***
Произошедшее в Азкабане, конечно же, не прошло мимо газет. Барри вздрагивал и морщился каждый раз, когда слышал, что кто-то обсуждает это в коридоре. Легенды исчезли из замка буквально на следующий день, и у Барри даже не было возможности поговорить с Леном о произошедшем. Он прибежал к нему сразу после того, как избавился от крови, и просто рыдал на груди, ссылаясь на кошмар. Он спал беспокойно, прижимаясь к Лену всё сильнее, а утром проснулся один, запертый в комнате. Ему хотелось, чтобы Снарт всё понял сам и помог ему, объяснил, что с этим делать, потому что сам Барри не имел ни малейшего понятия, как жить дальше. На ужин в воскресенье подали тыквенный суп-пюре, который приятно согревал внутренности, даря успокоение. Они сидели за гриффиндорским столом, а дождь барабанил по крыше Большого зала, отчего в Хогвартсе, не смотря на апрель, создавалась хэллоуинская атмосфера. Барри и Лена характерно жаловались на Тею, которая заставляла их тренироваться даже в такую погоду. Куинн была одержима идеей выиграть Кубок в этот год и выгравировать на нём имя Ронни. Идея была отличная, и Барри поддерживал её, но не в такую же погоду! — Что вы думаете о нападении на Азкабан? — спросила Кейтлин. Барри поперхнулся супом, и Кара щедро стукнула его по спине. Кейт покачала головой, а затем снизила голос. — Мы ведь знаем гораздо больше, не так ли? — Ежу понятно, что это был третий брат, — кивнула Лена, помешивая своё какао. — Третий брат? — приподняла бровь Кара. — О каком третьем брате идёт речь? — О Всаднике третьего сына Спидфорса, — сказал Циско. — Барри ведь рассказывал об этом на Рождество! — Я уезжала, — холодно ответила Кара. Она повернулась и выразительно взглянула на Барри. Тот не отвёл взгляда, и, глядя девушке прямо в глаза, приподнял бровь. — Мне не нравятся ваши гляделки, — сказала Лиза. — Вы двое определённо знаете больше, чем говорите. — Связано ли это с тем, что Тоун и Золомон приходили на постановку? — спросила Кара. — И с тем, что они написали в письме? А точнее — в письмах? — В письмах? — удивилась Кейтлин. — Барри, ты что… — Я не переписывался с ними, — покачал головой он. — Они оставили записку на постановке, а второе письмо — с местом, где они держали Джея и Эдди. Никаких «писем» не было. — Зачем же они пытали тебя? — Пытали?! — одновременно ахнули Лена, Циско, Кейтлин и Лиза. — О, он вам не рассказывал? — удивилась Кара. — Эти маньяки подвергли его шестиминутному Круциатусу, который продлился бы и дольше, если бы Легенды не появились. — Боже мой, — ахнула Кейтлин, приложив руки ко рту. Лица друзей выглядели шокированными и напуганными. — Так вот почему твоя беспалочковая магия пропала! — Да, Кейти, — кивнул Барри. — Что им нужно было? — поинтересовался Циско. — Они… — Барри вздохнул. — Они были уверены, что я знаю, где третий брат. Несли чушь про то, что ответ на этот вопрос во мне заложили мама и дедушка, хотя моя мама даже не была волшебницей, а дедушка умер ещё до моего рождения. И сказали, что боль поможет мне вспомнить. — И как же символично, что вскоре после этого этот самый третий брат нападает на Азкабан, — хмыкнул Рамон. — Типа, чёрт, я думал этот мужик за хороших парней. — С чего это? — хмыкнула Лена. — То, что он бегает от своих старших братьев, ещё не делает его хорошим. — Вообще-то да. Типа, вау, превратить человека в калеку собственными руками… Ослепить, проломить гортань, ударить молнией и превратить тело в лоскутки… Каким чудовищем надо быть… — Уверена, мы не должны судить его, — холодно сказала Кейтлин. — Мы не знаем истинных причин нападения. Если предположить, что у них с Тоуном разница в возрасте лет пять, и, если то, что ты рассказывала, — она повернулась к Лизе, которая выглядела довольно бледной, — правда, то он вполне мог застать времена Волан-де-Морта. И, без обид, но твой отец испортил жизнь не одной семье, среди которых мог быть и он. — Кейтлин! — возмущённо воскликнул Циско, осуждающе глядя на когтевранку. Но Лиза лишь махнула рукой. — Кейти права. Мой отец — тот ещё мудила, и, знаете, я ничуть не жалею, что он превратился в калеку. Ленни даже сказал, что этот Всадник оттяпал нашему старику руку, а значит хрен ему теперь, а не волшебная палочка. — Лен сказал? — насторожился Барри. — То есть, он и Легенды уже вернулись? — Да, — кивнула девушка. — Примерно час назад. Да и к тому же, Рип и Сара уже сидят за учительским столом. Барри поднял голову и посмотрел на учительский стол. И правда — мистер и миссис Хантер ужинали там, о чём-то негромко разговаривая. С ними рядом сидел и Рей со Штайном, а вот Лена и Мика Барри так и не увидел. Он на секунду прикрыл глаза, пытаясь почувствовать эмоции Лена, свидетельствующие о том, что он злится или жаждет мести… Но вместо этого была лишь напряженность и лёгкий страх. — Кстати, — вернул его в реальность Циско. — Чем мы займёмся на Пасхальных каникулах? Никто ведь не уезжает? — Да нет, наверное, — сказала Кара. — «Театр» всё ещё отходит от нападения, а Лиза наверняка останется здесь вместе с братом, не так ли? — Конечно, — кивнула Снарт. — Кстати, я подумала, что мы можем встретиться все на летних каникулах. Вы можете пожить у нас в поместье, как на Рождество. — Или у нас в цирке, — пожала плечами Дэнверс. Она с улыбкой взглянула на Барри. — Мы совсем не будем против расширить наш трейлер. — Да и к тому же, — поддержал её парень. — Нам нужны актёры для летней постановки. — О. У тебя уже появились идеи? — заметила Лена. — Я в деле, солнышко. Сделай из меня пиратку! Друзья рассмеялись. Барри почувствовал странное волнение. Так легко было рассуждать о будущем, не обращая внимания на то, что он, вероятно, может и не дожить до летних каникул.***
Барри ужасно волновался — стоило ли вообще идти к Лену. Ему было стыдно и страшно, он боялся, что Снарт возненавидит его. Паранойя не давала дышать спокойно, нашептывая всякие гадости. «Ты — монстр. Ты не заслуживаешь его. Ты — чудовище, практически убившее его отца. А если в следующий раз ты нападёшь на него? Вонзишь свои когти в эти прекрасные ярко-голубые глаза, и его кровь…» — Привет, Scarlet, — сказал Лен, открывая ему дверь. — Я надеялся, что ты придёшь. В кабинете было теплее обычного, а причиной тому — горевший камин. Снарт взял его за руку и втащил вглубь комнаты, плотно закрыв за собой дверь и даже повернув ключ. Когда манипуляции закончились, он усадил Барри на стол и поцеловал. Мягко, но настойчиво его губы впились в губы Аллена, а язык ласкал рот Барри, вырывая из него стоны. Снарт от этого лишь рычал, целуя настойчивей. Он закусывал его губу, посасывал и вытворял языком такие вещи, от которых Барри расплывался радужной лужицей. Его мог напугать напор Снарта, если бы он не чувствовал, как напряжение, сковавшее каждый нерв Лена, медленно таяло, уступая место спокойствию и теплоте чувств, которая появлялась каждый раз, когда они целовались. И, стоило сказать, что Барри это льстило. Когда они прервали свой поцелуй, Лен прижался носом к шее Барри, и его дыхание мягко щекотало кожу. Барри вздохнул и обнял его за шею, пальцами перебирая короткие тёмные волосы. — Ты в порядке? — шепотом спросил он. Лен кивнул. — Теперь да. Азкабан — ужасное место, мой отец — ещё более худшее явление. Только твой патронус помог мне продержаться там. Барри напрягся, не сразу поняв, о чём идёт речь. Снарт хмыкнул, а затем, не отрываясь от него, достал из кармана палочку и взмахнул ею. Дракон Барри появился практически мгновенно и тут же взмыл к потолку. Барри усмехнулся и, достав палочку, повторил действия. Их драконы были абсолютно идентичны. Встретившись, они покружились, а затем стали тереться носами, пока не растаяли в дымке. Барри цокнул. — Ирбис мне нравился больше. Лучше бы я взял твой. — Ну уж нет. Мне твой дракон нравится намного больше. Так ты всегда будешь со мной. — Я и так всегда буду с тобой, — хмыкнул Барри. Лен напрягся, и Барри стремительно покраснел, осознав, что сказал. Это, несомненно, было правдой, но всё же Барри не стоило говорить об этом так прямо. Он не был уверен, что они готовы к этому. — Как твой отец? — спросил он, переводя тему. Лен вздохнул. — Страдает в Мунго. Твой отец, к сожалению, успел его спасти, так что… — Мой отец? — переспросил Барри, не в силах сдержать волнение в голосе. Лен кивнул и, наконец, поднял голову, посмотрев ему в глаза. На губах его появилась улыбка. — Да, твой отец. Я к нему в Азкабан ездил. Не поверишь, но их камеры напротив друг друга. — Вау, — усмехнулся Барри, стараясь выглядеть как можно более искренним. — Вселенная всеми силами сталкивает Снартов и Алленов, не правда ли? — Именно, — улыбнулся Лен. — Мы немного поговорили, и он был очень рад услышать о тебе. Он выглядел счастливым, когда я рассказал ему о Рождественской постановке. Он ужасно гордится тобой. Барри кивнул. Он чувствовал, как в уголках глаз появляются слёзы. Его папа гордился им. Гордился, понятия не имея, что они виделись буквально три дня назад, когда он напал на Льюиса. Гордился, не зная о том, что это он остановил его от убийства. Его добрый папа понятия не имел, в какое чудовище превратился его сын. — Хей, Scarlet, — прошептал Лен. Он погладил его по щеке, вытирая слёзы. Барри прижался к щеке, словно котёнок, ищущий ласки. — Я скучаю по нему, — прошептал Барри, не открывая глаз. — По нему, по маме. Это так несправедливо, что он сидит в этом ужасном месте, в то время как Тоун ходит на свободе. — Если мы поймаем Тоуна, — сказал Лен. — То мы сможем заставить его признаться. И тогда твой отец выйдет на свободу. — Но будет ли он прежним? Прошло уже шесть лет и… — Барри, — мягко произнёс Лен, заставляя его посмотреть на себя. — Я видел его. Азкабан — ужасное место, и многих оно ломает, но, Барри, я видел его. Я говорил с ним. Твой отец не сломлен, он всё ещё тот доктор Аллен, которого я когда-то знал. Он сильный и справится с этим, Барри. Сила духа и доброта души — это у вас семейное. Барри не нашелся, что ответить. Он просто кивнул, а затем прижался к Снарту, обнимая. Они ещё немного поговорили. Лен накормил его вкуснейшим супом и напоил какао по новому рецепту, а затем они отправились спать. Барри нравилось засыпать рядом с Леном. Нравилось наблюдать, как он готовится ко сну, как чистит зубы и переодевается в пижаму. Невольно засмотревшись на сильную спину мужчины, он почувствовал, как щёки заливаются краской, а внизу живота появляется тяжесть. Снарт это, кажется, тоже заметил и, хмыкнув, поцеловал его, заставив ещё больше покраснеть. Во сне Лен обнимал его за талию, крепко прижимая к себе. Барри нравилось слушать равномерное дыхание Снарта, чувствовать его спокойное сердцебиение и ощущать, как он сильнее прижимает его к себе. Но сам же он заснуть не мог. Барри лежал на кровати, широко раскрыв глаза. Сон никак не шел, а мысли жужжали в голове, словно рой пчёл. Он не мог перестать думать о словах Лена. Ему хотелось верить, что всё, что сказал Лен — правда. Ему хотелось верить и надеяться на то, что однажды его отец действительно выйдет на свободу. И что они снова станут семьёй. Но это значило, что Эо сядет в тюрьму. И от этой мысли живот Барри неприятно сводило, а какая-то часть души, очевидно, помнившая обо всех перерождениях, недовольно вопила, размахивая руками и возмущённо крича «Нет, нет и ещё раз нет!» Его душу разрывало на части от этой дилеммы. С одной стороны, он мечтал об освобождении отца, но с другой стороны — Эо тоже в какой-то степени был его семьёй. Когда-то. Но он же был убийцей его мамы, милой прекрасной мамы. И дочери, по совместительству. Боже, какая дурацкая у него жизнь! Стрелки часов, стоящих на столе, отбили два часа ночи, когда Барри услышал негромкий стук. Поначалу он подумал, что это был дождь, но стук продолжался и звучал настойчивей. Барри испугался, что Лен может проснуться — Его Человек всегда спал довольно чутко, и Барри казалось, что Льюис причастен и к этому. Он приподнялся, пытаясь понять, откуда идёт звук. В окне он заметил тень и, приглядевшись, понял, что это сова. Заметив его, она, кажется, ухнула, а затем замахнулась, чтобы стукнуть клювом снова, но Барри приложил палец к губам, и она остановилась. Со всей осторожностью Барри вылез из-под одеяла и выпутался из объятий Лена. Тот недовольно поморщился, но не проснулся, вызвав у Барри вздох облегчения. Он поднялся с кровати и, стараясь не шлёпать босыми ногами по полу, подошел к окну. Открыв форточку, Барри запустил сову в комнату, мысленно передав ей извинения и просьбу быть тихой. Та кивнула и вытянула лапку, демонстрируя привязанное письмо. Сердце Барри упало, когда он заметил знакомые изумрудные чернила. Он отвязал письмо, а затем протянул сове корочку хлеба. Та довольно кивнула и, схватив хлеб, выпорхнула в окно. Барри вздохнул, а затем, отойдя подальше от кровати, взял палочку Лена. Мысленно произнеся «Люмос!», он довольно улыбнулся, когда палочка послушалась его. Сердце Барри бешено билось, когда он со всей осторожностью стал распечатывать письмо. Вода пергамента будто и не коснулась.«Бартоломью Аллен. Я знаю, что ты всё знаешь. Если ты надеялся, что эта новость огорчит меня или заденет что-то в моей душе — то это были ложные надежды. Ты глупец, раз думаешь так. И ты совершенный идиот, раз думаешь, что меня должен растрогать тот факт, что ты почти принял меня в семью. Ты совершенно не разбираешься в людях, Барри. Какое лицемерие! «Я сожалею насчёт смерти Хантера, я любил его и бла-бла-бла»! Если бы ты хоть чуточку любил Хантера, ты бы не бил баклуши все эти грёбанные полгода, а давно бы нашел выход. Хантер умолял меня, чтобы он поговорил с тобой, чтобы он смог убедить тебя присоединиться к нам. Потому что, чёрт возьми, ты прав, Барри! Если бы ты действительно искал способ, то Хантер был бы жив. Ты понятия не имеешь, что значит — любить. Ты понятия не имеешь, что значит — потерять Своего Человека. Ты — лжец и лицемер, и, клянусь, ты поплатишься за это. Но знаешь что? Ты поймёшь, каково это, когда я найду Твоего Человека. Найду и заставлю страдать вас обоих. Я искренне советую тебе бежать, потому что теперь, когда Хантера нет, ничего не останавливает меня от твоего убийства, братец. Я размажу тебя по стенке, как и твою мать. И плевать, что когда-то мы были семьёй. Ты будешь страдать, Барри Аллен. Все, кого ты любишь, будут страдать. И ты поплатишься за всё, что натворил. Sverger. Эобард М. Тоун. P.S.: Судя по тому, что говорится в газетах — у вас, наконец, получилось слиться. Отличная работа, братец, мои поздравления».
Закончив читать, Барри понял, что не дышал всё это время. На пергамент упала капля, и он в ужасе осознал, что это — слеза. Барри провёл ладонью по щекам и почувствовал, что они мокрые. Он перечитал письмо ещё раз, а затем ещё. Его сердце бешено стучало где-то в глотке, и от этого Барри рвано хватал ртом воздух. Ему пришлось закрыть рот рукой, потому что рвущиеся наружу хрипы были слишком громкими. «Ты поймёшь, каково это, когда я найду Твоего Человека». Это предложение заставляло Барри дрожать от ужаса. Он поднял взгляд. Лен мирно спал, закутавшись в одеяло. Во сне он казался спокойным, черты лица его расслаблялись, и Барри видел, как молод был Его Человек. И он точно не должен умереть таким молодым. Барри чувствовал пробивший его озноб. По щекам градом потекли слезы, и захотелось взвыть. Но вместо этого он, прижав письмо к груди, выскочил из комнаты. Барри, не задумываясь, покинул кабинет, а затем, громко шлёпая босыми ногами, направился в сторону гостиной Гриффиндора. Ветер, залетавший в помещение из открытых окон, заставлял его кожу покрываться мурашками. Он шел быстро и уверенно, не останавливаясь ни на секунду. Полная Дама даже не спросила пароль, сразу же открыв проход. Он благодарно кивнул, а затем пулей взбежал по лестнице вверх. Закрыв за собой дверь, Барри прислонился к стене и начал дышать. Медленно вдыхал холодный воздух, приказывая себе успокоиться. «Барри?» — раздалось шуршание, и Аллен почувствовал, как Флэш, соскочив с кровати, подходит к нему. Дракончик беспокоился, Барри чувствовал это. — «Что случилось? Кошмар?» — Эо прислал ответ, — наконец сказал Барри. Голос его звучал хрипло и натянуто, а слова застревали в горле. Он протянул письмо дракончику, а сам отправился в ванную комнату. Включив свет, он открыл кран и умылся ледяной водой, стараясь прийти в себя. Руки его дрожали, но слёзы, к счастью, прекратились. Когда он вернулся в комнату, Флэш сидел на кровати. «Это полный трындец», — сказал он. Барри кивнул, соглашаясь. — «Он ведь теперь не успокоится, пока не узнает, кто Твой Человек. А если ещё учитывать, что Лен, кажется, убил Хантера…» — Ленни? — прохрипел Барри. Флэш кивнул. «Это нельзя сказать наверняка. Там была куча вспышек, одна из которых летела в Тоуна. Это не была Авада, но шансов выжить было мало. Тем более Лен очень злился из-за того, что они сделали с тобой. И под «очень злился» я подразумеваю, что он был в грёбанной ярости, подобной той, что охватила тебя недавно. Я надеюсь, тебе это о чём-то говорит». — Боже мой, Эо же убьёт его! — вскрикнул Барри. — Даже если это был не Лен, если Эо узнает… «Значит, нам надо придумать, как защитить его», — спокойно сказал Флэш. — «Надо просто успокоиться…» — Как я могу успокоиться?! — воскликнул Барри. — Как я могу целовать его, обнимать и спать с ним в одной постели, зная, какой опасности я его подвергаю? На него охотится маньяк, сходящий с ума от горя! Что вообще может быть хуже?! «Значит, тебе надо подумать в одиночку. В смысле, только со мной, вдали от Снарта». — Я не могу просто начать игнорировать его, не объясняя причин! Я только что практически признался ему в вечной любви, Флэш! «Квартира в Лондоне», — спокойно произнёс он. От неожиданности Барри опешил. — Квартира в Лондоне? «Да, Барри. Твоё убежище. Мы можем уехать туда и, я уверен, за каникулы мы обязательно найдём способ скрыть факт того, что вы — родственные души». Барри задумался. Он уже давно не посещал своё убежище в Лондоне, и сбегать просто так, не объясняя никому причину, было немного невежливо по отношению к его друзьям. Они наверняка будут волноваться… Но жизнь Лена была намного важнее. — Ты должен слетать к Джею и заставить его написать записку МакГонагалл, якобы я понадобился ему. И записка должна быть у неё до завтрака, хорошо? «Хорошо», — кивнул дракончик. — «А теперь собирайся, мы вылетаем прямо сейчас». Чтобы собрать рюкзак, Барри потребовалось меньше получаса. Он сложил туда немного вещей — пару футболок, зубную щётку и расчёску, а так же вещи, с которыми привык не расставаться — кольцо Барта Джонса, дневник мамы, свой справочник с запиской от дедушки и кристалл. Он надел свитер Лена, джинсы и высокие ботинки, а сверху накинул ветровку. «Мы полетим слившись?» — спросил Флэш, когда Барри был полностью готов. Аллен быстро замотал головой. — «Окей, тогда открой окно пошире». Барри выполнил его приказ, распахнув самое большое окно. Но освободившегося пространства было мало, и он нервничал, пролезет ли Флэш. «Садись», — обернувшись, Барри увидел, что дракончик подрос до размера пони, устроившись посередине комнаты. Крылья его были сложены, а шея была довольно короткой… — Ты уверен? — спросил Барри, перебрасывая ногу через шею дракона. Тот рыкнул. «Да, но это будет страшновато. Держись покрепче и постарайся не кричать». Барри такое напутствие насторожило, но он уточнять не стал. Вместо этого он лишь сильнее вцепился в рога дракона и опустил корпус, прижимаясь к Флешу. Тот кивнул, будто сам себе, а затем резко прыгнул на подоконник. У Барри свело живот от того, на какой высоте они были. У него никогда не было боязни высоты, но башня Гриффиндора не зря была самой высокой в замке. «Закрой окно, а то людишки подумают, что я тебя похитил», — прокряхтел дракончик, и Барри молча выполнил указание, хоть для этого ему и пришлось свернуться штопором. Когда с окном было покончено, Флэш, засранец такой, без предупреждения стрелой прыгнул вниз. У Барри перехватило дыхание и захотелось очень громко заорать, но он, помня слова дракончика, просто закусил губу и крепко зажмурился. Вдруг его желудок рванул вверх, а Флэш под ним стал расширяться и… Барри открыл глаза. Они летели над лесами, и Флэш был размером с тяжеловозную лошадь. Его крылья медленно, лениво разрезали воздух, и он летел плавно, ничуть не колышась и не вздрагивая. Молния искрилась вокруг него, создавая тёплое свечение. Ветер игрался с волосами Барри и трепал его куртку. Почему-то в этот момент усталый и гонимый страхом он в полной мере ощутил свою принадлежность к Всадникам. И этот бег, а точнее полёт, оставлявший позади всё, что дорого ему… Он зацепил что-то в душе Барри. И эта зацепка оставила какой-то неприятный привкус «неправильности». В Лондон прибыли, когда на горизонте уже сверкал рассвет. Подлетая к городу, Флэш уменьшился и ускорился — они пронеслись по городу сверкающей молнией, но почему-то это не помешало Барри разглядеть Лондон во всей красоте. Со всеми его крышами, бездомными кошками и граффити на зданиях. Словно они и не неслись с бешеной скоростью, а просто совершали автобусную прогулку. Квартира находилась в невысоком доме неподалёку от центра. Флэш пулей взлетел на четвёртый этаж, и, когда остановился, уже был размером с котёнка и сидел у Барри на плече, пока сам Аллен, чуть пошатываясь, приходил в себя. Когда же это произошло, он достал из рюкзака палочку и, взмахнув, произнёс заклинание. Глаза слезились, и жутко хотелось спать. Дверь открылась с негромким щелчком, и Барри зашел внутрь, закрывая её за собой. Эта квартира когда-то принадлежала Джею. Они останавливались здесь вместе с Генри Алленом во время их туров. Квартирка была маленькой, но очень уютной. Со светлыми стенами, на многих из которых висели картины в рамках. Кухня была совмещена с гостиной, здесь стоял небольшой коричневый диван, барная стойка, небольшой журнальный столик и шкаф с книжками у дальней стены. В спальне был только платяной шкаф и широкая кровать. На окнах висели нежно-голубые шторы, а на полу — ковер им в тон. Барри сразу же завалился в спальню. Бросив рюкзак куда-то в угол, он быстро разделся и лёг в кровать. Адреналин в венах поубавился, страх утих, и теперь ему жутко хотелось спать. Флэш сказал что-то про Джея, но Барри не услышал, и тогда дракончик встряхнул его через связь. — Ауч! — воскликнул Барри, невольно морщась. «Послушай меня. Знаю, ты очень устал, но это действительно важно, так что постарайся сосредоточиться». Голос дракончика звучал напряженно, и Барри ощущал волнение и нетерпение, охватившее его. Поэтому он широко зевнул и приказал себе собраться. Флэш глубоко вздохнул, а затем сказал: «Я слетаю сейчас к Джею, передам ему всё, что ты мне говорил». — Окей. «Да, но потом к тебе я не вернусь». — Что? — удивлённо переспросил Барри. Дракончик вздохнул и стал нервно карябать когтём дерево кровати. «У Зума начинаются роды. Типа, они ещё не начались, но Ревёрс говорит, что, судя по его эмоциональному фону, остался день-два. Я должен быть там, чтобы защитить его. Я понимаю, что ты сейчас в полном раздрае, но это очень важно и я…» — Конечно, лети! — воскликнул Барри. — Флэш, чёрт возьми, конечно же, это важно! Зуму нужна твоя поддержка и защита намного больше, чем мне. «Вы оба нуждаетесь в этом», — вздохнул дракончик, но видно было, что он приободрился. — «Не думаю, что я пропаду дольше, чем на три дня. Если что-то случится — только позови, и я тут же буду здесь. Персики и всё такое». Барри усмехнулся и потрепал его по ушам. — Лети, малыш. Не каждый день становишься дядей. «Не дядей», — покачал головой дракончик и улыбнулся. Он вспорхнул, а затем, лизнув его в щёку, молнией вылетел в открытое окно. Барри усмехнулся, а затем, наконец, лёг спать. Царство Морфея поглотило его практически мгновенно, а последнее, о чём он успел подумать перед тем, как заснуть — что значило исправление Флэша?***
Проснувшись на следующий день, Барри не сразу понял, где находится и как сюда попал. Где пропадает Флэш, он тоже понял не сразу, лишь обходя квартиру в третий раз, он вспомнил об их вчерашнем разговоре. Отсутствие дракончика несколько расстроило его, но это наваждение тут же прошло. Мысль о том, что вот-вот в Англии станет на одного спидстера больше, будоражила. Он, что несказанно радовало, выспался. На часах было почти три, когда Барри включил чайник и насыпал в кружку кофе. Из открытого окна в квартиру залетал ветер. Он играл с занавесками и приносил с улицы обрывки разговоров и запах свежей выпечки. В квартире еды практически не было — лишь чай с кофе и какие-то снеки. Но Барри есть не хотелось. Ожидая, пока вскипит чайник, он переоделся в лежавшие в шкафу спортивные штаны и футболку, сверху надел свитер, а рюкзак положил на диван. Залив кофе кипятком, Барри добавил молока и ложку сахара. Поставив чашку на журнальный столик, он сел на диван, скрестив ноги по-турецки, и подложил подушку под спину. А затем стал думать. Ему нужно было защитить Лена. Нужно было скрыть тот факт, что они — родственные души, что Лен значит целый мир для него. Но как? Порвать с ним? Оттолкнуть и заставить возненавидеть? Он вспомнил их давний разговор с Флэшем о связи между Всадником и Его Человеком. Вспомнил, как Хантер вычислил их по этой связи. Но, если уже тогда, когда они оба только осознали притяжение между ними, нитка, соединяющая их сердца была видна… Барри боялся представить, насколько сильна их связь теперь. Ему ничего не стоило почувствовать эмоции Лена — непонимание, тоску и лёгкую грусть. Барри невольно улыбнулся, потому что Снарт скучал по нему, хотя самого Барри не было всего несколько часов. Повинуясь порыву, он послал Лену волну любви и тепла. Снарт напрягся и покрылся мурашками, а затем тепло откликнулось в его груди. Барри даже закрывать глаза не пришлось, чтобы представить, как Лен улыбается сейчас. И его собственная улыбка стала ещё шире, когда он почувствовал, как нежность и некое тоскливое «Я скучаю» пришло к нему. Они были связаны, и их души тянулись друг к другу так сильно… И Барри понятия не имел, как скрыть этот факт. Он шумно вздохнул, делая глоток кофе и «закрываясь» от Снарта, чтобы не заставлять того волноваться. Окинул взглядом комнату, пытаясь найти ответ на свой вопрос. Комната ответ не дала, но глаз зацепился за корешок блокнота, выглядывающий из рюкзака. Что-то в животе Барри сжалось, и он, отложив кружку, достал блокнот из рюкзака. Дневник мамы был не совсем дневником. Он совмещал в себе дневник, цветочный справочник и ежедневник, а ещё то тут, то там были вклеены или закреплены рисунки. Причём во всём этом не было никакой системы — мама просто писала в блокнот всё подряд. Барри вдруг заметил, что уголок одной страницы загнут. Нахмурившись, он нашел эту страницу и стал читать. «4 апреля 1991. Весь день провела в магазине вместе с Барри. Пришла целая партия роз. Надеюсь внести некоторые из них сюда, но не знаю, хватит ли мне времени. Барри совершенно не понравились белые и желтые розы. Он морщился и каждый раз громко чихал. Впервые ему не нравятся какие-то цветы. Хотя, с таким-то значением! Зато он утащил целую кипу Вереска к себе и, обложившись им, уснул. Вереск, почему-то, ему очень нравится. Если он расплачется или огорчится, то стоит ему увидеть Вереск, как он тут же успокаивается. Его будущий партнёр определённо будет Вереском, хотя, может быть и Аконитом, ведь эти цветы похожи». Барри улыбнулся, смаргивая выступившие слёзы. Его мама знала всё ещё тогда и, как всегда, оказалась права. Грусть заполнила его сердце, потому что ему ужасно хотелось, чтобы она увидела Лена. Чтобы познакомилась с ним, чтобы узнала, какой он невероятный, и как сильно Барри любит его. Перевернув страницу, он увидел, что дальше идут описания двух цветков — Туберозы и Белой розы. Его мама всегда указывала в описании имена тех, кто был этим цветком. И сердце Барри невольно замерло, когда на странице с Туберозой он увидел «дядя Хантер». Но дальше шла приписка, начерканная на обрывке бумаги: «Не знаю, почему, но это определённо он. Хотя странноватая семейка получается — Тубероза, Чертополох и Айтуан. Опасные удовольствия, Мизантропия и Вечная любовь. В этом определённо есть какой-то смысл, которого я не понимаю». Барри нахмурился. Если Хантер был Туберозой, а он — Айтуаном, то значит, Эобарду мама подобрала Чертополох. Это, несомненно, подходило ему, но Барри не понимал, когда это мама успела встретиться с Эо. На тот момент Эобарду должно было быть лет пятнадцать, и Барри сильно сомневался, что мама с ним пересекалась. Но значит ли это, что она была знакома с тем, шестым Эобардом времён его дедушки? И… дядя Хантер? Насколько близки были дедушка и Хантер, что мама звала последнего своим дядей? Он перевёл взгляд на соседний листок. Белой розой мама назвала Волан-де-Морта, и Барри был полностью согласен с этим. Описание было коротким — очевидно, что и самой Норе не очень нравились эти цветы. Зато внизу шла запись иного рода. «Белая роза является основой противоядия от Амортенции. По сути, она и есть противоядие, ведь противоположность любви не ненависть, а безразличие. Всё, что нужно — разделить бутон на лепестки и бросить в кристально-чистую кипящую воду. Получится светло-белый раствор. Достаточно будет нескольких капель, чтобы предотвратить действие любовного зелья. Хотя тут ещё влияет факт выдержки, но до года десяти капель будет достаточно». «Стоит отнести это профессору Штайну», — подумал Барри. Но сердце его нервно сжалось, когда он увидел, что мама пишет дальше. «Но мне невольно удалось создать нечто большее, чем противоядие. Понятия не имею, как назвать это зелье, способное лишить человека любви. Я выяснила, что оно сработает только в случае, если любовь зародилась абсолютно самостоятельно. В основу входит противоядие от Амортенции, но вместе с лепестками белой розы нужно добавить ещё и одиннадцать ягодок омелы. Перемешивая по часовой стрелке, довести субстанцию до мутно-белого раствора, а затем добавить слёзы. Всего нескольких капель хватит для того, чтобы превратить раствор в бесцветную жидкость. Если всё сделано правильно, то человек, выпивший зелье, практически мгновенно охладевает к своему партнёру. Хотя всё же мне кажется, что если…» Тут запись прерывалась. Перевернув страницу, Барри увидел, что продолжения нет. Листок был будто вырван из дневника. Но даже без этого окончания сердце Барри бешено билось где-то в глотке, и от волнения он не мог спокойно дышать. Ужасная, поистине пугающая мысль зародилась в его голове, и от этой мысли душа обливалась кровью, а роза стонала и визжала. Их связь основывалась на любви. Чем сильнее любовь, тем сильнее связь, и тем краснее нитка, а значит, виднее. И да, Флэш говорил, что от нитки нельзя избавиться… Но ведь можно было сделать её практически бесцветной, заставив их любовь исчезнуть. Барри чувствовал, как глаза щипет от подступающих слёз. Мысль о том, что ему нужно заставить Лена забыть об их любви, разбивала ему сердце. Ему хотелось закричать и замолотить руками, сопротивляясь. Ненависть к Эо, который своими словами заставлял его задуматься об этом, возрастала в геометрической прогрессии. Но даже эта злость и ненависть не смогли остановить осознание того, что это — единственный выход. Куда бы Барри не прятал его, как бы не защищал, его сердце всё равно будет стремиться к сердцу Снарта. А значит, Эо сможет найти его по этому следу. Барри закрыл глаза и глубоко вздохнул. Он медленно отодвинул все страхи и сомнения, запихнув их подальше на дно своей души, оставив только цель. Ему нужно защитить Лена. И если цена его жизни — воспоминания об их любви, то Барри был готов заплатить такую цену. Он закрыл блокнот и поднялся. Ему нужна была омела и белые розы. Барри задумался, не сможет ли он создать их, но стоило ему даже подумать об этом, как молния на руке отдалась неприятной болью. Он поморщился, а желудок издал звук умирающего кита, напоминая, что он всё ещё пустой, и поесть было бы неплохо. Барри вздохнул, поняв, что наружу выйти всё же придётся. Он надел куртку и, сунув палочку и кошелёк в карман, отправился на улицу. В Лондоне было пасмурно. Небо затянуло серыми облаками, воздух был настолько влажный, что Барри, казалось, чувствовал, как вода оседает у него в горле при каждом вдохе. Он медленно шел по тротуару, до конца не зная, куда конкретно направляется. На душе у него было паршиво, и хотелось взвыть от безвыходности, но он приказывал себе держаться, мысленно повторяя ради кого, он это делает. В Центре было довольно людно. Барри заметил выглядывающую из-за деревьев верхушку Чёртова Колеса из Центрального парка. Воспоминания о рождественских каникулах стремительно выползали из закулисья сознания, и Барри закрыл глаза, позволяя тем ощущениям накрыть его. Словно наяву он ощутил нежные поцелуи в макушку и крепкие руки, обнимающие его за талию, а до носа донёсся запах клубничной сахарной ваты и ярмарки. И живот его неприятно скрутило, когда воспоминаниям уступила мысль о том, что ему придётся заставить Лена забыть об этом. Барри тряхнул головой, выпадая из своих мыслей. Он заметил вывеску цветочного магазина, находившуюся через несколько домов от него, и направился туда. Магазинчик был небольшой, и почему-то напомнил Барри о лавочке его мамы. Здесь было влажно и пахло землёй и удобрениями, и Барри нравился этот запах. Цветы здесь стояли повсюду: в горшках и в вазах, в букетах и отдельными бутонами. — Тебе что-то подсказать? — спросила милая девушка за прилавком. Барри окинул её взглядом. Они были ровесниками. У девушки была смуглая кожа, тёмные волосы были убраны в хвостик, а карие глаза так и светились дружелюбием. И, судя по её оценивающему взгляду, он понравился ей гораздо больше. — Мне нужна белая роза и омела. — Для омелы сейчас не сезон, — пожала плечами девушка. — Хотя, кажется, у нас оставался венок с Рождества. Она закатала рукава желтого свитера и, убрав выбившуюся прядь за ухо, нагнулась к высокой вазе с белыми розами. Она вытащила несколько и положила их на прилавок. — Выбирай. Барри окинул розы оценивающим взглядом. Они были опрысканы чем-то, Барри видел маленькие крапинки на лепестках. Удобрение могло дать очень нехорошую реакцию, а он точно не хотел отравить Лена своим зельем. — А есть не опрысканные? — спросил он, подняв взгляд на девушку. Та явно удивилась. — Как ты определил? — Я много лет работаю с цветами, — пожал плечами Барри. — У этих бутонов слишком зелёные прожилки, а значит, они впитали в себя что-то. Вода переходит в лепестки, а вот удобрение задерживается в жилках. — Вау, это круто. Я работаю здесь недавно, так что не совсем спец во всём этом. Ты можешь подойти и выбрать не опрысканную. Барри благодарно кивнул. Он обошёл прилавок и подошел к вазам с розами. Стараясь не обращать внимания на изучающий взгляд девушки, он провёл ладонью над бутонами, стараясь воззвать к остаткам цветочной магии. «Молния» на руке отдалась резкой болью, и Барри поморщился, но руку не убрал. Наконец, он почувствовал тепло. Открыв глаза, он увидел, как один из цветков раскрывается под его ладонью. Бутон был крупный, а лепестки — жемчужно-белыми без прожилок. Он кивнул сам себе, а затем подцепил розу, доставая её из вазы. — Вот эту, — сказал он. Девушка кивнула. — Тебе её запаковать? На улице довольно холодно, она может не дожить. — Хорошо. Спасибо… — Айрис. — Спасибо, Айрис, — кивнул Барри. — Ты знаешь, что твоё имя на языке цветов обозначает «послание»? — Нет. А что за язык цветов? — Он получил распространение в Викторианскую эпоху. У каждого цветка есть своё, определённое значение, которое, нередко определяется строением лепестка или количеством тычинок. Так, например, Ирис обозначает «Послание», Омела — «Я преодолеваю все препятствия», а белая роза — «Сердце, не знающее любви». Ими как бы переписывались в те времена. — Вау, это звучит ужасно интересно. Может быть, расскажешь мне об этом поподробнее за чашечкой кофе? Улыбка замерла на губах Барри. Он чувствовал беспокойство, пронизывающее их связь с Леном, а затем ощутил практически невесомое «Я скучаю», прилетевшее от Снарта. И его душа, не долго думая, отправила ответное «Я скучаю». Он вздохнул. — Прости, я не уверен, что это хорошая идея. Мой парень довольно ревнив, но я люблю его. — О, — на лице Айрис появилось разочарование, которое она не успела скрыть. Барри почувствовал лёгкий укол вины, но он тут же прошел, когда пришла волна любви от Лена. — Да. Сколько я должен за цветы? — Не стоит, — покачала головой девушка. — Здесь гроши. — Ладно. Хорошего дня, Айрис. — И тебе. И Барри, взяв пакет со своими цветами, направился к выходу. На улице темнело и уже зажглись первые фонари. Его живот неприятно скрутило, в напоминании о том, что неплохо было бы и поесть. Барри кивнул, соглашаясь с желудком, и оглянулся в поиске места, где можно поесть. Взгляд его зацепился за чёрно-белую вывеску в конце улицы. На ней был изображен цветок, а поверх него — крендель. И, прищурившись, Барри понял, что его догадка подтвердилась. Это и правда был Драконий цветок. Несмотря на охватившее его сомнение, Барри всё же повернулся и направился туда. Вопросы лезли в голову, как назойливые мухи, но Аллен всё же шел — медленно и уверено, а пекарня всё приближалась и приближалась. На витрине широкими буквами с завитушками было написано: «Флаувер&Вотер. 1795 год». Первая фамилия заставила Барри напрячься, а кожа практически мгновенно покрылась мурашками. Он нахмурился. 1795 год… Значит, это было до Барта Джонса. Четвёртое перерождение? Колокольчик на двери зазвонил, когда он вошел. Здесь пахло хлебом и корицей, а само кафе было оформлено в чёрно-белых тонах с чуть приглушенными лампами под потолками. Но что зацепило Барри, так это цветы, нарисованные на стенах с подписями названий и значений. Он практически мгновенно нашел всех своих друзей — Лютик, Георгин, Сакура, Лён и Чёрный тополь. На стене за прилавком был нарисован огромный Айтуан ярко-алого цвета, а вокруг него словно ореол — Вереск. Посетителей было немного: пожилая пара, сидевшая за столиком у окна, молодая девушка-студентка за столиком посередине и мужчина у кассы. Барри встал в очередь, раздумывая, чтобы такое заказать, но его взгляд постоянно возвращался к цветам на стенах. Они были красивыми, действительно красивыми и тщательно прорисованными. А ещё у них был очень похожий стиль, и Барри никак не мог вспомнить, где его видел. — Нравятся наши цветы? — Барри вздрогнул, услышав голос. Подняв голову, он увидел, что кассир улыбается ему. Аллен кивнул. — Да. Очень качественная прорисовка, да и тем более не часто встретишь язык цветов в наши времена. — Насколько я знаю, мистер Вотер нанимал какого-то известного художника, много знавшего о цветах. Кажется, это был Маккейб, но я могу ошибаться. — О, — охнул Барри. Ну конечно, теперь знакомый стиль принимал совершенно другое значение. — Ну-с, что будете заказывать, сэр? Заказав себе что-то вроде бурито и огромную кружку чая, он направился внутрь зала. Барри сел за столик неподалёку от камина и задумался. Значит, дедушка приходил сюда. Более того, он не только приходил, но и разрисовывал здешние стены. А, судя по рассказам Оливии, его дедушка вовсе не был особо социальным человеком, и, значит, эта кофейня имела какое-то значение. И Драконий цветок на вывеске и стене подтверждал это. Подошел официант, неся его заказ. — Мука и вода, — усмехнулся Барри. — Весьма оригинальный способ назвать кофейню тестом. Парень немного растерялся, но потом, когда до него дошел смысл, он мягко рассмеялся. — И правда, — кивнул он, продолжая улыбаться. — Сэр, это невероятное замечание. Но на самом деле Флаувер и Вотер это фамилии основателей этого места — Бартоломью Флаувера и Сэмюэля Вотера. — А, — кивнул Барри, стараясь не обращать внимания на волну мурашек, пробежавшихся по его коже. — Да. Вот их фотография. Официант взял небольшую рамку с каминной полки и поставил на стол перед Барри. Его живот скрутило, потому что с фотографии на него смотрел он сам. В перепачканном мукой фартуке он стоял, сложив руки на груди и гордо приподняв подбородок. Невысокий полный мужчина с широкой улыбкой обнимал его за плечи, приподнявшись на носочки. Он был абсолютно счастлив, в то время как на губах Бартоломью застыла едва заметная улыбка. За их спинами была пекарня, а внизу шла дата — 1795 год. — Боже мой! — воскликнул официант. Барри оторвал взгляд от фотографии и посмотрел на официанта. Тот был бледен, а в широко раскрытых глазах ясно проглядывался шок. — Никуда не уходите, сэр! Прошу, это очень важно! — Хорошо, — неуверенно сказал Барри, и официант тут же умчался куда-то. Аллен принялся за свой завтрак, обед и ужин по совместительству. Бурито, или что это там было, оказалось невероятно вкусным, и живот благодарно урчал, сообщая, что ему ужасно всё это нравится. Барри то и дело поглядывал на фотографию, размышляя, стоит ли делать это. Он моргнул, взывая к молнии. Когда зрение обострилось, он глянул на фотографию и… ничего не увидел. Хотя нет, увидел, но лишь часть фотографии светилась. И это была часть с Сэмюэлем. — Сэр, вы можете меня уволить, но, пожалуйста, только взгляните на него! Барри быстро заморгал и поднял взгляд. С той стороны, где, по идее, должна была быть кухня, к его столику вместе с официантом направлялся высокий полный мужчина в чёрном костюме. Его тёмные волосы были аккуратно убраны на бок, а лицо было полно скептицизма. Но стоило их взглядам встретиться, как глаза мужчины расширились, а слова застыли на губах. Он медленно подошел к столику и взял фотографию в руки. Окинув её быстрым взглядом, мужчина перевёл взгляд на Барри. Из глотки его вырвался какой-то странный звук. Он протянул Барри руку. — Ричард Вотер. Хозяин этого места. — Барри Аллен, — ответил Барри, пожимая руку. Ладонь Вотера оказалась тёплой и сухой. — Барри… — медленно протянул Ричард. — А это случайно не сокращение от… — Бартоломью, — кивнул Аллен. Мужчина охнул. — Меня назвали в честь дедушки. — А ваш дедушка… — Бартоломью Маккейб. — Боже мой, — ахнул официант. Ричард медленно сел за стол. — Поверить не могу, что это случилось именно сегодня. Джон, принеси нам выпить! Официант умчался, оставив Барри наедине с Ричардом. Тот вздохнул и, взяв салфетку, вытер выступивший на лбу пот. — Именно сегодня, Бог ты мой… — А что, сегодня какой-то особенный день? — Четвёртое апреля, — ответил Ричард, и в живот Барри словно вонзили кол. — Двести одиннадцать лет со дня основания «Флаувер&Вотер». И двести шесть лет со смерти Бартоломью. — И, как ни странно, шестая годовщина смерти моей матери, — вздохнул Барри. — История любит повторяться, не так ли? — Именно, — хмыкнул Вотер. Официант принёс им виски, и они выпили, подняв стаканы за Флаувера и Вотера. Алкоголь был горьким на вкус, но не таким ядрёным как огневиски, который Барри пробовал на Рождество. Этот напиток был мягче, и понравился Барри больше. — Мистер Вотер, могу я попросить вас кое о чём? — спросил Барри, отодвигая стакан от себя. Мужчина кивнул. — Конечно, мистер Аллен. — Могу я забрать вот эту фотографию? — он указал на рамку, стоящую между ними. — Знаю, просьба довольно странная, и вообще… — Бери, — уверенно кивнул Вотер. — У меня таких несколько копий. — Огромное спасибо, сэр. Барри быстро вытащил фотографию из рамки и убрал в карман куртки. Ему ужасно хотелось сбежать отсюда, а груз вины висел на его шее камнем. Как он мог забыть?! — Мне пора, — сказал он, поднимаясь с места. — Я собирался зайти на кладбище… Хочу успеть, пока оно не закрылось. — Да-да, конечно! — воскликнул Ричард Вотер, вскакивая со своего места. Он снова пожал ему руку. — Рад знакомству с вами, мистер Аллен. — И я, мистер Вотер. И Барри, получив на прощанье коробку лучшего печенья, вышел из кафе. На Лондон опустилась темнота, и уличные фонари горели очень ярко. Барри шел вдоль тротуара, плотнее закутываясь в куртку с каждым шагом. Было довольно прохладно, и ему не терпелось попасть домой. Его путь лежал не через Центральный парк, а как раз там, где и находилось кладбище. Проходя мимо решетчатых ворот, Барри вдруг остановился. Ложь, сказанная Вотеру, что-то задела в нём… И она могла перестать быть ложью. Он отодвинул калитку и зашел внутрь. Недолго думая, Барри сразу же направился к будке сторожа. Усатый мужчина знатно удивился, увидев его. Он отодвинул чашку с кофе и заинтересованно взглянул на гостя, приподняв бровь. — Скажите, пожалуйста, — произнёс Барри, когда мужчина открыл дверь. — Где здесь похоронена Нора Аллен? — Погоди, малец, — вздохнул сторож. — В каком году она умерла? — В двухтысячном. Мужчина кивнул будто сам себе, а потом достал из стола коробку с карточками. — Дату точную назвать можешь? — Четвёртое апреля. — Ох, — мужчина сочувственно посмотрел на него, а затем начал перебирать карточки. Наконец, он остановился на одной из них. — О, вот она. Так, сотый ряд, ага! Это рядом. Пойдём, я провожу. Сторож надел куртку и, взяв фонарь, вышел из своей будки. Он запер дверь на ключ, а затем пошел в сторону могил. Барри поспешил за ним. На Лондонском кладбище было чисто. Дорожки и могилы прибраны, так что Барри мог видеть имена покойников. Он никогда не понимал, почему маму похоронили именно здесь, а не в их родном городке. Но стоило подойти к могилам, как всё сразу же прояснилось. Его сердце болезненно сжалось, когда он увидел два мраморных камня, стоящих чуть в отдалении. Они были идентичны — невысокие, с вырезанными на них цветами. Мамина могила была левее. Надпись была выполнена обычным, чуть наклонным шрифтом, похожим на её собственный почерк. «Нора Аллен 16 апреля 1958 — 4 апреля 2000 Ты была прекрасна, словно цветы, которые ты так любила.» На могиле, что была справа от Норы, был выгравирован Драконий цветок, а над ним шла надпись: «Бартоломью Маккейб 2 июня 1922 — 19 декабря 1986 Надеемся, что в ином мире твоя печаль рассеется.» Отец и дочь. Конечно же. — Оливия говорила, что вы не общались, — негромко сказал Барри. — А теперь вы похоронены рядом. Неужели все мои родственники будут похоронены здесь? — Он шумно вздохнул, пытаясь успокоиться. Глаза щипало от подступивших слёз. — Мне страшно. Очень и очень страшно. Ты возложил на меня так много, дедушка. Я не уверен, что справлюсь. Что мне хватит сил остановить Эо и разорвать круг. Я запутался, и я не знаю, на чьей я стороне. Я будто… бегу от чего-то, и мой забег не может прекратиться, — он шмыгнул носом. Две слезы упали на могилу мамы. — Я не хочу терять Лена, — прошептал он. — Я люблю его. Я хочу найти с ним своё «долго и счастливо». И я не хочу терять его любовь, его защиту. Прошу, если есть другой способ… Если я смогу защитить его как-то иначе… Прошу, помогите мне. Я нуждаюсь в вашей помощи. Он снова шмыгнул носом. Зрение его обострялось, и молния сверкала тут и там. Барри словно на автомате полез в карман и достал оттуда фотографию. Взглянув на чуть улыбающееся лицо, он глубоко вздохнул и закрыл глаза.***
— Бог ты мой! — восклицает Сэмюэль, пробуя его пирог. — Да вы не лгали, мистер Флаувер, когда говорили, что можете печь! Он хмыкает. — Мой хлеб не сравнится с вашими десертами, Вотер. У нас бы получилась отличная пекарня, начни мы работать вместе. Рука, держащая кусок пирога, замирает на полпути ко рту. Глаза Сэмюэля расширяются, и по нему видно, что он что-то задумал. — А ведь это отличная идея, — говорит Вотер, поворачиваясь к нему лицом. — Ты да я, и наша пекарня: «Флаувер&Вотер». — Неплохая идея, — соглашается он, и они чокаются бокалами.***
Четвёртого апреля довольно прохладно. Сэмюэль ходит в отличном настроении — он широко улыбается и что-то мурлычет себе под нос. Журналист просит их сфотографироваться ради газеты, и Сэмюэль тут же кивает, прежде чем он успевает возразить. — Давайте, Бартоломью! — восклицает он, приобнимая его за плечи. — Скоро вы станете известнейшим человеком Лондона! — Мне бы ваш оптимизм, Сэмюэль, — хмыкает он. Сэмюэль заливается смехом, да и сам он не в силах сдержать улыбки. У них получилось.***
Их дела идут в гору. Всего за несколько лет они становятся знамениты на всю Англию, и даже Королевская семья удостаивает их своим вниманием. Ему нравится работать здесь. Нравится видеть, как его хлеб заставляет людей чувствовать себя счастливее. Но всё же он старается не слишком сильно общаться с покупателями — он никогда не был особо социальным человеком, в отличие от Сэмюэля, который с улыбкой встречает каждого и нередко перебрасывается с покупателями парочкой фраз, а с некоторыми заводит близкую дружбу. Так он находит себе жену — невероятную Марию, которая похожа на нежный цветок. Его женское внимание тоже не обходит стороной. Девушки, женщины и даже пожилые леди без смущения одаривают его взглядами и засыпают письмами. На все он отвечает спокойно, но чуть отстранёно. Его сердце молчит, словно ожидая кого-то. — Вы слишком одиноки, Бартоломью, — вздыхает Сэмюэль, наливая ему выпивки однажды вечером. Он хмыкает. — Мне вполне хватает вашего общества, мой дорогой Сэмюэль. — Неужели все американцы такие закрытые люди? — Понятия не имею, — пожал плечами он. — Я покинул Америку, когда был ещё ребёнком. — Но при этом вы уже были на войне, — хмыкает Сэмюэль. Он осушает свой стакан, а затем спрашивает: — Вы встречали Вашингтона, Бартоломью? — Встречал, — кивает он. — Мой брат спас его от смерти и в награду захотел, чтобы меня вывезли из Бостона. Вашингтон лично посадил меня на корабль до Франции, а оттуда меня перевезли в Англию. — Ваш брат погиб? — Понятия не имею, — говорит он, а рука инстинктивно тянется к чёрному кристаллу, висящему на шее. — Как его звали? — Хантер. Его звали Хантер.***
Апрель 1800 года выдается на редкость холодным. Он никак не хочет расставаться со своим шарфом и перчатками, а кожа на руках напоминает папирусную бумагу своей сухостью. Сэмюэль всё чаще повторяет, что ему нужно отдыхать побольше, но он не слушает. Работа дарит ему успокоение и радость, так зачем же расставаться с ней? В тот день он пытается усовершенствовать рецепт помадки, но та упорно отказывается становиться фиолетовой. До тех пор, пока он не добавляет в неё голубику. И только тогда она приобретает нежно-фиолетовый цвет, который ему и нужен. — Ну, наконец-то! — радостно восклицает он, посыпая помадку фиолетовыми блёстками. — Ты была довольно упрямой, я убил на тебя целых два часа! И всё это ради голубики? Раздаётся смешок, и он резко поднимает голову. Он совершенно не заметил, как в пекарне появился ещё один человек. Мужчина лет тридцати-тридцати пяти, с тёмными волосами и самыми ярко-голубыми глазами, которые он только видел. Он одет по-богатому, в чёрное пальто и высокий котелок, а на руках у него перчатки. Его черты лица довольно резкие и мужественные, а на губах он видит улыбку. — Разговариваете со своими творениями? — Я не сумасшедший, — закатывает глаза он. — Что вы, я даже не подумал об этом, — поспешно качает головой мужчина. — Я тоже нередко бранюсь на свои творения, когда они совершенно не получаются. — Кто же вы по профессии? — О, я достаточно обеспечен, чтобы не работать. Но мне нравится писательство. — А не с Леонардом Скофилдом я имею честь разговаривать? — С ним самым, — усмехается мужчина, и его сердце делает кульбит. — Я читал ваш последний очерк. — Ну и как он вам? Надеюсь, понравился? — М-м, нет, — коротко отвечает он, и Леонард смеётся. И от этого смеха в его животе словно взрываются пузырьки. Смех преображает Леонарда, делая черты лица мягче, а его самого — в сотню раз красивее. — Вы совершенно правы, мистер Флаувер, и мне приятна ваша искренность. Мало кто осмеливается сказать мне правду. — О, если вам понадобится такой человек, я всегда к вашим услугам. Леонард снова смеётся, и он сам не в силах сдержать широкой улыбки. За его спиной раздаются шаги. — Бог ты мой, неужели завтра конец света? — восклицает Сэмюэль. — Иначе, почему ты улыбаешься, Бартоломью? — Бартоломью согласился быть моим персональным критиком, — с улыбкой говорит Леонард. Сэмюэль переводит на него взгляд. — Мистер Скофилд, сэр! — он пожимает Леонарду руку. — Ваш заказ уже готов. Пойдёмте, он у меня в кабинете. — Благодарю, — кивает Леонард. Он смотрит на него, и желудок делает кульбит. — Буду очень рад увидеть вас снова. Может, мы выпьем сегодня вечером? — Было бы замечательно, — кивает он, улыбаясь. — Тогда я скажу Мэри придержать своих детёнышей рептилий на подольше, — говорит Сэмюэль, пихая его локтем в бок. — Хотя она чрезвычайно хочет, чтобы ты их увидел. Говорит, что красный тебе подойдёт. — Вот только дракона мне не хватало, — закатывает глаза он. Сэмюэль и Леонард смеются, а затем, наконец, уходят в сторону кабинета. Он провожает Леонарда взглядом. Щёки отчего-то горят, и он никак не может успокоить бешено стучащее сердце. Пытаясь отвлечься, он берёт поднос с помадками и, выйдя из-за прилавка, направляется к витрине. Он осторожно ставит своё творение на полочку, тщательно проверяя, чтобы всё было аккуратно. Он делает всего несколько шагов от витрины, когда дверь пекарни распахивается. Колокольчик звенит так сильно, что на секунду у него закладывает уши. Он медленно оборачивается. — Где Хантер? — вопит мужчина лет сорока с чуть поседевшими блондинистыми волосами. Его одежда потрепана, а в светло-голубых глазах он видит безумие и ярость. — Сэр… — начинает было он, но мужчина рычит. — Я спрашиваю тебя: где Хантер?! — Я не знаю… — медленно отвечает он. Он двигает рукой, от чего висящий на шее кристалл становится виден. Мужчина вскрикивает. — Это его вещь! Откуда она у тебя?! — Мой брат отдал её мне перед смертью. — Нет! Ты лжешь! Он понимает, что это конец ещё до того, как это происходит. Мужчина достаёт из-за пояса револьвер и стреляет. Раз. Два. Три. Пули одна за другой входят в грудь, и одна из них точно задевает сердце. Он хрипит и падает. Зрение плывёт, а боль накатывает на него волнами. Он чувствует острую боль в шее, слышит, как со звоном разрывается цепочка. Ему больно, ужасно больно. Откуда-то справа раздаются шаги, а затем тень нависает над ним. Кто-то трясёт его за плечи и гладит по лицу. — Бартоломью! — произносит знакомый голос, но он уже едва слышит. Последнее, что он видит — полные испуга ярко-голубые глаза. А затем он летит в пустоту.