот не приказал. Повара головы ломали, как бы угодить своему господину, и Цирос каждый раз лично пробовал их стряпню, конечно, после дегустатора. Ни один отравитель не смел покушаться на жизнь юного омеги, но настали тёмные времена. Император Жадан и отец по совместительству заболел, когда принцу стукнуло двадцать, и тогда-то уж за ним и последовали смерти. Дегустатор сменял дегустатора, и Цирос боялся уже из комнаты выходить, приказывая слугам проверять простыни на наличия яда и всевозможных иголок. Причём убийца пытался травить так дерзко и рьяно, что принц после каждого отравления слуги наблюдал, как тот мучился в агонии. Он спал с мечом и вздрагивал от каждого шороха. Те, кто были ему действительно верны, дежурили у дверей денно и нощно и всё равно не могли за всем уследить. Именно поэтому Цирос не ел в Дар-Дарооте. Нет, здесь, на севере Нагдалина, уж точно не могло быть приспешников Ливия, но опасения за собственную жизнь не покидали омегу ни на минуту. Раз он не выдержал и всё же поел, но на той трапизе всё закончилось — больше принц не ел. «Почему, отец, почему?!» — сидел у кровати императора Цирос, сжимая холодную руку родителя. «Просто он альфа», — спокойно отвечал тот после того, как законно признал Ливия сыном. Цирос видел состояние отца и предполагал, что тому давали ежедневно настойку опиума, которая не только снимала боль, но и дарила бредовые мысли и идеи. Настроение императора менялось ежечасно. То он твердил, что Ливий должен сесть на престол, то его любимый сын-омега. Самому Циросу очень хотелось воткнуть в грудь любимого отца кинжал, который он брал каждый раз, когда шёл навестить родителя, но планы по убийству постоянно откладывались. Жадан должен был жить для того, чтобы притормаживать пока ещё скрытую гражданскую войну. За то время, которое он дышал, парень должен был успеть съездить на Восток и вернуться в Ленбенс с женихом, у которого хотя бы армия была. Дядя Ассандр Андрис Август Тиннертен, точнее, родной брат Жадана и нынешний правитель Эонвина, отказался поддержать племянника и, усугубив ситуацию, отгородился, не позволяя пересекать свои земли. Возможно, если бы не равнодушие и трусость родственника, Цирос сейчас бы не сидел в холодной тюрьме Дар-Дароота, из которой невозможно выбраться без дозволения. Столько писем было отправлено дяде с просьбами о помощи, что принц уже не надеялся получить ответ, но внезапно с Востока пришла весточка и предложение, заставившее всю свиту Цироса оживиться. Генерал, который поддерживал Жадана и его сына-омегу, распорядился выслать последнего со своими самыми лучшими воинами. Руководство экспедицией перешло в руки графу Стэлилю и маркизу Камрингеру. Первому принц доверял, зная его добрую репутацию и военный опыт, а со вторым лично дружил. Несмотря на то, что светские разговоры и общие прогулки на свежем воздухе не считаются дружбой, Цирос не мог припомнить человека, который был бы настолько близок к нему, как Элехей. Маркиз был верным, исполнительным и непошлым человеком. Он ни разу не высказал своего недовольства действиям принца и всегда учтиво держал расстояние, не смея и пальцем коснуться своего господина, хотя сам омега был бы не против провести с Камрингером ночь. Он очень расстроился, узнав, что Элехей не едет его сопровождать. Возможно, отец уже лежит на смертном одре и зовёт своего сына. В том, что император жив, Цирос был уверен. Умри тот, и Керс, которому обязательно сообщат, прибежит вновь терроризировать принца. Значит, время ещё было. Возможно, Элехей уже вышел с солдатами, хотя парень очень сомневался. Ещё не прошло и месяца с их пропажи. «Где мои люди?!» — кричал Цирос, ещё на лошади герцога пытаясь спрыгнуть и хорошенько ударить его. Этот варвар перекинул принца через свою кобылу, как мешок с зерном, смея лапать и столь фамильярно обращаться к нему. Ещё перед дорогой юноша разговаривал с магом и спрашивал, удастся ли ему провернуть свою затею. Старик в лохмотьях хитро смотрел своими светлыми глазами, водил сухими пальцами по его голове и, будто прислушиваясь к самому себе, уверенно отвечал: «Мой хозяин говорит — да, удастся». Сам Цирос обращался к магу только тогда, когда требовало здоровье, ведь тот много знал о травах и различных болезнях. Также старик помогал императору, хотя сам Жадан предпочитал помощь лекаря с его опиумом. Принц же не доверял никому: ни лекарю, ни магу, ни тому хозяину, с которым чудной старикашка совещался, прежде чем что-то предсказать или сделать. Убедившись в собственном недоверии на примере заточения, Цирос злился и обещал убить Ливия, даже если тот станет императором без его ведома. Сводный брат был младше парня на восемь месяцев, и это означало, что Жадан изменял своему мужу, когда тот ещё был на сносях. От этого открытия у принца от злобы задрожали руки. Именно в тот момент, когда Ливия признали официальным сыном, Цирос понял, что прикончит всех, кто встанет на его пути к трону: отца, всю жизнь балующего своего маленького сынишку-омегу, сводного брата с грязной кровью, дядю, если тот посмеет перечить, и народ, что не принимает своего господина омегой. «Как много крови будет… — довольно думал принц, представляя себя на троне в окружении верных людей и трупов врагов. — Я позабочусь о том, чтобы моё правление было долгим и ярким». Не успел Цирос нарадоваться планам, как послышался вежливый и тихий голосок паренька, что ежедневно приходил и иногда приносил еду. Молодой человек тут же напрягся. Юноша был странным: приходил и разговаривал, рассказывая о какой-то нелепице, упрашивал принца пойти на контакт с герцогом и просто сидел неподалёку. Лицо его всегда было скрыто за белым полотном маски из неизвестного материала, возможно, кости, хотя в этом Цирос сомневался. Он предполагал, что тот является слугой, но Керс разговаривал с ним далеко не как с рабом, да и парень слишком много чего знал. Одевался юноша не как аристократ, но и не как рабочий. Поначалу принц предполагал, что герцог вырядил одного из своих дворян и заставил того прислуживать ему, но позже и эту идею сверг, видя, что тот ведёт себя слишком развязанно для знатного господина. После небольшого разговора Цирос определил, что парень либо рос под присмотром чопорных родственников, либо среди монахов. Иного объяснения скромному и услужливому характеру юноши он не мог дать. Принц уже было успокоился, угодив в ловушку паренька и показав ему своё лицо, которое всё равно никакой роли не играло, но новый удар последовал незамедлительно. Это же надо было додуматься принести ему, солнцеликому наследнику императорского престола, молоко. Давно Цирос так не возмущался. Хотелось высказать местному герцогу, всё, что накопилось за две недели недовольства, а ещё лучше — убить в поединке. Правда это только усугубит положение, ведь смерть Керса заинтересует Гадриана-Максимиана lll, а когда этот олух узнаёт, кто заточён в пещерах Дар-Дароота, его слабое сердце может и не выдержать такой радости. Нет, этому балбесу Цирос смерти не желал, ну, разве что совсем чуть-чуть и только для профилактики его самодурства. Они ехали почти без остановок — это называется стремление. Капитан Стэлиль не позволял задерживаться на перевалах больше, чем на пять часов, и все свои нужды слуги, солдатня и принц делали на ходу. Поначалу было нелегко, но со временем все привыкли, да и климат становился всё жёстче. Как только они выехали за пределы земель Ленбенса, морозный ветерок впервые дунул за шиворот Циросу, и уже тогда он понял, что дороги назад нет, и впереди их ждёт нечто ужасное. Предположения не обманули принца, и уже где-то через месяц они продирались через снег, стараясь держаться моря, у которого иногда встречали корабли с сине-белыми парусами Нагдалина. Никогда ещё Цирос так не мерз в своей короткой жизни. Кутаясь во все одеяла, покрывала и одежды, он сидел в повозке, подолгу не высовывая носа. Парень уже успел смириться со своим положением, лелея мысль о скором приезде в тёплый Сайогрим, как новая напасть обрушилась на головы коалиции. В тот день Цирос спал практически целый день. Его убаюкивали подвывания ветра и громкие шлепки волн о камни. Из-за холода активность молодого человека снизилась вместе с потребностями в еде и питие, поэтому он просил не тревожить свой беспокойный сон. Капитан Стэлиль несколько раз заглядывал в повозку, проверяя самочувствие своего господина, и вновь скрывался из виду на длительное время. Цирос не помнил, что именно ему снилось, но слышал звуки мандолин и громкие кричалки зазывающих к своему товару купцов. Юному принцу было всего семь, когда добрая бабушка впервые взяла его с собой на рынок в Сайогриме. Она дарила ему дорогие подарки, среди которых была большая часть украшений, хвалилась им перед знатным двором и постоянно ласково гладила по плечу. Цирос мог ткнуть пальцем на любую игрушку или зверушку, и та моментально переходила в его распоряжение. Бабушка на капризы внука только смеялась и одобрительно целовала его в макушку. Одна из её излюбленных фраз навсегда застряла в голове принца: «Кровь — не водица». Сперва юноша не понимал значения этих слов, но с возрастом всё больше и больше цитировал бабушку, осозная, как там была права в своём высказываниях. В какой-то момент рыночная площадь с её весёлыми звуками сменилась тёмной повозкой. Цирос недоумевал всего секунду, прежде чем услышать крик и звон железа о железо. Он непонимающе огляделся и уже хотел выглянуть наружу, как чья-то крепкая старческая рука, явно принадлежавшая капитану Стэлилю, загородила окошко повозки, не позволяя принцу сделать задуманного. Тогда юноша нащупал под одеялами собственный меч, прозванный Клыком, и, крепко ухватившись за него, открыл другую дверцу, подставляя ногу холодному ветру. Стоило ему это сделать, как позади распахнулась другая дверца, и незнакомец, явно не ожидавший, что есть ещё один выход из повозки, попытался ухватить Цироса хоть за что-нибудь, но запутался во множестве одеял и тряпок, из-за чего принц успел выпрыгнуть. Очумело осматриваясь, юноша не сразу заметил подъехавшего всадника, и когда тот оказался поблизости, круто развернулся, полоснув Клыком коню по груди, не позволяя наезднику тронуть себя. Лошадь встала на дыбы, опрокидывая своего хозяина спиной о землю. Цирос, не медля, подскочил к нему и рывком воткнул меч в грудь, придавливая незнакомца всем весом. Подняв от трупа глаза, принц, наконец, заметил, что его эскорт убивают неизвестные всадники, явно принадлежащие герцогу северных земель. Слуги и солдаты замертво падали, загораживая своими телами повозку. Среди них не было видно капитана Стэлиля, но Цирос не стал приглядываться, чтобы того отыскать, бросившись бежать в сторону леса с единственными мыслями: «Это не может так просто закончится. Я должен, обязан жить!» К сожалению, побег не увенчался успехом, и принца настигли прежде, чем он успел скрыться. Один из всадников замахнулся для удара, но юноша умело ушёл в бок и, не думая ни секунды, рубанул нападающего по беззащитному локтю, отрубая руку. Жуткий крик оповестил остальных незнакомцев о потере, и те, явно расправившись с остальными жертвами, направились в их сторону. Цирос, вновь бросившийся бежать, дабы сохранить жизнь, не учёл громадных сугробов и лёгкости собственных одежд. Ледяной ветер сдувал его и трепал длинные волосы, из-за чего преследователи ошибочно решили, что перед ними девушка. Принц споткнулся в самый неподходящий момент и коленями упал в сугроб, утонув в нём по пояс, не имея возможности больше двигаться дальше. Его вновь настигли и грубо приподняли за волосы, поплатившись за эту дерзость глубокой раной на запястье, благодаря Клыку. Тогда кто-то додумался сильно ударить Цироса чем-то тупым. «Боже, дай мне сил! Ну, или дьявол», — принц, не имея привычки даже молиться перед сном, вознёс руки к тёмному потолку. Он до сих пор с ненавистью вспоминал первую встречу с Керсом. Юноша готов был загрызть герцога, лишь бы только не видеть его довольную рожу. Мужчина пытался быть учтивым, но Цирос плевался и не верил его хорошей актёрской игре. Хотелось задушить Керса, показать, кто здесь хозяин, поэтому принц молчал, пытаясь не сорваться. А ещё юноше хотелось кому-нибудь пожаловаться на несправедливость! Мало того, что все вещи конфисковали, так ещё и нагло стянули с него все украшения. Меч и три родовых кольца пропали вместе с золотой цепочкой с крестом! Цирос догадывался, что всё добро находится у Керса, и знал, что просто так ему его не получить, и от этого хотелось злиться вдвойне. Но кому-либо жаловаться в таком месте, как Дар-Дароот, хотелось в последнюю очередь. «Потерпи этот ужас, Цирос, осталось немного. Мы с Моим Высочеством переживём этот скорбный момент и заживём счастливо». Был ли предел человеческому бесстыдству и зависти? Унай не мог ответить на этот вопрос, но искренне пытался оправдать каждого недовольного заключённого, наблюдавшего за освобождением Сило и пытавшегося возмутиться. Большинство, по сути, были в темнице недолго и знать не знали, как звали бледного и больного омегу, просидевшего во мраке три года. Некогда сильный и гордый юноша еле передвигал ноги, крепко держась за руку друга, практически полностью навалившись на него. Унай, видя состояние Сило, отвёл его к себе в комнату, где и разместил на некоторое время. Сам же парень в маске спал у кровати товарища, перебирая пальцами голубую ленточку и бдительно наблюдая за состоянием больного. Сило, борясь с собственной гордостью и застенчивостью, мог частенько отказываться от еды. Боясь стать обузой, он всё норовился уйти, но Унай, что почти беспрерывно был рядом, не позволял ему этого, где-то неделю игнорируя просьбы Керса сходить к принцу. Для парня сейчас единственной целью было поднять друга, из-за чего постоянно носил ему еду и воду, лечил и разговаривал. Они общались долго, и Унай узнал всю историю юноши. Его жизнь оказалась такой же несладкой, как у самого парня. Сило поначалу бедно, но счастливо жил с матерью, пока та не заболела и не умерла. Оставшись в одиночестве, юноша не спешил искать себе мужа и старался быть полезным для своей деревни, в которой помогал колоть дрова. Позже нежелание работать на тяжёлом и неомежьем посту привело его в проститутки. Сило неплохо промышлял и точно не оставался голодным, ведь лицо у него было симпатичным, а опыт появился со временем. Он даже представить себе не мог, что со временем его заметит проезжающий мимо герцог с патрулем. В свои неполные тринадцать Сило попал к Керсу и удостоился быть его фаворитом. Радуясь роскошью и теплом, он даже представить себе не мог, что со временем надоест. Мужчина пытался по-хорошему разрешить этот конфликт и даже пожаловать тому собственный дом, а также подобрать мужа, но парень закатил скандал и очень нелестно выразился на счёт герцога. После такой дерзости его кинули в темницу и пообещали повесить, но время шло, а его всё не убивали, тогда-то Сило и понял, что о нём просто забыли, и он остался бы в клетке до конца своих дней, если бы не появившийся Унай. — Не знаю, как бы жил дальше, — тихо усмехаясь сказал парень, медленно отпивая из чаши горячий настой из трав. — Наверное, помер и уж точно бы тут не сидел. — Извини, что тревожу твои мысли, но тебе пора спать. Допивай и ложись. — Страшно представить, как один человек может перевернуть всю твою жизнь. Но, знаешь, наша встреча неслучайна. Моя мать говорила, что ничего у нас просто так не делается. А, уж поверь, она знала толк в своих советах. — Унай молчал, разбирая собственные вещи, и Сило продолжил: — Она учила меня гадать по рукам. Хочешь, тебе чего нагадаю. — Я в это не верю, — глухо ответил тот. — Носишь такую страшную маску на колдовстве и не веришь! А ну поди сюда — хочу хоть как-то попробовать тебя отблагодарить. Унай, немного поколебавшись, тяжело вздохнул и подошёл к кровати, на которой разместился друг. Присев на краешек постели, он тут же почувствовал, как Сило подполз к нему поближе, отставляя чашу с недопитой настойкой. Юноша в маске нехотя закатал рукава и снял большие, явно на два размера больше, перчатки, являя свои сморщенные в некоторых местах руки. Сколько бы времени не прошло, а он так и не научился их не стыдиться. Сило очень бережно взял левую, а затем и правую конечности товарища, внимательно всматриваясь в линии на его ладонях. — У тебя очень крепкое здоровье, ты знаешь? Так много линий… Не у каждого человека есть столько, — бормотал парень. — Хм, не вижу ничего, что могло бы тебя напугать. Ну, жить будешь долго, наверное, — хрен его!.. — Спасибо за предсказание, несмотря на то, что я в это не очень верю, — поклонился Унай. — Но, скажи мне, по какому признаку ты определяешь, сколько будет жить человек? — Так линии же: тоненькие, жирненькие, длинные, короткие… Ну, они всё о своём хозяине скажут. Мать моя-то предсказывала хорошо, а я так… балуюсь. Будь она здесь — мигом бы тебе всё рассказала. Но если решишь этим заниматься, на свою руку никогда не смотри, а то предскажешь себе, чего ненадобно, а сила слова знаешь какая? Так что не надо тебе это. — А что предсказал себе ты? — проницательно спросил Унай, глядя на вмиг помрачневшее лицо друга. — Да так… ничего такого, что бы могло испугать. Разговор сошёл на нет, и каждый улёгся на свои места, потушив лучину. Унай, уже закрывая глаза от сонливости, услышал слова товарища: — Завтра вернусь домой. Утром Сило действительно собрался возвращаться в свою деревню, до которой от замка было в шести часах пешей ходьбы. Омега уже чувствовал себя намного лучше: щёки порозовели, хромота пропала, а глаза загорелись. На уговоры остаться в крепости он не реагировал, а когда услышал волнение в словах Уная, коротко ответил: «Я хочу домой». Юноше в маске не стал его держать, прекрасно понимая, каково это — хотеть вернуться домой, туда, где даже не осталось никого из родных. Порой Унай тосковал по вредному и вечно что-то бормочущему Титу, хитрому старосте и местным жителям. Провожая Сило, парень видел серьезный настрой последнего. Унай верил, что с его другом всё будет хорошо, тем более он вернётся домой сытым и красивым — юноша пожертвовал ему несколько своих одежд, а также парочку золотых у герцога. Конечно, такого дара не хватит, чтобы жить счастливо даже год, но на первое время сойдёт, а потом, возможно, Сило уже кого-то для себя найдёт или сам начнёт зарабатывать. Унай думал, что друг под словом «зарабатывать» имел ввиду «продавать своё тело», но тот лишь качал головой и говорил, что-то осталось в прошлом. «Хватит с меня блядства». Остановившись у границы между городом и замком, на конце огромного моста, двое товарищей, кутаясь в тёплые плащи, молча смотрели вдаль, куда-то за горы, где, по плану, должны уже виднеться границы Нагдалина с Сайогримом. Унай думал о чём-то своём и не обращал внимание на украдкий взгляд друга. Сило смотрел и не мог насмотреться на парня, пытаясь запомнить каждую деталь его внешности, чувствуя, что сейчас это безумно важно. Он боялся больше никогда не увидеть своего спасителя, того, кого по собственной удачи мог называть другом. Столько страха таилось в душе Сило, что он, стараясь убедить товарища и, в первую очередь, себя в том, что справится и встанет на ноги, но надежда расплывалась каждый раз, когда юноша смотрел на Уная и пропасть с огромными кольями. Что-то угрожающее и одновременно печальное было во всей этой картине. Юноша ощутил на щеках непрошенные слёзы. — Унай, — дрожащим голосом позвал Сило и встретился с явно недоумевающим и невидимым взглядом друга, — пообещай, что мы ещё увидимся, что найдешь меня, что я ещё смогу обнять тебя. Парень в маске молча притянул к себе всхлипывающего товарища, крепко сжимая в объятиях, отчего Сило зарыдал. — Я обещаю тебе, — тихо заговорил Унай, легонько гладя вздрагивающую спину друга, — что найду тебя даже на краю света, никогда не забуду и помогу всем, чем смогу. А теперь соберись и иди навстречу новому миру. У тебя всё получится — я знаю. Сило отпрянул, благодарно глядя на товарища. Он держал его руку и долго не мог отпустить, да и сам Унай не хотел расставаться с другом. Взяв слово с Сило, что тот ещё даст о себе знать, парень отпустил его и ещё долго наблюдал за отдаляющейся спиной, чей хозяин ни разу не обернулся, зная, что не выдержит и поддастся слабости — побежит обратно. «Всё у тебя будет хорошо», — мысленно говорил Унай, чувствуя непонятную пульсирующая боль, нарастающую с каждой секундой. Вероятно, менялась погода, и стоило действительно пойти и выпить настойку из липы и мяты. Сило неторопливо шёл по городу — единственному большому поселению в северном крае. Ему очень мало людей попадалось на глазах, так как большинство предпочитало оставаться в своих маленьких домиках греться всей семьёй. По улицам шныряли тёмные личности разных сортов, но у омеги всегда был наготове маленький ножик, которым очень удачно можно пырнуть прямо в глаз обидчику. Парень старался идти по главной дороге, избегая всевозможных закоулок. Конечно, от тех, кто действительно решится напасть на него, это немногим спасёт, но хотя бы даст возможность позвать на помощь. Кто-то, даже самый хиленький солдатик может откликнуться. Кучер труповозки смачно харкнул кровью и плюнул почти у самых ног Сило, наградив того презрительным взглядом. Омега посторонился от повозки, пропуская ту вперёд и наблюдая, как она скрывается за одним из домов, покачивая вслед ногами ещё свежего мертвеца. В деревне, в которой жил парень, мёртвых хоронили в землю и никогда не возили так, напоказ, а потом сваливали куда-нибудь в канаву. «Я сам себя похороню, но не дам везти себя на этом корыте», — Сило повернул на другую улицу. Неподалёку слышался спор гулящего мужа и ревнивой жены, впереди же стояли альфы и беты, что-то обсуждающие, — повседневность. Поправив небольшой мешок на плече, в котором были вещи, еда и деньги на первое время, омега пошёл дальше, мазнув взглядом перед собой, чтобы тут же удивиться. Напротив, рядом с толпой разговаривающих, стоял мужчина. Сило никогда бы на него не обратил внимание, если бы не его внешность: чистые волосы и одежда вцелом странного и явно дорогого покроя, ровная осанка и подозрительная манера держаться. Он стоял, оперевшись ногой о каменную стену, будто чего-то ожидая, и разглядывал собственные руки. При этом ни один местный мужик не обращал на него внимание, будто рядом и не стояло никакого благородного господина. Казалось, мужчина не реагировал ни на что, но стоило Сило сделать ещё один шаг вперёд, как он поднял глаза, исподлобья глянув на парня. Сказать, что омега струхнул, значит, ничего не сказать. Он, побоявшись, решил обойти мужиков и этого незнакомца. Сило быстро засеменил по другой дороге, то и дело постоянно оглядываясь, но его никто и не пытался преследовать, хотя сердце в груди билось так, будто за ним бежала целая свора собак. Что-то внутри уговаривало двигаться быстрее и даже перейти на бег. «Мне кажется, просто кажется», — уговаривал себя Сило, оглядываясь. Пусто. Никто не гнался за парнем и даже не пытался этого сделать. Омега, не сбавляя шаг, ещё раз обернулся и хотел было завернуть на другую улицу, как сильно с кем-то столкнулся. Ошалев, он еле удержался от падения и, желая повернуться и наорать на обидчика, вздохнул поглубже, но почувствовал от этого действия острую боль в животе. Опустив взгляд на собственное туловище, Сило с неверием и ужасом смотрел на рукоятку огромного ножа, торчащую прямо из брюха. Кровавое пятно стремительно окрашивало собой льняную рубашку. Омега хотел было что-то сказать, но из горла послышался бурчание приливше крови. Медленно полубернувшись, он не увидел своего обидчика и, прежде чем тяжело упасть на колени, услышал крики. Когда же голова соприкаснулась с холодной землёй, устланной белым снегом, Сило вспомнил слова матери: «Никогда не гадай себе, а то ночам спать не будешь!» Мать была права — сын действительно много не спал и думал, как именно произойдет его смерть. Когда стоило раз и навсегда попрощаться с любимыми и родными. Возможно, удача или случайность, но Сило сделал именно так, как и планировал, покинув Дар-Дароот и единственного друга. Вечером же этого дня Элехею Камрингеру пришло письмо с пометкой «срочно», в котором, помимо скорой записки на тоненьком клочке бумаги, была маленькая рыжая прядка.