Драконий цветок

      Хоть экзаменационная неделя осталась позади, Барри не мог расслабиться. Слова Ревёрса заставляли каждую его клеточку сжиматься. Он точно знал: что-то грядёт, а ещё был уверен, что ничего хорошего в том, что задумал Эо, не было. Идея, пришедшая в голову человеку, разрывающемуся между семью жизнями, определённо не могла быть хорошей.              И поэтому Барри начал действовать. Конец был близок, и он был уверен, что пришло время, наконец, взять себя в руки.              У Барри было два направления работы — слияние и жизни. К слиянию его подтолкнула Кара.              Они занимались этим каждое утро и вечер в выручай-Комнате. Кара следила за ним, его движениями и магией, и спустя несколько дней они достигли прогресса.              Быть единым с чужим телом — странно. Это как будто на тебя надели новый костюм из живой кожи, а звучание чужого голоса в голове увеличили до максимума. Границы сознания стирались, понятия «моё» и «его» исчезали, заменяясь звонким и почему-то таким тёплым «наши».              «Наши» чувства. «Наши» мысли. «Наши» ощущения.              Это больше не пугало Барри. Наоборот — завораживало, заманивая и умоляя изучить. На что они способны? Как долго могут поддерживать слияние? Передаётся ли Барри неуязвимость Флэша? Остаётся ли цветочная магия? Вопросы требовали ответов, и они искали их.              Они провели ночь вместе, как бы странно это не звучало. Барри не мог уснуть, чувствуя волнение, мурашками проходящее по коже. Флэш был здесь, прямо в нём, Барри чувствовал его сознание у себя в голове, а их сердца бились в унисон. Он чувствовал его мысли, ощущал эмоции — они переливались всеми цветами радуги и источали самые невероятные запахи.              Теперь он знал, что пахнет красным, жёлтым и оранжевым, а ещё молнией и ромашковым чаем. Он знал, что Зум похож на шоколадный ликёр, что его прикосновения обжигающие, а поцелуи — со вкусом горького шоколада с перцем.              Флокс была совсем другая. Она пахла фиолетовым — ярко и сильно, но в то же время нежно, с привкусом голубики на языке. Она была яркой и взрывающей, словно фейерверк, и чувство утраты комом вставало в горле, а душа выла волком, взывая к ней.              Летать вдвоём было легко. Их тела идеально подходили друг другу, мышцы совпадали, словно пазлы накладываясь друг на друга. Крылья — огромные и величественные, два метра в длину и метр в ширину они свистели, разрезая воздух. Хвост не мешался, и ещё в первый день Барри научился пользоваться им. Он был тонкий, покрытый чешуей, и, по словам Кары, словно источал тепло.              Его уши были чересчур чувствительными. Они, пожалуй, изменились больше всего. Ушная раковина увеличилась, они покраснели, покрылись крошечными чешуйками и вытянулись как у эльфа. Слух был таким тонким, что они могли слышать, как скрипит перо Лена, пока он проверял работы, в то время как они находились на крыше.              Само лицо практически не изменилось, разве что черты стали резче. Виски закрывали чешуйки, которые тянулись вдоль скул к волосам и спускались на шею, частично покрывая её. Чешуя также была на руках, покрывая их практически полностью, и заканчиваясь на тыльной стороне ладони.              Самой незащищённой частью оставался живот, где по-прежнему была его кожа. Но в этой части на костюме была металлическая прокладка, служащая для защиты. Сердце закрывал Айтуан, выполненный из тонких пластин каких-то драгоценных металлов, покрытых специальной краской. Флэш назвал её «звёздной пылью», но Барри сильно сомневался, что это действительно так.       

***

             Второе направление, в котором он работал — Бартоломью Маккейб.              Барри злился на самого себя за то, что не предпринимал попыток вспомнить прошлую жизнь раньше — и потому сейчас отчаянно бегал, выискивая зацепки, лишая себя сна и еды. И хотя, по его мнению, он это заслуживал, Кара, к счастью, не была с этим согласна, а потому квохтала над ним как курица-наседка, строго следя за его питанием.              Первый вопрос, которым задался Барри, был довольно прост и очевиден: а кто такой Маккейб? Всё, что он знал об этом человеке — он отец его матери, он разрисовал пекарню Флаувера и преподавал искусство для Оливии Тоун. Было ли этого достаточно для того, чтобы ответить на вопрос? Определённо нет.              Он обратился к дневнику мамы, но там не было практически никаких упоминаний дедушки. Видимо, мама начала вести его уже после смерти Маккейба, а потому вся информация ограничивалась лишь одной короткой записью.              «19 декабря, 1997              Сегодня мне снова снился папа. Мы лежали на заднем дворе и смотрели на звёзды. Этому воспоминанию уже много лет, но оно — единственное, что снится мне о нём. И хоть многие рассказывают, что к ним во снах часто приходят их родственники, то я вижу только это. Быть может, это из-за того, что его душа сейчас в другом теле. Не знаю. Я скучаю по нему, по дяде Хантеру и Флэшу. Скоро будет уже девять лет, как мы не разговариваем с мамой. Иногда мне хочется написать ей, но я борюсь с этим чувством. Всё ещё не могу поверить, что она действительно считает так. Но я всё равно скучаю по ней. И по папе. Мерлин, как я скучаю по нему! И Барри — мой чудесный мальчик — напоминает мне его. Порой, глядя ему в глаза, я вижу, как папа улыбается мне, и все сожаления тут же уходят. Мы обязательно встретимся вновь. Это лишь вопрос времени.»              Она не рассказывала ничего, кроме того, что Барри уже знал. Что Маккейб и мама были близки, что она назвала его в честь отца. И что она скучала по нему. Но этого было недостаточно.              Барри послал три письма. Одно Джею, второе — Оливии, а третье — Ричарду Вотеру. Все они были как под копирку — он просил поподробней рассказать о Бартоломью Маккейбе. Как они познакомились, каким он был.              Ответы пришли в течении двух дней. Первым был Джей. Дядя понятия не имел, кто такой Маккейб, что несколько разочаровало Барри.              Письмо Вотера было более информативным.              

«Мистер Аллен!              Ваше письмо, а точнее — способ его доставки, очень удивили меня. Где Вы нашли сову? Никогда не встречал их в Англии.              Отвечаю на Ваш вопрос: Я мало знаю о Бартоломью Маккейбе сверх того, что мы обсудили при встрече. Он был художником. Замечательным художником, известным в узких кругах. Как вы помните, он оформлял нашу пекарню, и если бы не его желание, нам самим ни за что бы не удалось его уговорить. Узнав об этом, многие люди, понимающие в искусстве, очень удивлялись. Видимо, Ваш дедушка не часто выходил в общество. Хотя, не могу быть объективным — мы с мистером Маккейбом никогда не встречались лично. Я видел несколько его работ во время путешествия во Францию. Они превосходны, чем-то напоминают картины Винсента Ван Гога. Но от них веет какой-то тоской и болью. Был ли Ваш дедушка несчастен?              К сожалению, это единственное, что я о нём знаю. Но надеюсь, это Вам поможет.              Буду рад увидеть Вас в «Муке». Отлично Вы тогда сказали.              Искренне Ваш,              Ричард Вотер».

             Но тем, что внесло ясность в общее представление Барри о своём дедушке, было, конечно же, письмо Оливии. Написанное каллиграфическим наклонным почерком оно было наполнено информацией.              

«Здравствуй, Бартоломью.              Искренне надеюсь, что ты в порядке. Мэтт вернулся ко мне — он нездоров и истощен, но жив, и я знаю, что в этом есть твоя заслуга.              Мэтт говорит, что Хантер погиб, а это не сулит ничего хорошего для всех нас. Я знаю сына, знаю, на что он способен, и, если быть честной, я в ужасе.              Возвращаюсь к твоим вопросам. Мы с твоим дедушкой познакомились, как я и говорила при встрече, благодаря урокам рисования. Он был моим учителем. Мы не были особо близки, но порой я тоскую по нему. Но ты это и так знаешь, тебе, видимо, нужны подробности. Я знаю не много, но всё расскажу. Догадываюсь, зачем это нужно.              Маккейб участвовал в войне против Гриндевальда, провёл несколько лет на фронте в Ирландии — работал с драконами. Там же он познакомился с тем голубоглазым мужчиной, который вскоре погиб. Потом он долгое время жил во Франции, пока они не переехали вместе с Лу в Лондон. Лу — сокращение от «Луиза» — была женой Маккейба и матерью Норы. Мы с ней, можно сказать, лучшие подруги, и, если ты не возражаешь, я расскажу ей о тебе. Она сейчас во Франции, но я убеждена, что она заслуживает знать.              Знаю, что он работал в Хогвартсе — занимал должность профессора Травологии десять лет, а ушел из-за Норы. Маккейб всей душой любил дочь. Она была на многих его полотнах, и он ужасно тосковал, когда она уехала. Вообще, он был затворником — редко выходил из дома, работал в кабинете и лишь по воскресеньям выбирался на занятия. Маккейб был язвителен, саркастичен, порой груб и резок. Мало к кому он был добр — лишь к Лу, Норе и, я полагаю, тому мужчине, которого любил. Ещё, незадолго до его смерти, появился мальчик. Не помню, как его звали, но отчётливо помню, как Маккейб улыбался, выводя его портрет.              Вот таким он был. Я попрошу Лу выслать тебе его блокноты с рисунками — их множество, поверь. Надеюсь, это поможет. Не теряй со мной связь.              Жду ответа.              Оливия Тоун».

             Письмо Оливии, и те новости, которые она рассказала, поразили его. Мэтт был жив. Эо не убил его, а отпустил. Это сбивало с толку, но в то же время внушало надежду на то, что крупица человечности в Тоуне осталась.              Второе, что поразило его — жена Маккейба. Барри был ошеломлён — прочитав эти строки, ему потребовалось несколько минут, чтобы осознать всю их весомость. Нет, мозгом он, конечно, понимал, что его мама не взялась из ниоткуда, и у неё должна была быть мать. Но почему-то сердце и душа активно игнорировали этот факт, концентрируясь на любви к Лену и тоске по нему. И сейчас, когда их троих — сердце, душу и самого Барри — ткнули в это носом, он буквально слышал негромкое хмыканье мозга.              Луиза Маккейб была жива. Его бабушка и жена из прошлой жизни была жива — она ходила по земле, дышала воздухом, чувствовала и, быть может, всё ещё любила его.              Он рассказал об этом Каре вечером. Та внимательно прочитала письма — нахмурив брови, она сидела рядом с ним на кровати, и её глаза медленно скользили по строчкам, цепляясь за каждую букву. Когда она закончила, то задала вопрос:               — Раз она — твоя бабушка, то почему ты не помнишь её?               — Я не знаю, — пожал плечами Барри. — Разберёмся с этим позже.               — Хорошо. Итак, что мы знаем о твоём дедушке?               — Ну, он был художником. Вёл затворнический образ жизни. Он встретился с Леонардом, и он любил его.               — Но в тоже время у него была жена и дочь, — подхватила Кара. Барри холодно взглянул на неё.               — Но это всё равно не может никак помочь нам с тем, где искать его артефакт.               — Что вообще становится артефактом? — спросила девушка. — Типа, есть ли какая-то закономерность?               — Ну, если я правильно понял, в случае с Джонсом и Флаувером — это важные вещи. Типа, у Флаувера — фотография с единственным другом. У Джонса — перстень его пленителя, которого он убил, обретя тем самым свободу.               — Мерзость какая, — сморщилась Кара. — А что насчёт принца? Корона была…               — Он не хотел власти. Он ненавидел свой титул и всё, что с ним связано, и я не понимаю, почему она стала сосудом воспоминаний.              «Да, но впоследствии корона стала символом надежды», — подал голос Флэш, лежавший у них в ногах. Барри приподнял бровь, и дракончик цокнул. — «Титул короля, который он получал вместе с короной, означал, что он обретает власть, способную помочь Робину вернуть свой титул Лорда, а впоследствии стать его мужем. Надежда на светлое будущее, которое так и не наступило».               — Вселенная и правда бессердечная, — покачала головой Кара. — Но, значит, каждый из артефактов имел ценность.               — Да, но мы всё ещё в тупике. Единственная ценность, о которой нам известно — моя мама, но она не могла стать…               — Мне кажется, это что-то связанное с Леонардом, — вдруг сказала Кара, и всё внутри Барри напряглось. — Даже несмотря на Луизу мне почему-то кажется, что своего Леонарда Маккейб любил всю жизнь. И, быть может, у него сохранилась какая-то памятная вещь о нём.              «Она может храниться у Луизы».               — Ты предлагаешь мне отправиться во Францию на поиски жены? — приподнял бровь Барри. Кара прыснула.               — Мерлин, это такое безумие.               — Ещё какое, — фыркнул Барри, и Кара рассмеялась.              «Оливия сказала, что он работал в Хогвартсе. И у нас нет никаких оснований полагать, что он оставил артефакт жене — иначе бы она не была сейчас во Франции, а искала тебя, чтобы всучить что-то от бывшего любовника её мужа».              Кара снова прыснула, закрыв лицо ладонями. Барри закатил глаза.               — Это не смешно.               — Ещё как смешно, — проговорила Кара в перерыве между смехом. — Я уже вижу, как она взбесится, увидев Леонарда.              «О, это будет исторический момент», — фыркнул Флэш, и Кара расхохоталась. — «Но я веду к тому, что он знал, что Хогвартс может стать вашим единственным местом пересечения. Так что, вполне вероятно, он оставил что-то именно здесь».               — МакГонагалл может что-то знать, — вдруг понял Барри. — Может быть, его картины сохранились здесь. Или кабинет.               — Она могла учиться с ним, — высказала предложение Кара. Щёки её были красными от смеха. — Ну, типа, твоему дедушке было сколько? Шестьдесят?               — Он родился в двадцать втором. То есть сейчас ему могло бы быть… восемьдесят четыре.               — Ну вот. Она примерно его ровесница.              «Ты уверена?» — скептически приподнял бровь Флэш. Кара цокнула.               — Она не такая старая, Флэш. Они могли быть однокурсниками. Но в любом случае тебе следует сходить к ней. Вдруг она одна из немногих живых, кто может рассказать тебе о нём больше.              «Помимо, конечно же, твоей жены».              Кара взорвалась смехом, а Барри, недолго думая, ударил её подушкой, но даже это не заглушило хохот.       

***

             Всё же идея с МакГонагалл Барри понравилась. И поэтому во вторник вместо обеда он направился прямиком к её кабинету. Прямо пройти не получилось — лестницы в тот день особо разыгрались, а потому доставили его на четвёртый этаж вместо восьмого, а затем демонстративно сменили направление. И поэтому Барри пришлось идти по коридору, направляясь к следующей лестнице.              Поворачивая влево, он налетел на кого-то, из-за чего сумка соскочила с плеча, и книги рассыпались по полу. Он вздохнул, и, пробормотав извинения, начал собирать учебники.              Увлёкшись поиском улетевшей куда-то Трансфигурации, он не заметил, что человек не ушел. Осознал это он лишь в тот момент, когда знакомая рука протянула ему учебник. Сердце Барри сделало кульбит, а затем камнем упало вниз.               — Извините, сэр, — негромко сказал Барри, забирая учебник, и поспешно запихав его в сумку. Он невольно сжался под взглядом Лена. Хотя тот явно пытался его вспоминать, Барри всё ещё не был уверен, что действие зелья прошло. — Я опять был невнимателен. Минус десять очков с Гриффиндора.               — Глупости, — уверенно сказал Лен. — В этом нет твоей вины, так что десять очков Гриффиндору.              Барри услышал вдалеке фырканье Флэша.              «Посмотри на него, идиот».              Он послушался, осторожно подняв голову. В глазах Лена не было холода и отчуждённости, а в груди Барри клубилась чужая заинтересованность. Лен чуть нахмурился.               — Почему ты не на обеде?               — Мне нужно к директору.               — К директору? — удивлённо приподнял бровь Снарт. Уголок губ его приподнялся. Барри кивнул.               — Хочу спросить её кое-что насчёт моего дедушки и мамы.               — Твоей… — Лен нахмурился, а на лице его появилось странное выражение. Барри понял, что он вспоминает. — Нора Аллен? Она ведь…               — Умерла. Её убили, когда мне было одиннадцать. Моего отца посадили по ложному обвинению, а меня отправили в приют.               — Но… Я ведь забрал тебя оттуда? — сказал Лен, и в голосе его звучала надежда. — Не в смысле, что…               — Вы отвели меня к дяде, — ответил Барри, и в груди у него потеплело, когда лицо Лена просияло. Он чувствовал чужое ликование.               — Значит, это было на самом деле, да?              — Вам было двадцать один, а мне одиннадцать, — улыбнулся Барри. — Мы разговаривали о комиксах. И ты всё ещё не соцработник, Леонард Снарт.              Лен рассмеялся, и смех его был пропитан радостью. Барри чувствовал чужой восторг, а оттого не мог сдержать улыбку. Лен вспоминал о нём! И если бы две недели назад это привело его в ужас, то сейчас, даже не смотря на то, что он знал, что Эо знал о них, Барри испытывал лишь радость. Ему не хватало Лена. И искренняя улыбка, обращённая только ему, согревала сердце, заставляя розу осторожно раскрываться и тянуться к солнцу.               — В последнее время с моей памятью творится что-то неладное, — проговорил Лен, и Барри ощутил, как взволнованно бьётся чужое сердце. — Не знаю, ударился я головой или что-то ещё. Но мне кажется, что я потерял кучу важных воспоминаний, и что-то мне подсказывает, что они связаны с тобой. И, может быть, ты…              «Мерлин, пожалуйста, пусть это будет то, о чём я думаю. Пожалуйста, ирбис ты хренов, скажи, что ты…»               — После занятий я занят на тренировках, — сказал Барри, перебивая Лена и Флэша. Сердце Снарта упало вниз, волнение сковало его, а Флэш завопил:              «Бартоломью Генри Аллен, не смей…»               — Но какой бы не была вечеринка после матча, я в любом случае был бы не против провести это время с куда большей пользой. Например, помогая Вам прояснить память.              «О, господи боже, да!»              Лен выглядел так, будто был готов поцеловать его прямо сейчас. Это ощущение заставило Барри покрыться мурашками. Они смотрели друг другу в глаза, и когда он уже был готов сам поцеловать Лена, тот с придыханием сказал:               — Так ты…               — Я люблю ромашковый чай с корицей, — со смущённой улыбкой ответил Барри. Щёки его покраснели, но это стоило того, чтобы увидеть, как Лен улыбается ему с невероятной радостью и надеждой.               — Учту.               — Хорошо, — кивнул Барри, не в силах оторвать взгляд от Своего Человека. Он не знал, можно ли влюбиться ещё сильнее, но, кажется, именно это с ним и происходило сейчас.              Он не помнил, как они наконец разошлись. В себя он пришел лишь на восьмом этаже, стоя перед горгульей, охраняющей вход в кабинет директора. Он сжимал что-то в руке, и, опустив взгляд, с удивлением увидел Нарцисс. Новое начало.               — Пароль? — прокаркала горгулья, и Барри вздрогнул от резкости её голоса.               — Шотландская клетка?               — Именно.              Горгулья отъехала в сторону, открывая Барри путь на лестницу. Он поднялся, попутно убрав Нарцисс в сумку, а затем постучал.               — Войдите, — раздался голос директора из глубины кабинета, и Барри открыл дверь.              Минерва МакГонагалл сидела за столом. Она расслабленно откинулась в кресле и медленно пила чай. Заметив его, директор удивилась.               — Аллен? Разве Вы не должны быть сейчас на обеде?               — Добрый день, профессор. Я знаю, это странно, но я здесь, чтобы спросить вас о моём дедушке.              — Вашем дедушке? — нахмурилась МакГонагалл. Она поставила чашку на блюдце. Барри кивнул.               — Бартоломью Маккейб. Вы знали его?               — Да, — после некоторой паузы ответила женщина. — Что конкретно Вас интересует?               — Всё? — неловко сказал Барри. Директор усмехнулась.               — Мы с Вашим дедушкой сначала учились, а затем работали вместе. Он был очень хорошим специалистом по части Травологии, хоть характер у него был довольно сложный, — она фыркнула, вспомнив что-то. Лицо её смягчилось. — Вы очень похожи на него, Аллен. Внешностью Вы его полная копия в те года, когда он учился в Хогвартсе. А вот характеры, к счастью, у вас совершенно разные.               — Он был одинок?               — Скорее печален. Слишком многое потерял, — на лице директора появилось огорчённое выражение. Она грустно улыбнулась. — Но всё же он был добр, хоть и выражалось это довольно странно.               — А в Хогвартсе осталось что-то от него? Кабинет, картины?               — Есть несколько картин на третьем этаже неподалёку от кабинета профессора Лонгботтома. А почему Вы интересуетесь?               — Нашел упоминание о нём в дневнике мамы, — солгал Барри с грустной улыбкой. — Подумал, что неплохо было бы узнать его получше. Они похоронены рядом.               — Я знаю, — кивнула МакГонагалл. Он кивнул в ответ, а затем направился к двери.               — Спасибо за информацию.               — Пожалуйста.              Барри уже был на лестнице, когда МакГонагалл вдруг окликнула его.               — Барри! — он замер и обернулся. В глазах её Аллен увидел беспокойство. — Будь осторожен.              Барри грустно улыбнулся.               — Конечно.       

***

             Путь до третьего этажа занял у него семь минут. В коридорах было тихо и пустынно — верный признак того, что он опаздывал на Чары, но сейчас Барри это не беспокоило.              На стене рядом с кабинетом висели три картины, и по миниатюрному Айтуану в уголке Барри понял, что они те самые. Он замер, вглядываясь.              На первой был нарисован сам Драконий цветок. Он пророс на полу пещеры, а на его вьющихся стеблях Барри заметил крохотные пятна крови. Самый первый цветок, понял он.              Вторая картина представляла собой пейзаж Норвегии. Чёрный замок, окруженный горами, верхушки которых были скрыты туманом. Барри видел подобный пейзаж в ноябре, и, стоило признать, дедушка изобразил его просто великолепно.              Третья картина была темнее, но в то же время ярче остальных. На холсте — поле боя. Сожжённая трава, поваленные деревья, земля, пропитавшаяся кровью.              Но то, за что цеплялся взгляд, огромное пожарище прямо по центру. Яркое пламя пожирало всё живое, и, казалось, оно источает жар, так что Барри невольно отшатнулся.              В груди что-то сжалось. Барри догадывался, что значила эта картина, и какой момент жизни на ней запечатлён, и от этого становилось жутко. Ему захотелось оказаться в объятьях Лена, крепко прижимаясь к нему, дабы убедить себя, что он жив и в порядке. Но вместо того, чтобы убежать прочь, Барри подошел ближе.              Когда его пальцы прикоснулись к огню, он почувствовал тепло. Резкое и обжигающее, оно опалило его кожу. Барри отдёрнул руку и шарахнулся назад.              Что-то щёлкнуло, а затем от пламени отделилась тень, которая преобразовалась… в медальон. Тонкая прямоугольная пластина на цепочке, которую Барри часто видел у военных пилотов в фильмах.              Он вытянул руку, и медальон плавно лёг ему в ладонь. Барри почувствовал холод металла, а ещё — что-то шершавое на другой стороне. Затаив дыхание, он перевернул его.              Там была фотография. Вырезанный черно-белый прямоугольник, на котором запечатлены они с Леном. У Маккейба усталый вид, более узкие глаза и губы, волосы подстрижены короче, а черты лица более резкие. С Леном всё наоборот — его черты мягче, волосы длиннее и немного вьются, но в глазах его Барри видел искру.              Они стоят рядом, слишком близко для обычных сослуживцев. Их плечи соприкасаются, и Бартоломью будто прижимается к Леонарду, а рука последнего исчезает где-то за его спиной. Что-то подсказывало Барри, что она лежит на талии, и от этого сердце болезненно сжалось. Он убрал медальон в карман, всем своим существом ощущая его тяжесть.       

***

             Вечером Кара вновь пришла к нему. Он показал ей медальон и увидел, как её глаза расширяются. Она осторожно взяла его в руки.               — О, Мерлин, — охнула она, проводя пальцем по фотографии. — Нет, я, конечно, знала, но… Это невероятно. Они совсем как вы, но в то же время они другие, и… Мерлин, это полное безумие.               — Я знаю, — кивнул Барри, забирая медальон. — Но мне надо вспомнить.               — Волнуешься?               — Мне страшно, — признался Барри. Кара грустно улыбнулась. Она сжала его ладонь.               — Я здесь, Барбариска. Я никуда не уйду. Всё будет хорошо. Это ведь просто воспоминания.               — Это важные воспоминания, — покачал головой Барри.               — Несомненно, — кивнула Кара. — Но это всё ещё воспоминания. И они никак не навредят тебе.               — Я надеюсь, — вздохнул Барри.              Он закрыл глаза, взывая к молнии. Она затрещала в ушах, и Барри зажмурился, а затем надел медальон на шею.              Его лёгкие обожгло, в животе словно появилась чёрная дыра, и он почувствовал, как его засасывает туда. Он крепче сжал руку Кары, а затем темнота засосала его.       

***

             Его семья обеспеченная. Он понимает это ещё в пять лет. Мать всегда называла его одарённым мальчиком. Она рассказывает ему невероятные истории перед сном. Отец — тощий мужчина с залысинами и добрыми карими глазами — учит его рисовать. Он рисует часами: вазы, соседские кошки, мама и папа, красивые прохожие. Всё это наполняет его альбом, который день ото дня становится всё толще.       

***

             Знакомый отца дарит ему этот перстень. Ему снятся образы, которые похожи на давно забытые воспоминания. Он не понимает, что происходит. Он заболевает — лежит в постели целый месяц. Мать негромко плачет, выслушивая слова доктора, пока отец обнимает её за плечи. Образ мужчины со шрамом на пол лица и девочки в короне из ракушек не выходит из его головы, а тоска по мужчине с голубыми глазами — из сердца.       

***

             В Хогвартсе ему нравится, хоть здесь и слишком много людей. Шум в слизеринской гостиной очень сильно отвлекает, и поэтому большую часть вечеров он проводит, бродя по замку с альбомом в руках и карандашом за ухом. Учителя говорят, что он очень способный волшебник, но он на это лишь покачивает головой. Большая часть его знаний принадлежит не ему, а тому пирату, Барту Джонсу.       

***

             Ему четырнадцать, и он узнаёт о том, что Барт Джонс был Всадником. Эта информация заставляет его задуматься о том, что, чёрт возьми, происходит с его жизнью. Твёрдо решает сдавать Травологию, Уход за Магическими Существами и ЗоТИ, потому что это единственное, ради чего он всё ещё учится в школе.       

***

             Его способности замечает Дамблдор. Чёрт бы побрал этого идиота Реддла! Кто же знал, что ему удастся повалить семерых одним невербальным и беспалочковым заклинанием?! Он готовится к отчислению, но вместо этого Дамблдор просто просит рассказать ему всё. Он врёт с три короба, и каким-то неведомым образом ему удаётся выйти сухим из воды. До конца школы остаётся три недели, и он уже не может дождаться момента, когда покинет это здание.       

***

             После окончания школы он едет во Францию. Узкие улочки Парижа с каменными мостовыми и ароматным запахом хлеба… Всё это пленит его сознание. Он рисует, рисует, рисует и не может оторваться от всей этой красоты. Его краски заканчиваются так быстро, что вскоре продавцы в художественном магазине знают его в лицо. Он рисует всё, что видит: великолепные здания, каждое из которых — шедевр архитектуры; бездомных кошек, которых здесь пруд пруди; француженок в беретах и струящихся юбках; французов с закатанными рукавами рубашек и чёрными бабочками… Продавая картины, он зарабатывает немало денег, большую часть которых отсылает родителям в Англию.              Девушки нередко останавливаются, чтобы поболтать или пригласить на чашечку кофе. Лишь одной он отвечает согласием — очаровательной Луизе, и то, только потому что её волосы настолько рыжие, что он даже удивляется. Но дальше посиделок в кафе не заходит, потому что его сердце предательски молчит, а душа завывает о голубоглазом мужчине, чьи нежные поцелуи снятся ему по ночам.       

***

             Приходит письмо из дома. Его родители заболевают драконьей оспой. Он знает, что это смертельно, и знает, что им осталось совсем чуть-чуть, но он не может перестать надеяться, что всё обойдётся. Грядёт война, и сам Дамблдор просит его присоединиться к отряду драконоборцев в Ирландии. Он хоронит родителей на заднем дворе, закрепляя на деревянных крестах их портреты, которые он рисовал ночью, задыхаясь от боли и слёз.       

***

             В Ирландии холоднее, чем в Англии, а по сравнению с Францией это вообще северный полюс. Лагерь драконоборцев находится где-то в горах, и он уже издалека замечает огромную хвосторогу, парящую в воздухе, и почему-то это зрелище заставляет его покрыться мурашками. Он заставляет себя идти дальше.              Его босс — уродливый мужчина со вторым подбородком и хитрым прищуром. Он с недоверием читает рекомендации Дамблдора и профессора Кеттлберна, а затем хмыкает.               — Что-то мне кажется, что с хвосторогой ты не управишься. Хиленький больно.               — Если вы управляетесь, — язвит он в ответ, — то я и подавно.               — Ах ты…               — Барти? — окликает его кто-то, и этот голос ему определённо знаком.              Он напрягается, а затем поворачивается, и сердце камнем летит вниз. Он видит Хантера — живого и невредимого — в костюме драконоборца. На вид ему не больше тридцати, а в светлых глазах он видит надежду.              Хантер медленно подходит к нему, и с каждой секундой он всё больше убеждается, что это и правда он. Мужчина в нерешительности замирает, словно порываясь сделать что-то, но не решаясь.              Он вздыхает, а затем грустно улыбается.               — Здравствуй, брат мой.              Хантер улыбается, и в глазах его блестят слёзы. Брат сгребает его в объятия и, внезапно, он чувствует облегчение.       

***

             — Ты не встречал Эо? — спрашивает Хантер. Он хмыкает, почёсывая малыша Зума за ушком.              Они находятся здесь больше года, и за это время в глазах других из назойливого малолетки он превратился в отца драконов. Глупое прозвище, от которого он отмахивается. Работать с драконами ему попросту нравится, а то, что они уважают его, он объяснить не может.               — Нет, и надеюсь, так оно и будет, — наконец отвечает он. — У меня нет никакого желания видеться с ним после того, как он трижды выстрелил мне в грудь и оставил умирать.               — Барти, это было целый век назад.               — А извинений от него я так и не дождался, — хмыкает он, и Хантер закатывает глаза. — А почему ты не знаешь? Вы же у нас неразлучны как волнистые попугайчики.               — Я пытаюсь его найти, правда пытаюсь, — Хантер тяжело вздыхает, и в глубине его сердца просыпается сострадание и сочувствие.               — Да найдёте вы друг друга, — он хлопает брата по плечу. — Родственные души всегда находят друг друга. На то они и родственные души.              Хантер на это лишь неоднозначно кивает, а у него в груди появляется ком. Он делает глоток огневиски, но дурацкий взгляд голубых глаз всё никак не выходит у него из головы.       

***

             Он не видит ничего плохого в том, что они приютили в лагере отряд мракоборцев, каким-то неведомым образом затерявшийся в их краях. Но когда им хватает наглости прийти поглазеть на его хвосторогу… Хантеру требуется немало усилий, чтобы удержать его от массового избиения.              Как он и думал, дракону не сильно понравились новые люди. И, хоть она и была детёнышем, её пламя достигало длиной пяти метров, и она была полна решимости испепелить всех. Ему приходится изощряться, всеми способами отвлекая её на себя.               — Чёрт возьми! — восклицает он, когда дракон взлетает и запускает в него струю пламени. — Да знаю я, что ты сожрать меня хочешь! Барбекю из человечинки захотелось, да, Мегера? * Твоя тёзка бы тобою очень гордилась, малышка. Всё, дуй давай в вольер, — он запускает туда оставшуюся тушу козла. Хвосторога на это издаёт странный звук, похожий на ворчание. — А ну, брысь, давай! Ворчит она мне тут! Шуруй в вольер, я сказал!              Дракон качает шипастой головой, а после всё же отправляется за тушей. Взмахом палочки он запирает вольер и спускается с балки. Снимает перчатки и плащ и направляется в сторону мастерской, готовый высказать боссу гневную проповедь, как вдруг дорогу ему преграждает мужчина, один из тех, что был у вольера.               — Это было круто, — говорит он. — Ты действительно отец драконов.               — Да какой отец, — хмыкает он, краем глаза оглядывая мужчину. И он не может не отметить, что профиль его просто великолепен. — Она меня чуть не сожрала из-за вас. На кой вы припёрлись?               — Армия Гриндевальда загнала нас в горы, — холодно отвечает мужчина. — Хотя откуда тебе знать, ты же отсюда небось не выходишь.              Он на это лишь усмехается, а затем вытаскивает из-под рубашки жетоны.               — Три боевых вылета, из которых все — победные.               — Да ну, — хмыкает мужчина, и что-то в этом цепляет его. — Не думал, что у вас тут есть самолёты.               — Кто сказал, что я летал на самолёте? — говорит он и невольно улыбается, глядя, как на лице собеседника появляется ужас. — Слышал о пожарах в Рио, Манчестере и Провансе? — мужчина кивает. — Перед тобой тот, кто их устроил. Точнее, отдал приказ. Тот, кто их устроил, сейчас в глубокой спячке, которая свойственна для валлерийских зелёных драконов.               — Ты сейчас серьёзно?               — Абсолютно, Капитан Холод, — хмыкает он, краем глаза замечая погоны. Он поднимает взгляд на лицо мужчины. Их глаза встречаются, и у него внутри всё переворачивается при виде этой голубизны.              Мужчина протягивает ему руку.               — Леонард Винтерс, — говорит он, и они одновременно усмехаются.               — Бартоломью Маккейб, — говорит он, пожимая Леонарду руку. Тот улыбается, а он всерьёз начинает задумываться о том, не съел ли чего на завтрак, потому что в животе что-то сжимается от взгляда ярко-голубых глаз.       

***

             — Ты не можешь так поступить со мной!              Они стоят на взлётной площадке. Брат проверяет содержимое рюкзака, не поднимая взгляда. Зум, пока что ещё размером с козу, сидит рядом с хозяином, нетерпеливо ударяя хвостом по земле. Дракон фыркает что-то, и он стреляет в него глазами.               — Барти, не будь королевой драмы.               — Не будь королевой драмы?! Из нас двоих это ты бросаешь меня в такой день! Я не могу пойти к нему один.               — Возьми кого-то из ребят.               — Да они к нему на пушечный выстрел не приблизятся! Нервов не хватает для этого.               — Значит, возьми кого-то из мракоборцев, — отвечает Хантер, выпрямляясь. Он смотрит прямо на него. — Этих крыс он жрать побрезгует.               — Хантер, но мы всегда…               — Не будь ребёнком, Бартоломью! — рявкает Хантер, и он вздрагивает, невольно сжимая кулаки. На лице брата появляется сожаление. — Прости, я не хотел кричать. Просто… — он вздыхает, прикрывая глаза, а потом смотрит прямо на него. — У меня появилась зацепка насчёт Эо.               — Да ну, — хмыкает он, но поняв, что брат серьёзно, смягчается. — И где он?               — Это только предположение. Но где-то в Норвегии живёт некий Эобард Штерн. Хочу проверить.               — И когда ты вернёшься?               — По пути придётся залететь в Министерство — новая партия драконьих яиц, отнятых у браконьеров. Так что дня через два.              — Чёрт возьми, — ругается он. — Значит, я пойду один.               — Не стоит ходить одному, Барти, — строго говорит Хантер, кладя руку ему на плечо. — Возьми мракоборца. Должны же они хоть какую-то пользу приносить.               — Джен его сожрёт.               — С тобой — нет. Ты ему нравишься.              Хантер закидывает рюкзак на плечо. Зум облегчённо вздыхает, начиная увеличиваться в размерах. Уже спустя минуту Хантер оказывается верхом. Он строго смотрит на него с высоты.               — Не ходи один, Барти. Покажи им тёмную сторону своего характера.               — Я думал, — повышает голос он. — Что для тёмной стороны нужно иметь светлую.              Хантер смеётся, да и он не может сдержать улыбки.               — Удачи, Хант.               — Повеселились! — взмахивает рукой брат, а затем Зум взмывает в небо. Он провожает их взглядом.              Он складывает все необходимые лекарства для похода, переодевается в огнеупорную одежду. Он чувствует, как волнение кольцом сдавливает грудь.              «Давай же, Барти», — мысленно говорит он сам себе. — «Ты часами находишься в клетках с драконами. Ты сможешь поговорить с какими-то людьми».              «Люди хуже, чем драконы», — недовольно бурчит сознание, и он соглашается, а затем заходит в трапезный зал.              Мракоборцев почти всегда можно было найти здесь. Они задержались уже на месяц, и многих драконоборцы взяли в подмогу — таскать тяжести, накладывать защитные заклинания. Но сейчас обед, и почти все они здесь. Он уже подходит к столу, как вдруг один из драконоборцев, Лестер Пирруэт, с которым отношения у него колебались где-то на отметке «порой я его бешу, порой нет», окликнул его. Рыжий, высокий, широкоплечий. Он был выпускником Гриффиндора, и только на два года старше.               — Бартоломью! — разговоры за столом мракоборцев притихают, а он замирает, вымученно закатывая глаза, а затем поворачивается. Лестер подходит ближе. — Разве вы с Хантером не должны были…               — Хантер улетел по делам, — перебивает он, и глаза Лестера округляются.               — Что? Он не мог улететь, сегодня же день посещения!               — Я в курсе. Но весь мир не вращается вокруг…               — Не язви, — перебивает его Лестер, и он раздраженно цокнув, прикусывает язык.               — У вас какие-то проблемы, парни? — подаёт голос один из мракоборцев, и, повернув голову, он понимает, что это тот самый мужчина. Капитан Холод. Леонард.               — Мне нужна помощь одного из вас, — говорит он, стараясь звучать если не дружелюбно, то хотя бы не язвительно. Лестер закашливается.               — Ты с катушек слетел, Маккейб?!               — Нельзя слететь с того, чего нет.               — Прекрати. Барт…               — Не называй меня Бартом, — строго говорит он.               — Бартоломью, это безумие. Они ведь… — он окидывает мракоборцев быстрым взглядом. — Бесполезны. В смысле, что они…               — Может вы, придурки, перестанете говорить так, будто нас здесь нет? — язвительно спрашивает один из них. Они с Лестером одновременно кидают на него испепеляющий взгляд. — С чем помощь-то нужна?               — В Лощине неподалёку обитает дракон, — говорит он, с прищуром глядя на мракоборцев.               — Обитает, — хмурится рыжий парень в парке. — В смысле…               — Он не часть штаба, — отвечает Лестер. — Свободный, дикий дракон, обитающий неподалёку. Раз в месяц Хантер и Бартоломью проверяют его. Но сейчас…               — Хантера нет, и, конечно, я могу пойти один…               — А почему не пойдёт кто-то из драконоборцев? Ну, типа, приспособленный.               — О, если они сунутся туда, дракон их сожрёт, — усмехается он, и Лестер испепеляюще смотрит на него. — Мания приручить всё, что с чешуёй, опасная вещь.               — Мы не знали, что он…               — Редчайший дракон из существующих? Умнейшее существо на свете? Древнейшее существо?               — Мы думали, что такие как он просто легенда!               — Боюсь, функция «думать» отсутствует в ваших черепушках, — язвит он, а затем переводит взгляд на мракоборцев. Что-то на их лицах заставляет его смягчиться. — Это не так опасно, как кажется.               — Отправиться в логово к свободному, дикому дракону в компании психа? — приподнимает бровь Роджер Дэвис. Он удивляется, откуда знает его имя, но удивление сменяется раздражением, когда по столу проходятся смешки. — Что ты, конечно, это не опасно.               — Чудно. Премного благодарен, — он поворачивается к драконоборцу. — Лестер, если я не вернусь до…               — Я пойду с тобой, — вдруг говорит Леонард, и он резко оборачивается. Винтерс поднимается из-за стола, и на лице его написана серьёзность.               — Хорошо, — кивает он. — Пошли, Капитан Холод. Тебя надо переодеть.              Они выходят из трапезной, направляясь к их с Хантером кабинету. Здесь немного душно и пахнет соломой и озоном из-за Зума. Леонард за его спиной хмурится.               — Почему здесь пахнет горелыми спичками?               — Это озон, — коротко отвечает он.              Обогнув стол, направляется к комоду. Открыв ящик, он достаёт оттуда огнеупорную одежду Хантера — штаны, ботинки и куртку, а затем бросает их в сторону Леонарда. Тот ловит.               — Тебе должно подойти. Зум, конечно, будет в ярости, но учитывая, что эти двое бросили меня…               — Кто такой Зум? — спрашивает Леонард, начиная раздеваться.              Мракоборец сбрасывает парку, а затем стягивает свитер, оставаясь в белой майке, оголяющей плечи. У него рельефные мышцы рук, покрытые узорами татуировок, бледная кожа и выделяющиеся ключицы.              Он резко отворачивается, фокусируясь на своей картине, висящей на стене — сумрачный Париж — и старается игнорировать то, как покраснели уши.               — Уверен, ты его видел, — отвечает он. — Зум постоянно вертится рядом с Хантером.               — Чёрный дракончик?               — Угу.               — Разве он не…               — Он тоже не часть штаба. Зум, можно сказать, питомец Хантера. Ты готов? — он поворачивается и тут же чувствует, как внутренности скручивает. Костюм Хантера и правда подошел Леонарду. Даже слишком хорошо подошел.               — Да, — кивает Винтерс, и он быстро отводит взгляд.               — Тогда пошли.              Он закидывает сумку на плечо, а затем снимает с крючка красный плащ. Леонард фыркает.               — Ты прям как Красная шапочка.               — Во-первых, это плащ, а не шапка, — закатывает глаза он, закрывая комнату.               — Там был плащ, — фыркает Леонард. Он приподнимает бровь.               — Шапка.               — Нет, плащ.               — Не важно! — шумно вздыхает он, взмахивая руками. Леонард усмехается. — Во-вторых, это алый, а не красный. Совершенно разные цвета.               — Scarlet значит…               — Именно, — кивает он.              Они проходят по коридору, и он ненадолго заходит на кухню, захватывая рюкзак с едой, и протягивает его Леонарду.               — Что там такое? Оно весит…               — Еда, — отвечает он. Они спускаются по лестнице, а затем подходят к главным воротам. — Он любит крольчатину, а в здешних горах её почти нет.               — И вы подкармливаете его?              Он открывает дверь, и вдвоём они выходят за пределы штаба.               — Почему нет? — пожимает плечами он, а затем смотрит на Леонарда. — Ты готов?              — Конечно. Всегда мечтал взглянуть на умнейшее, древнейшее и редчайшее существо из существующих. Он что, золотой?               — Скорее бриллиантовый, — качает головой он, и уголок губ его приподнимается. — И думаю, ты ему понравишься. Он обожает замороженное мясо.               — Это было тонко, Scarlet, — усмехается Леонард. Он фыркает, а затем хватает Винтерса за руку, трансгрессируя.              Они оказываются там же, где и всегда — вершина холма с другой стороны горы. Здесь светло и пахнет весной, а на деревьях распускаются первые цветы. Он с полуулыбкой замечает распустившуюся вишню и мысленно делает наброски. Леонард ругается.               — Мог и предупредить, Scarlet, — он хмурится, отпуская чужую ладонь.              — Пошли.              Он стремительно идёт вперёд, стараясь не обращать внимание на живот, внутренности в котором будто превращаются в камень. Ему не комфортно настолько, что хочется выпрыгнуть из кожи и с громким криком убежать куда подальше, но он упрямо идёт вперёд, сцепив зубы.               — Так ты здесь давно? — заводит попытку разговора Леонард, и он шумно вздыхает. — С начала войны?               — Нет, всего год.               — Где же ты был в начале войны? В другом штабе?               — В Париже, — отвечает он, чувствуя появляющийся ком в горле.               — Министерство?               — Не все из нас грезят войной, Леонард, — язвит он. — Кому-то достаётся роль простых, чутка бесполезных смертных, которые живут своей обычной жизнью, не принося пользу государству.               — Тебе не обязательно быть таким…               — Мудаком? Язвительной сволочью?               — Напряженным, — заканчивает свою фразу Леонард и выразительно смотрит на него. Из-за взгляда голубых глаз он ощущает сожаление.               — Прости, — отвечает он после небольшой паузы. — Общение с людьми — не мой конёк.               — Предпочитаешь драконов? — приподнимает бровь Леонард. Он кивает.               — Угу.              На какое-то время воцаряется тишина, и с каждой секундой он чувствует себя всё более и более виноватым. Почему-то ему не хочется, чтобы Леонард считал его… язвительным мудаком.               — Я художник, — отвечает он негромко и видит, как меняется лицо Леонарда. — После окончания Хогвартса я четыре года жил в маггловском Париже в небольшой квартирке над рестораном. Много работал.               — Тебе… двадцать три?               — Двадцать четыре, — поправляет он, а затем усмехается. — Хотя выгляжу я на шестнадцать.               — Учитывая, что мне тридцать семь, то не мне тебя судить, — усмехается Леонард, и он округляет глаза. Тридцать семь?!               — Ты молодильными яблоками питаешься? — усмехаясь, спрашивает он, и Винтерс смеётся.               — Предпочитаю кровь девственниц, — он закатывает глаза, а Леонард меняется в лице. — Почему ты уехал?              Он вздыхает.               — Дамблдор попросил присоединиться к штабу. А потом мои родители умерли от драконьей оспы, и я подумал, что мне нечего терять. Здесь я встретил Хантера.               — Но Хантер ведь твой брат. Разве вы…               — Это долгая история, — коротко отвечает он.              Они спускаются в Лощину и проходят вперёд, направляясь к центру. Там в середине — небольшое озеро с тёмной, мутной водой и крупными белыми камнями на берегу.               — Что насчёт тебя? — спрашивает он, выбирая место для остановки. Леонард пожимает плечами.               — Я мракоборец. Мои родители погибли, когда я был ребёнком. Моя сестра Бэтси живёт в Лондоне — она замужем за богатым парнем, Маршаллом Снартом, так что должна быть в порядке.               — Вы не общаетесь?               — Вроде того. Нас разлучили в детстве, так что мы не очень близки.              На этих словах Леонард вздыхает, так что становится ясно, что он не очень-то этому рад. Ему хочется сказать что-то ободряющее, но проблема в том, что как раз в этом-то он и плох, так что он молчит.              Он наконец останавливается, выбрав пологое место, а затем достаёт из сумки плед и расстилает его на земле. Леонард приподнимает бровь.               — Ты меня на пикник вытащил, Scarlet?              — Вроде того, — усмехается он. — Садись. Он должен скоро появиться.               — И ты типа… не будешь его звать или что-то вроде того?               — Нет, — просто отвечает он. — Дженер… — где-то над их головами раздаётся оглушительный рёв. — О, он уже здесь.              Леонард бледнеет прямо на глазах. Его рука тянется к палочке в кармане, но он, заметив это движение, качает головой.               — Не стоит, Леонард. Всё в порядке.               — Но он же… Почему ты так спокоен?               — Я знаю его, — пожимает плечами. — Он нам не навредит, если мы не покажем, что хотим напасть.               — Но он же… дракон.               — Он особенный дракон. Его зовут Дженерейшен. Он — один из немногих ещё существующих драконов-спидстеров. Они известны тем, что летают со скоростью молнии и меняют свою форму, как им удобно. А ещё это единственные драконы, позволившие оседлать себя. Они невероятно умны и живут до тысячи лет. Дженеру около девятисот. Он — один из самых первых Спидстеров. Всего их в мире не больше двадцати.               — И он… не будет нас жрать? — осторожно спрашивает Леонард. Он издаёт смешок.               — Не думаю. Но, если что, держись за мной. Хотя всё должно пройти хорошо. Вот он!              Их накрывает тень, оказавшаяся на деле огромным драконом. Его чешуйки блестят на солнце как грани кристалла — смотреть больно. Он прищуривается, краем глаза замечая, какое благоговение отражается на лице Леонарда, и от этого внутри что-то радостно восклицает. Винтерс выглядит великолепно прямо сейчас, и у него руки чешутся зарисовать его, но он сосредотачивается на драконе.              Тот плавно пикирует, на лету уменьшаясь в размере, чем вызывает сдавленный «ох ты ж» у Леонарда. Он улыбается, наблюдая за реакцией мужчины.              Сделав несколько кругов над ними, Дженерейшен наконец приземляется у самой кромки воды. Он опускает голову и медленно пьёт, краем глаза глядя на них. По странному ощущению «щупальца» в голове, он понимает, что тот сканирует его мысли.              Когда дракон отрывается от воды, он поднимается и делает шаг в направлении Дженера. Тот смотрит с прищуром, а затем подходит ближе. Он с усмешкой проводит рукой вдоль ряда когда-то острых, но со временем притупившихся шипов, чувствуя, как дракон довольно вибрирует.               — Привет, старина, — говорит он, глядя дракону в глаза. Тот моргает.              «Новые люди».               — Он что, телепат?! — ошеломлённым шепотом восклицает Леонард. Дженер фыркает.              «Новые невежественные люди».               — Этот «людь» нёс твою еду, так что будь повежливей, — журит дракона он, а затем поворачивается к Леонарду. — Леонард, это Дженерейшен или просто Дженер. Дженер, это Леонард, не нужно его есть.              «У него слишком красивый профиль, чтобы его есть», — отвечает дракон. — «Ты обязан нарисовать его».               — Может быть.              «Разговоры в сторону. Где моя еда?»              Леонард, всё ещё пребывая в шоковом состоянии, расстёгивает рюкзак и, поморщившись, достаёт оттуда три тушки крольчатины. Дракон набрасывается на них так, словно не ел уже год. Он съедает все три тушки чуть меньше, чем за минуту, а затем с довольным видом облизывается, обнажая острые клыки, и мурчит.              «Чёрт, три месяца ожиданий стоили того. Для полного счастья не хватает только…»              Дженер жмурится, а затем начинает искриться так, что ему приходится отвести взгляд. Повернувшись назад, он видит пожилого мужчину в льняных бриджах. Его кожа покрыта морщинами и шрамами, перья поредели, и он выглядит уставшим, хоть в глазах ещё заметны искры.              Леонард ругается, на что Дженер шипит.              «Следите за языком, молодой человек. Мне девятьсот сорок два, и я не собираюсь слушать подобную брань».               — Но как он…?! — во взгляде Леонарда, обращённом к нему, он видит непонимание, восторг и удивление одновременно. Усмехается.               — Я же говорил, Спидстеры способны менять свою форму, как им угодно. Включая человекоподобное тело.              «Где ты нашел такого необразованного драконоборца?»               — Леонард — мракоборец, — поправляет он. — Его отряд гостит у нас в штабе из-за армии Гриндевальда.              «Этого разноглазого блондинчика так и не заткнули?» — искренне удивляется дракон. Он качает головой. — «Ох, люди такие отвратительные. Но ладно, этот блондинчик мне не интересен, в отличии от тебя, Леонард Винтерс. Бартоломью не привёл бы тебя… Хотя погоди, а где Хантер и мой сын?»               — Хантер ищет Эо, — пожимает плечами он.              «Ещё одного блондинчика с сомнительной моралью?! Не слишком ли много их в этой истории?»               — Он — Его Человек, Дженер.               — Его человек? — недоумённо спрашивает Леонард.              «Партнёр. Родственная душа. Любовь всех его жизней. Эо — не лучший выбор, но тут уже ничего не поделаешь».               — Но разве они существуют?               — Конечно, — кивает он, а грудь наполняет тепло. — Родственная душа есть у каждого, но лишь Всадники могут знать наверняка, кто именно является их партнёром. Это крепчайшая связь душ, выходящая за грани времени и пространства.               — И твой брат, получается, Всадник. А эта Эо…               — Этот, — поправляет он и улыбается, увидев удивление на чужом лице. Дженер фыркает.              «Не будь таким консервативным, Леонард. Сам-то, я вижу…»               — Дженерейшен, — строго говорит он, видя, как бледнеет Леонард. — То, что ты умеешь читать мысли, не даёт тебе права говорить их вслух, и мы обсуждали это сотню раз.              «Я просто хотел развеять его мысли о том, что хоть кто-то здесь предпочитает женщин», — пожимает плечами дракон, а затем грубо смеётся, глядя на его вспыхнувшее лицо. — «Ну что ж, Леонард… Как ты играешь в шахматы?»               — Был чемпионом школы, — медленно отвечает Леонард, и он замечает, что кончики его ушей всё ещё красные.              «О, это отлично. С братьями невероятно скучно играть».               — Хантер поставил тебе шах и мат в прошлый раз, — напоминает он, делая вид, что сосредоточен на поиске шахматной доски в сумке. Дракон фыркает.              «Потому что я поддался, готовый заснуть от скуки».               — Ну-ну. А потом так же…              «Бартоломью Филипп Маккейб, имей совесть и уважение к старшим!»              Леонард отчего-то смеётся, и смех у него чуть хриплый, но мягкий, согревающий душу. Он совершенно не хочет думать о том, почему его щёки всё ещё горят, а в голове, словно на повторе крутится фраза дракона.              Они заканчивают через несколько часов. Леонард ставит шах, но Дженер парирует, и в результате получается ничья. За те несколько часов, что они играют, он успевает зарисовать их — сосредоточенных на игре и с азартом, горящим в глазах. Он уделяет много внимания лицу Леонарда — его скулам, ямочкам и морщинке, появляющейся между бровей, когда он хмурится. Но в особенности — глазам, стараясь передать их глубину только с помощью карандаша.              Трансгрессируют они, только когда солнце наполовину скрывается за горизонтом. Он берёт Леонарда за запястье, и его палец касается белого шрама на внешней стороне ладони, отчего он чувствует, как по коже бегут мурашки. Он старается побыстрей убрать руку, и они идут вперёд.               — Сегодня необычный день, — говорит Леонард, нарушая тишину. — Я поменял своё мнение о многом.               — Да ну, — фыркает он. Леонард кивает.               — Почему люди в лагере боятся его? Дженер похож на мудреца, любящего чай, но никак не на пожирателя людей.               — О, они просто глупцы, — усмехается он. — Несколько лет назад они пытались поймать его всем лагерем. Он свободолюбивый, так что им пришлось несладко. Ну и, понятно, что он не любит их, а они от него в ужасе.               — Но ты и Хантер…               — Хантер — Всадник, к тому же его дракон — Зум — сын Дженера. Поэтому у них довольно хорошие отношения. Ну, а я в комплекте шел.               — Наглая ложь, Бартоломью, — усмехается Леонард. Он приподнимает бровь. — То, что я понял сегодня, быть может на людях ты действительно ведёшь себя как язвительный засранец, но с драконами ты меняешься. С Дженером ты был… Словно другим человеком.               — Нельзя изменить себя, — отвечает он. — Я всегда был таким: грубым, язвительным, отталкивающим. Люди сторонятся меня, а я сторонюсь их, предпочитая быть всегда один. Но я не жалуюсь. Дженер прав — люди отвратительны.               — Но не все ведь, — негромко говорит Леонард, и он замирает, глядя ему в глаза. Почему-то ему кажется, что он видит в этой голубизне надежду. Он кивает.               — Ты — первое исключение, которое я встретил, — отвечает он таким же негромким тоном. На губах появляется улыбка. — Спасибо за то, что пошел со мной, Леонард. Я это оценил.               — Не мог бросить тебя на съедение дракону, Scarlet, — фыркает Леонард, а затем они вдвоём смеются. В груди у него разливается странное тепло.       

***

             Поздним вечером они сидят у костра. Здесь слишком много людей, и, даже сидя рядом с братом, он чувствует себя неуютно. Больше всего ему хочется сбежать куда подальше, но он сидит, и этому есть только одно объяснение — Леонард. Капитан отряда сидит тут же и поёт, лениво перебирая струны гитары. Он не может налюбоваться им, его профилем и глазами, потому что, вы вообще видели эти глаза?               — Мне нравится, как он поёт, — негромко шепчет он брату, пока руки совершенно самостоятельно начинают зарисовывать профиль мужчины. Хантер усмехается, делая глоток огневиски.               — Тебе вообще он сам нравится, — в тон ему отвечает Хантер, и почему-то щёки заливает румянцем. Брат хохочет, за что получает неловкий удар в плечо.               — Катись к чёртовой матери, Хант, — бурчит он, поднимаясь с места. Хантер лишь снова заливается смехом.              Он уходит к себе, запираясь на ключ, и бесполезным мешком плюхается на кровать, закрывая лицо рукам. Он не знает, что виной румянцу — проницательность брата или правдивость его слов, но щёки горят так, что хоть яичницу готовь, а цветы срываются с рук гроздьями.       

***

             Он снова на балках, но на этот раз в другом загоне. Мегера сегодня явно не в духе. Она ворчит и стреляет огнём чаще обычного, и пламя неприятно обжигает подошвы ботинок.               — Да ну, девочка, прекрати, — отмахивается он. — Мегера…              Краем глаза он замечает движение где-то слева, но не обращает на это внимание. Вдруг раздаётся громкое «Нет!», а в следующую секунду человек переваливается через ограждение и летит вниз сквозь дыру в сети.              Его сердце заходится в бешеном ритме, когда он понимает, кто это. Мегера замирает, и даже отсюда он видит, как раздуваются её ноздри, когда она втягивает воздух. И тогда он сжимает палочку и, схватив «погремушку», прыгает.              Летя вниз, он понимает, что это невероятно глупо. Это поступок истинного Гриффиндорца — безрассудный, лишенный смысла и наполненный огнём из сердца, которое сжигает внутренности. Но он же чёртов слизеринец! Но вот он здесь, летит вниз из-за парня и хвостороги. Просто прекрасно.              Он приземляется не очень удачно. Лодыжку пронзает ужасная боль, и она наливается кровью, в то время как в голове что-то пульсирует. Но он поднимается, рыча сквозь сцепленные зубы, стараясь не обращать внимания на боль.              Дракон медленно направляется к Леонарду, который стоит, замерев, а на лице его отражается дикий ужас.              Он ускоряется, рыча от каждого шага, а затем начинает трясти «погремушку». Звон ударяет по ушам, он морщится, а Мегера рычит и жмурится, отшатываясь назад. И этого мгновения хватает, чтобы преодолеть разделяющее их расстояние и закрыть Леонарда собой.               — Дверь! — кричит он, продолжая греметь. Его голос едва слышен за звоном. — Скажи, чтобы…              В этот момент Мегера рычит, выпуская струю пламени, и он взмахивает палочкой, выставляя щитовые чары. Затем трясёт «погремушку», медленно двигаясь в её направлении. Мегера бесится, извиваясь и выпуская пламя во все стороны, но он упрямо идёт, направляя её к загону и продолжая греметь. Лодыжка горит, а голова раскалывается от боли. Он шумно дышит через нос, стараясь успокоиться, но в то же время чувствует, как с каждым шагом на глаза наворачиваются слёзы. Ему очень больно, и он чувствует, как сломанная кость впивается в мышцы, разрывая их изнутри.              А затем раздаётся рык, над головой сверкает молния, и в следующую секунду Зум набрасывается на Мегеру, оттаскивая её в вольер. Уже меньше чем через минуту ворота закрываются, а он падает на землю.              Зум бросается к нему, и он чувствует исходящие от него волны беспокойства.               — Спасибо, дружище, — сквозь зубы цедит он, прижимая к себе лодыжку. Он видит, как к нему бегут драконоборцы.               — Чёрт возьми, Барти! — восклицает Хантер, приседая рядом. Он бледный как полотно, а рука с силой сжимает его плечо.               — Я в порядке.               — Нихрена подобного, — отвечает Лестер, осматривая его лодыжку. Стоит ему коснуться её, как он вскрикивает. — У тебя тут перелом, который вот-вот станет открытым. Тебя срочно нужно в лазарет. Какого чёрта ты не отключил её? Она же ещё детёныш!              Он мысленно чертыхается, а затем рычит, когда Лестер привязывает к ноге доску, фиксируя.               — А я говорил тебе, что ты — гриффиндорец, — говорит Хантер. Брат закидывает его руку себе на шею, и обнимает за талию, принимая весь его вес на себя. Они поднимаются. — Сначала делаешь, а потом думаешь.              В любой другой раз он бы отвесил Хантеру хорошего пинка, но сейчас единственное, о чём он думает, это лодыжка, сгорающая от боли.       

***

              — Хантер, тебе необязательно быть такой наседкой, — вздыхает он, когда брат появляется в его комнате.              Врач из лазарета залечил ногу меньше чем за полчаса, порекомендовал отдохнуть и отпустил. Ему такой расклад событий нравился — появлялся целый день, который можно провести, рисуя в кровати. Но Хантер вдруг переключился в режим сверхопеки, а потому проверял его уже третий раз за последние два часа, и сказать, что это раздражало, означало ничего не сказать.               — Я принёс еду, — пожимает плечами Хантер, ставя контейнер на стол. Он выпрямляется, а затем, когда живот недовольно урчит, поднимается с кровати. Хантер цокает, наливая чай в кружку, а затем нагревает взмахом палочки.               — Что это? — заинтересованно спрашивает он, усаживаясь за стол. Брат подталкивает контейнер к нему, и он открывает крышку. Внутри — картошка с кусочками мяса.               — Я не ем мяса, ты же знаешь, — вздыхает он, и Хантер недовольно качает головой.               — Тебе нужны белки и кальций.               — Принёс бы творога тогда, — фыркает он, вилкой подцепляет кусочки, а затем кидает их Зуму. Дракончик ловит их на лету, довольно мурлыча.               — Твои капризы однажды меня в могилу сведут.               — Это не капризы, а убеждения и принципы.               — Но это же естественный процесс! Сильные поедают слабых, естественный отбор и всё такое…               — По-моему, в прошлый раз мы всё выяснили, Хант. Я не ем мяса, но не осуждаю тебя. Ты ешь мясо, не осуждаешь меня. Закрыли тему.              Хантер явно хочет сказать что-то ещё, но сдерживается. Он благодарно кивает, принимаясь медленно есть свою картошку. Ломтики золотистые, в некоторых местах чуть поджаристые и хрустящие, но всё равно вкусные.               — Мы можем полетать, если ты…               — Я работаю, Хантер, — отвечает он, откладывая на две трети опустевший контейнер и делая глоток чая. — Не хочу упускать шанс.               — Я видел твой рисунок с дня посещений. Дженер хорошо получился. Словно живой. А вот Винтерс… Это уже четвёртый рисунок его.               — Не то чтобы я разрешал тебе брать блокнот так часто, — холодно говорит он. Хантер качает головой.               — Не чаще обычного. Раз в неделю, как и договаривались. Четыре законченных рисунка, восемь зарисовок, и я даже представить боюсь, сколько уничтоженных. Он тебе нравится, Барти.              Он не отвечает, продолжая пить чай и глядя перед собой. Хантер вздыхает.               — Я не осуждаю, даже понимаю тебя. В смысле, чёрт возьми. Он капитан отряда, герой войны и весьма хорош собой, да и к тому же умён, но факт того, что ему нравятся мужчины…               — Мне нужно работать, — перебивает он, чувствуя, как внутренности сковывает льдом. Зум вздыхает, а лицо Хантера приобретает странное выражение.               — Барти, прости, я…               — Мне. Нужно. Работать, — выделяя каждое слово произносит он, по-прежнему глядя перед собой.              Хантер вздыхает, а затем поднимается. Коготки Зума цокают по полу, а уже через несколько мгновений за ними закрывается дверь.              Он шумно вздыхает, закрыв глаза и пытаясь избавиться от дрожи в руках. В горле стоит ком, а глаза отчего-то щипит, но он сжимает зубы.               — Тебе нужно работать, — говорит он сам себе строгим тоном. — Не трать время зря.              Он заставляет себя подняться, взять блокнот и инструменты — карандаш, ластик и краски. Положив их на стол, набирает воду в стаканчик, а затем садится сам. Открыв чистый лист, он пялится на него несколько секунд, а затем глубоко вздыхает и, взяв карандаш в руки, начинает рисовать.              В такие моменты — когда эмоции сковывают каждый нерв — он рисовал то, что помнил о прошлой жизни. Сейчас ему хочется оказаться там, на корабле, рядом со своей командой и дочерью, которая бы согрела его своим теплом. Он скучает по Элизабет, а потому рисует её — двенадцатилетняя девочка с короной из ракушек на волнистых каштановых волосах широко улыбается, сидя на плечах матросов. Одно из немногих приятных воспоминаний, связанных с прошлой жизнью. Да и вообще.              Заработавшись, он теряет ощущение пространства и времени, а потому вздрагивает, когда со стороны двери доносится стук. Он хмурится, глядя на часы — половина десятого. Опять Хантер?              Поднявшись, он медленно идёт к двери, на ходу разминая затёкшие мышцы. Дважды повернув ключ, он тянет дверь на себя… и замирает.               — Привет, — говорит Леонард и смущённо улыбается, так что сердце, кажется, плавится. — Спишь?               — Нет, — качает головой он. — Я работал.               — Оу. Я ведь не…               — Всё нормально, проходи, — говорит он, шире открывая дверь. — У меня тут, конечно, бардак, но…               — По сравнению с тем, что творится у нас, тут образец порядка, — фыркает Леонард, и он усмехается, чувствуя, как потеют руки.              Винтерс проходит внутрь, и он закрывает за ним дверь. Леонард оглядывается, и он видит, как его взгляд скользит по картинам, висящим на стене. Их немного, но он уже жалеет, что повесил их.              Видеть Леонарда у себя в комнате — месте, в которое он пускал только Хантера — до того непривычно, что он попросту замирает на месте, пялясь на мужчину, в то время как в животе начинает что-то чесаться. Он старательно гонит от себя ассоциацию с бабочками и пытается выйти из ступора.               — Будешь чай? — предлагает он, и Леонард кивает, заставляя его облегчённо вздохнуть. Он огибает мужчину, подходя к ящику, где хранит некоторые не портящиеся продукты. — Какой?               — А у тебя их много? — усмехается Леонард, садясь на стул. Он кивает.               — Тут всего по чуть-чуть, но… Есть жасминовый, лимонный, шоколадный тофу, земляничный, малиновый, с голубикой, с клюквой и ванилью, рождественский с корицей и апельсином, молочный улун, правда у меня нет молока, с мелиссой, с бергамотом и ромашковый.               — Ты самый английский британец, которого я только встречал, — говорит Леонард с удивлением на лице, и он неловко усмехается, а затем пожимает плечами.               — Я люблю чай.               — Так, ну мне, наверное… с ромашкой?               — Хорошо, — кивает, доставая нужный мешочек.              Он засыпает заварку в чайник, наполняет его кипятком. Пока чай заваривается, он начинает мыть кружки, всё ещё чувствуя себя неловко.              Леонард за спиной прерывает тишину.               — Я заходил в лазарет сегодня. Думал, ты останешься там.               — Да, нет. Меня отпустили уже через час. Срастить кости — это ведь дело пустяковое. Будь я в обычном штабе, уже бы вернулся к работе, но мне достался такой бонус как Хантер, порой выступающий курицей-наседкой, так что я сегодня отдыхаю.               — Это хорошо.               — О, это просто отлично.              Он разливает чай по кружкам, одну из которых протягивает Леонарду. Тот благодарно кивает, ставя её на стол. Он садится на стул напротив, поворачиваясь лицом к мужчине — их колени практически соприкасаются, и от этого он чувствует себя немного неловко.              Леонард вздыхает.               — Я хотел… поблагодарить тебя. То, что произошло в вольере…               — Как ты вообще там оказался? — нахмурившись, спрашивает он. Только сейчас этот вопрос приходит ему в голову.               — Дурацкий случай. Они переводили какого-то дракона, не очень большого и всего связанного цепями, когда я стоял у ограждения. Дракон взбесился и шарахнулся в мою сторону, я попятился назад, запнулся и перелетел через ограждение. Знатно я перепугался, когда увидел, как она смотрит на меня.               — А я-то как испугался, — усмехается он, делая глоток чая, надеясь на то, что ромашка успокоит его бешено стучащее сердце.               — Ты спас мне жизнь, — говорит Леонард, глядя прямо на него. Он не отводит взгляд, вглядываясь в ярко-голубую радужку.               — Я не хотел, чтобы ты пострадал, — отвечает он. — Не мог позволить жизни отнять у меня кого-то ещё.              Леонард выглядит ошеломлённым, а он сосредотачивается на своём чае, стараясь игнорировать пронзительный взгляд. Ему неловко, а внутри всё горит как на пожарище. Ромашка, чёрт тебя дери, ты будешь действовать или нет?!               — Это твои работы? — спрашивает Леонард, и, повернув голову, он видит, что мужчина указывает на блокнот. Он кивает. — Можно посмотреть?              Подумав немного, он снова кивает, сжимая кружку до побеления костяшек. Леонард ставит кружку на стол и осторожно берёт блокнот в руки. Открыв первую страницу, невольно охает. Он тут же смущается.               — Это ещё незаконченный набросок и…               — Дело не в этом, — отмахивается Леонард, всё ещё пораженно глядя на рисунок. — Эта девушка выглядит как моя сестра. Ей сейчас двадцать, но в детстве…               — Это Элизабет Джонс, — он мысленно чертыхается, вспоминая, что Леонард называл имя своей сестры. Бэтси. Элизабет. Новое перерождение? — Она была одной из самых опасных пираток девятнадцатого века, превзойдя своего приёмного отца — Барта Джонса, известного как Чёрный Барт. В детстве я многое узнал о них.               — Понятно, — отвечает Леонард. Он всё ещё выглядит пораженным, но всё же переворачивает страницу, начиная разглядывать рисунки.              Он чувствует себя настолько неловко и взволнованно, что желание сбежать с громким криком всплывает в голове каждые пять секунд. Он сидит на стуле только благодаря неимоверной силе воли и кружке с ромашковым чаем, из-за которой его руки заняты, и он не в силах выхватить блокнот из чужих рук.              Когда рука Леонарда замирает над третьим его портретом, который, пожалуй, он с натяжкой может назвать сносным, из груди мракоборца вырывается вздох.               — Это великолепно, — негромко говорит Леонард.               — Он не передаёт и десятую часть реальности, — отвечает он таким же полушепотом, чувствуя, как алеют уши.              Леонард поднимает взгляд, и их глаза встречаются. Повисает тишина. Он чувствует, как с каждой секундой его лицо краснеет все сильнее, но вместо того, чтобы отвести взгляд, он опускает его на чужие губы.              А в следующее мгновение Леонард наклоняется вперёд.              Его губы на вкус как ромашковый чай и кровь, они тёплые, немного суховатые. Он широко распахивает глаза, не веря тому, что происходит… А затем язык проникает ему в рот, и он шумно стонет, отвечая на поцелуй.              Это похоже на ураган, и он, наконец, понимает, почему их называют человеческими именами. Леонард сметает ему крышу, заставляя терять контроль над собой. Он — одни лишь эмоции, волной проходящие сквозь его душу.              Ладонь Леонарда ложится на его щеку, осторожно поглаживая её большим пальцем, а его собственные пальцы зарываются в грубоватые волосы.              Воздух в лёгких заканчивается, и они вынуждены разорвать поцелуй. Соприкоснувшись лбами, они шумно дышат. Даже при таком плохом освещении он видит, как покраснели уши Леонарда, и чувствует, как покрывается мурашками его кожа, когда он пальцами скользит по шее.              Их глаза встречаются, и Леонард шумно выдыхает.               — Что же ты делаешь со мной, Scarlet.              Уголок его губ приподнимается, а затем они вновь целуются, и сердце взрывается тысячью фейерверков.       

***

             Леонард не становится лучом света его тёмной жизни. Нет, тьма, проблемы и злость, которую люди выливают на него, никуда не исчезают, но появляется кое-что новое. Неимоверно лёгкое чувство в животе, согревающее и дарящее надежду. Впервые в жизни он чувствует тепло и, наконец, понимает, почему художники, с которыми он был знаком когда-то, так восхищаются и превозносят любовь.              Но ему не хочется творить. Не хочется рисовать, будучи вдохновлённым этим чувством. Нет, вовсе нет. Он хочет сохранить его. Хочет, чтобы душа и сердце запомнили, каково это — любить. И он не хочет делиться этим чувством ни с кем, кроме Леонарда.              Каждую свободную минуту они проводят вместе. Ему не хочется отрываться от чужих губ, не хочется выскальзывать из тёплых объятий и переставать ощущать прикосновения. Он влюблён в Леонарда настолько сильно, что хочет, чтобы он был только его. Целиком и полностью. Каждый час. Каждую минуту.       

***

             Леонард сидит, прислонившись спиной к кровати, и разглядывает один из его старых альбомов, в то время как он сидит рядом, закинув ноги на мужчину и читая книгу. Ему нравится, что им необязательно говорить. Тишину, воцаряющуюся в такие моменты, наполненную теплом и пониманием, он обожает всей душой.              Но вот он натыкается на стихотворение. Оно небольшое, но настолько чувственное, что он решает прочитать его вслух.               — Plaisir de l'amour ne dure qu'un moment, — начинает он, чувствуя, как Леонард замирает. — chagrin de l'amour dure toute la vie.*              Он замолкает, чувствуя, как что-то упирается ему в ногу. Затем опускает книгу, глядя на Леонарда.               — Тебя возбуждают стихи на французском?               — Нет! — возмущённо восклицает Леонард, краснея. Приподняв бровь, он с прищуром смотрит на мужчину, который краснеет ещё больше. Затем в голову приходит осознание, и он ухмыляется, откладывая книгу в сторону.               — Peut-être, — мурчит он, наклоняясь. Леонард замирает, кажется, забывая как дышать, и, чёрт возьми, он определённо прав. — Mon français t'excite? Mon accent anglais, bien sûr, est encore horrible, mais ça ne te dérange pas, n'est-ce pas? *               — Господи боже, — шумно выдыхает Леонард, и он смеётся. Леонард рычит, и наклоняется вперёд, прижимая его к полу. Он позволяет себе усмехнуться, чувствуя, как возбуждение скапливается внизу живота.               — Pour la glace, tu es trop chaud.*               — Засранец, — шипит Леонард, а затем грубо целует его, вжимая в пол.       

***

              — Будешь ли ты всё ещё любить меня, когда я не буду таким молодым и прекрасным? — негромко поёт Леонард, перебирая струны.              Они на холме. Он лежит, закутавшись в плед и положив голову Леонарду на плечо. Над ними бесконечное звёздное небо, а от костра исходит мягкий свет и приятное тепло.               — Будешь ли ты любить меня, когда у меня не будет ничего, кроме моей сломленной души? — песня заканчивается, и Леонард доигрывает мелодию.               — Я буду, — шепчет он, и повисает тишина.              Он чувствует себя неловко и смущённо, но в то же время в его душе зарождается тень беспокойства и даже страха.               — Как ты думаешь… — наконец заставляет себя сказать. — Когда закончится война?               — Думаю, скоро, — отвечает Леонард. — Последователей Гриндевальда всё меньше. Восемьдесят процентов из них уже в тюрьмах. Ходят слухи, что Дамблдор вот-вот вызовет Гриндевальда на дуэль. Надеюсь, ему хватит духу победить бывшего любовника.               — Любовника? — приподнимает бровь он. Леонард кивает.               — Бывшего любовника. И когда они встретятся, и Дамблдор победит, то всё закончится.               — Почему ты так уверен, что Дамблдор победит?               — Потому что я хочу в это верить. Любовь и добро ведь должны победить, не так ли?               — Что насчёт нас с тобой? — осторожно спрашивает он, и Леонард замирает. — Когда война закончится… Сохранимся ли «мы»?               — Конечно, — уверенно говорит Леонард, глядя ему в глаза. — Я ни за что не расстанусь с тобой, Scarlet. Хочу увидеть тебя в Париже. Свободного, улыбающегося и перепачкавшегося в краске.               — Я никогда не пач…               — Наглая ложь, — с улыбкой шипит Леонард, и он щипает его за бок, в ответ получая лишь смех. Он не может сдержать улыбки.               — Я люблю тебя, — шепчет он, глядя в ярко-голубую бездну. Леонард улыбается, а затем целует его медленно и невероятно нежно.               — Я люблю тебя, — отвечает таким же шепотом, и сердце его наполняется надеждой на то, что всё будет хорошо.       

***

             В начале мая, когда во всех газетах пишут о грядущей дуэли Дамблдора и Гриндевальда, в штаб приходит громовещатель из Министерства. Для отряда есть задание, им нужно возвращаться в Англию.              Штаб, на удивление, не окрылён этой новостью. За эти несколько месяцев они успевают привязаться друг к другу, так что драконоборцы закатывают прощальный ужин, наполненный тостами, пожеланиями удачи и надеждами на новую встречу. Он чувствует себя на этом празднике лишним и едва борется с паникой, железной рукой сжимающей горло.              Леонард уводит его прочь, крепко сжав ладонь и переплетя пальцы. Он позволяет вести себя — непонятная тревога и страх затуманивают разум так, что он приходит в себя лишь когда слышит тяжелое дыхание валлерийского дракона. Они часто приходят в его ангар, потому что здесь их никто не может найти.              Он смотрит на Леонарда, чувствуя, как в уголках глаз медленно скапливаются слёзы. Тот качает головой, чуть улыбаясь.               — Хей, Scarlet, — шепчет он, касаясь ладонью щеки. Он прижимается к чужой руке, словно котёнок, ищущий ласки.               — Я не хочу, чтобы ты уходил, — шепчет он, замечая, что голос его пропитан слезами. Несколько из них срываются с глаз, спускаясь вниз, но Леонард осторожно сцеловывает их.               — Всё будет хорошо.               — Это опасно. Ты можешь…               — У меня есть кое-что для тебя.              Он, не отпуская руки, ведёт его в сторону, туда, где лежит сено, а затем приседает, начиная разгребать сухую траву.              Когда, наконец, Леонард находит то, что искал, его глаза раскрываются в удивлении, а из горла вырывается сдавленный звук.               — Это…               — Дженер сказал, что его зовут Флэш, — говорит Леонард, осторожно вкладывая яйцо в его руки. Он тут же чувствует тепло, а затем лёгкий толчок. Святой Мерлин…              Он поднимает взгляд. Ярко-голубые глаза смотрят прямо на него, а на потрескавшихся губах появляется нежная улыбка.               — Он твой, Scarlet. Я вернусь, и мы сбежим в Париж, а ты пока вырасти этого малыша.              Он кивает, и они целуются. Рвано и страстно, но с невесомой нежностью, и он чувствует, как слёзы катятся по щекам.       

***

             Он возвращается в штаб как обычно, когда солнце уже окрашивает небо в розовые тона. На душе его впервые за долгое время невероятная лёгкость. Он получил письмо от Леонарда, оно там, у него в нагрудном кармане, прямо над сердцем, наполняет его надеждой.              Лагерь встречает его тишиной, но эта тишина привычна для вечера. Все на ужине, но он направляется в противоположную сторону. Если и раньше он предпочитал обедать у себя, то сейчас он мало выходит из комнаты, потому что, чёрт возьми, их с Леонардом дракон вот-вот вылупится.              Вдруг из-за поворота выходит Лестер. Он поддерживает Роджера Дэвиса с перебинтованной головой. Он замирает, хмурясь, но в то же время в сердце появляется надежда. Неужели они вернулись?!              Он чуть ли не бегом несётся в лазарет. Сердце камнем падает вниз. Здесь пахнет кровью и гарью, из-за шторок слышны стоны и рыдания. Медики ходят туда-сюда, перебегая от больного к больному, в каждом из которых он узнаёт членов отряда. Сердце его сжимается, и он быстрым шагом уходит прочь.              В коридоре его окликают, и он резко разворачивается. Брат выходит из своей комнаты. Он уставший, в домашней одежде и с Зумом на плече.               — Хантер, — облегчённо вздыхает он, и на губах появляется улыбка. Он подходит ближе. — Привет. Ты видел Леонарда? Я был в лазарете, там почему-то его отряд, но я…              Он замолкает, видя, как меняется лицо брата. Он всем своим существом чувствует, что что-то не так, и по коже проходится холодок. Что-то случилось.               — Барти…               — Где он? — холодно спрашивает, чувствуя, как что-то острое впивается в живот. — Хантер, чёрт возьми, где он?!               — Они наткнулись на Гриндевальда. Там был пожар, — отвечает Хантер, и всё внутри него обрывается. — Адское пламя.               — Нет… — он делает шаг назад. Кровь пульсирует в висках, а дышать становится всё трудней.               — Мне очень жаль, Барти, — шепчет Хантер, делая шаг к нему. Он шарахается назад.               — Нет, нет, нет… — слова вырываются через рваные вдохи. В горле сухо, словно в пустыне, и он хрипит. — Он не мог… Он обещал, он обещал мне… Леонард, он…               — Барти…              А дальше наступает темнота, в которой трёхкратным набатом звучит крик, похожий на вой раненного зверя. Переполненный болью и отчаяньем, он ударяет по перепонкам, царапая их, словно тонкое стекло, и улетает в ту пустоту, где раньше было сердце.       

***

             Всё заканчивается восьмого мая. Дамблдор побеждает Гриндевальда, и война официально окончена. По всему миру празднуют победу, он же просто мечтает умереть.              Он собирается уходить. Находиться в лагере для него становится невыносимо мучительно, потому что каждый чёртов коридор напоминает ему о нём, и даже Флэш не может забрать эту боль.              Он хочет вернуться в Париж. Хантер собирается лететь с ним, и двадцать пятого мая они прощаются со всеми, а затем выходят за пределы лагеря. Флэш пока ещё ребёнок, не способный выдержать его, а потому они собираются лететь вдвоём на Зуме, в то время как Флэш полетит рядом.              Когда же они доходят до места отлёта, он замечает старика с бриллиантовой кожей. Флэш и Зум кидаются к нему, и Дженер с улыбкой гладит своих сыновей по голове, а потом подходит ближе.              «Уезжаете, значит»               — Да, — отвечает Хантер. — Возвращаемся в Париж. Хочешь полететь с нами?              «Нет», — качает головой Дженер. — «Я уже стар и немощен. До Парижа не дотяну. Хотя там красиво. Когда я был там в прошлый раз, здорово полакомился индейкой. Она там просто великолепная».              Он переводит взгляд на него. На старом лице отражается боль.              «Ты найдёшь его, Бартоломью. Принц всегда находит Лучника. Ваша вечная любовь пропитана кровью и страданиями, она редка и драгоценна, а потому нуждается в Вереске. Защите. Есть вещи, которых не изменить», — Дженерейшен замолкает, а затем вздыхает: — «Я говорил тебе это однажды, и скажу снова: Не позволяй ненависти и злости захватить твоё сердце. Твоя величайшая сила в способности прощать и любить, несмотря ни на что. Драконий цветок является прекраснейшим цветком из всех. Но он прорастает из крови и боли. Помни об этом, Бартоломью».       

***

             В Париже тепло. Он не хочет признавать, но он скучал по этому теплу. Холодные ветра закалили его, но теперь всё, что было связано с холодом, разбивало сердце похлеще, чем пила рубит лёд. Чёртовы каламбуры.              Они живут вместе. Их квартира гораздо больше и богаче, чем та, в которой жил он. Как оказалось, у Хантера есть деньги. Много денег. Здесь просторно и светло, есть собственная мастерская. А ещё это студия, так что ему приходится накладывать тройные заглушающие чары, чтобы не будить брата криками по ночам. От этого нельзя уберечь Флэша — они с драконом слишком близки, так что он становится именно той частичкой нового света, что пытается разогнать тьму.       

***

             Первый порез получается совершенно случайно. Он точит карандаши лезвием, как и подобает настоящему художнику, когда лезвие соскакивает, проходясь по бледной коже предплечья. Он ругается и роняет ножик. Кровь начинает течь быстро — не фонтаном, но и не капельками, а следом за ней появляется и боль, провоцирующая слёзы. Солёные капли падают в лужицу на полу, и в следующее мгновение он, позабыв о боли, как завороженный смотрит на появляющийся цветок.              Во второй раз это делает не он. Флэш пытается привести его в чувство после очередного кошмара, и его когти задевают кожу. Боль отрезвляет, и он приходит в себя.              Потом он начинает делать это специально. Хватает лишь одного пореза, чтобы прийти в чувство. Холод от лезвия отрезвляет, кожа рвётся, словно бумага, и он шумно втягивает носом воздух, игнорируя боль. Флэш смотрит неодобрительно и рычит, выхватывая оружие, но он в ответ лишь кричит, чувствуя, как кожа покрывается мурашками от взгляда пронзительных ярко-голубых глаз.       

***

             В середине лета он ощущает острую жажду рисовать. Это не вдохновение, нет. Потребность выжить, спасательный круг, за который он хватается с отчаяньем пассажира Титаника.              Хантер занимается фотографией, и периодически ему удаётся вытащить его на улицу, заманив кадрами великолепной природы или людей. Брат знает его слабости, а потому уже через год он знает практически всех художников города, и со многими отношения накреняются в сторону дружбы.               — Ты не думаешь открыть свою выставку? — спрашивает один из таких почти друзей — Теодор Смит.              Они сидят на веранде втроём. Хантер просматривает кадры с фотосессии, периодически делая глоток из кружки с кофе. Теодор держит чашку в руках, оттопырив мизинец, пьёт что-то с лавандой, в то время как он зарисовывает его профиль. Он пожимает плечами.               — Мне нечего показывать.               — Наглая ложь, — цокает Теодор, и его «ж» шипит, словно тысячи змей. Он вздыхает. — Я видел твои полотна, Бартоломью. Ты знаешь, что я скуп на хорошие слова, но это действительно хорошо.               — Простите, — раздаётся звонкий голос. Они синхронно поднимают головы, поворачивая их на звук.              У неё невероятно рыжие волосы. Кофейное платье официантки с белым фартуком, даже несмотря на ужасный фасон смотрятся на ней просто великолепно. Сама она похожа на цветок персиковой розы — с мягкими чертами лица, тёплыми карими глазами и смущением, окрасившем её щеки в нежно-розовый. Но она держится уверенно, с достоинством, что заставляет его кивнуть.               — Да, мадемуазель?               — Вы ведь Бартоломью Маккейб, — говорит она уверенно, сжимая края фартука. Он кивает, краем глаза замечая, как хмыкает Теодор. — Мы встречались раньше. Три года назад. Меня зовут…               — Луиза, — вспоминает он, и на лице девушки появляется облегчение, а затем — лучезарная улыбка, которая делает её ещё прекрасней. И он искренне улыбается в ответ.       

***

             Хантер выкупает им билеты на матч Ирландия-Болгария. Они собираются устроить себе что-то вроде уик-энда, но, собирая рюкзак, он думает о том, что с гораздо большим удовольствием остался бы во Франции.              В Болгарии холодно. Он сидит на трибунах, кутаясь в плед и мысленно проклиная того, кому в голову пришло придумать квиддич.              Хантер, в отличии от него, выглядит заинтересованным. Он болеет за Ирландию, но, благо, никаких атрибутов на нём нет. Хоть брат и порывался купить розетку, но после его презрительного фырканья от идеи отказался.              Они негромко подтрунивают друг над другом, игнорируя начало матча, как вдруг над полем проносится звонкое:               — И, наконец, звезда сегодняшнего матча! Великолепный ловец Ирландии — Эобард Чейз!              Хантер замирает и бледнеет, как при каждом упоминании имени партнёра. Затем прищуривается, и его глаза становятся чёрными. Состояние Всадника. Он вздыхает, повторяя действие брата.              Он находит Эобарда не сразу. Он ниже и коренастей остальных. Его блондинистые волосы на фоне ярко-зелёной формы наводят мысль о слизеринцах, но он шумно вздыхает, потому что сейчас это совершенно не важно.              Хантер вцепляется ему в руку.               — Это он, — шепчет он со слезами на глазах. — Это он. Мы нашли его, Барти.              Он молча кивает, чувствуя, как внутри всё сжимается.              После матча, Хантер пулей бежит куда-то вниз, так что он едва поспевает за ним. Он знает, что брат торопится — они с Эобардом успели столкнуться взглядами на поле, так что Хантер готов выпрыгнуть из кожи прямо сейчас.              Они прорываются куда-то к раздевалке, и если Хантер совершенно не в свойственной ему манере расталкивает людей, то он в такой же манере извиняется перед ними, стараясь поспевать за Хантером.               — Погоди-ка, — фыркает охранник, преграждая им путь в раздевалку. — Вам туда нельзя.              Хантер рычит, выглядя так, будто готов наброситься на этого несчастного прямо сейчас. Он с силой сжимает его плечо, выходя вперёд.               — Но нам очень надо. Вы даже не представляете…               — Знаем мы таких, — фыркает его напарник. — Фанатики. На каждом матче таких как вы…               — Хантер! — доносится откуда-то слева, и они синхронно поворачивают голову. Хантер напрягается, кажется, превращаясь в металл.              Эобард чуть старше его. У него молодое лицо, светлые, немного сальные волосы и пронзительный взгляд, переполненный надеждой. Ни следа безумия, что он видел в последний раз.               — Эо… — облегчённо выдыхает Хантер, а затем срывается с места, вырываясь из его хватки. В этот момент он остро чувствует, что теряет брата.       

***

             Во Францию он возвращается один. Квартира кажется ему невероятно большой для одного человека, и оттого невероятно одинокой. Тоска захлёстывает с головой, и Флэшу требуется много усилий, чтобы заставить его покинуть постель. Он много рисует и старается не бросать в огонь каждое письмо, что посылает Хантер. Он чувствует себя преданным. Покинутым. Невероятно одиноким.              Спустя два месяца Хантер пишет, что нашел ему сожителя. Он рад — один их дорогую квартиру он не потянет, а жить, сидя на шее брата, ему не хочется. Он чувствует благодарность, но она мгновенно рушится, когда он видит на пороге Луизу.               — Ваш брат написал мне, мистер Маккейб, — пожимает плечами она в ответ на его немой вопрос. — Сказал, что вам нужен сосед, иначе вы совсем затухнете. И да, про вашего питомца я знаю.               — Мне не нужна нянька, — рычит он, мысленно составляя гневное письмо Хантеру. Луиза выглядит опечаленной, так что он даже немного сожалеет о своих словах.               — Я обещаю не отвлекать Вас от работы, сэр, — говорит она. — Я здесь, потому что… — она вздыхает, заламывая тонкие пальцы. На лице её появляется тень. — Мне больше некуда идти. Моих денег едва хватает на питание, а Ваш брат согласился дать мне пожить здесь за совсем небольшую плату, с условием что я буду приглядывать за Вами. Он очень беспокоится о Вас.               — Если бы очень беспокоился, приехал бы лично, — вздыхает он, и на лице Луизы появляется сожаление.               — Вы поссорились?               — Нет. Он просто… — в это мгновение ему хочется рассказать Луизе о том, что он чувствует. Обо всём том одиночестве, что испытывает, и тех кошмарах, из которых не может выбраться. Но он обрывает себя, закусывая губу. — Не важно. Комната Хантера ближе по коридору. Самая дальняя комната — моя студия, туда не ходить.               — То есть Вы разрешите мне остаться?               — Над тем, что решает Хантер, у меня нет власти, — пожимает плечами он. Затем уголок губ его приподнимается. — Но, предупреждаю, я ужасный сосед.               — Не думаю, что хуже, чем у меня были, — улыбается она, и что-то в его сердце сжимается, а зачем смягчается. Словно мороженое, что подтаяло на солнце.       

***

             Через несколько месяцев он признаёт, что, возможно, это была просто отличная идея. Луиза хороший компаньон — тихая, понимающая, но не боящаяся говорить правду. Она прекрасно готовит, и у неё красивый голос, а потому они становятся близки.              Однажды, он забывает наложить заглушающие чары, и поэтому просыпается среди ночи, когда она трясёт его за плечи. На ней одна лишь сорочка, поверх которой накинута какая-то шаль, лицо бледное, а рыжие волосы спутаны.               — Ты кричал во сне, — говорит она, заваривая чай на кухне. Здесь неярко горит лампа, пока он сидит, поджав ноги и обхватив колени руками. Его пробивает мелкая дрожь, а липкие руки кошмара никак не хотят выпускать из своих объятий. — Тебе ведь часто снятся кошмары, да?               — Я забыл наложить чары, — говорит он, стараясь прогнать эту сиплость из голоса. Она хмурится. — Прости меня.               — И как давно ты этим страдаешь?              Он молчит, делая глоток чая и вздрагивая, осознавая вкус. Ромашковый.              За него отвечает Флэш, и он видит, как Луиза бледнеет, а в её карих глазах появляется та темнота, которую он бы предпочёл никогда не видеть. Ему почему-то не хочется её разочаровывать.               — Почему ты не сотрёшь свои воспоминания о войне? — негромко спрашивает она. Он замирает, глядя прямо на неё, дабы удостоверится, серьёзна ли она. — Если они причиняют тебе так много боли…               — Нет, — резко отвечает он. В голове калейдоскопом проносятся воспоминания о Леонарде, и одна лишь мысль о том, что он забудет всё, приводит его в ужас. — Я скорее умру, чем откажусь от этого. Дело не в том, что всё было ужасно, нет. Как раз таки наоборот. Всё было настолько великолепно, я был переполнен надеждами, и я так часто представляю, что было бы, если бы он не…              Он шумно выдыхает, глотая слёзы. Леонарда нет в его голове — там лишь боль и темнота, в которую он упал в тот злополучный вечер. В горле появляется ком.               — У меня была сестра, — слова Луизы в воцарившейся тишине звучат колоколом. Он поднимает на неё глаза. Луиза выглядит печальной, а шаль сползла, оголив плечо. — Красавица Мишель. С пухлыми щёчками и белыми волосами. Она была похожа на ангела. Я любила её всем сердцем. Наши родители были не самыми богатыми людьми, но я делала всё, чтобы она была счастлива.               — Что случилось? — спрашивает он шепотом. В глазах Луизы появились слёзы.               — Я не знаю, — отвечает она на удивление спокойным голосом. — Что-то ужасное. Ей было всего пятнадцать.               — Но ты не помнишь, потому что…               — Потому что я стёрла себе воспоминания об этом. После её смерти я год пролежала в больнице. Я сама почти умерла.               — Мне так жаль, Луиза, — искренне говорит он, накрывая её руку своей. Она кивает. — Ни ты, ни твоя семья не заслужили такого…               — Я знаю. Но в этом то и загвоздка. Смерть не видит различий между Святыми и Грешниками, Бартоломью. Она забирает и забирает. Но мы продолжаем жить. И хоть я скучаю по ней каждый день, и я всё бы отдала, лишь бы увидеть её вновь хоть на мгновение. Но я уверена, что моя маленькая Мишель бы не хотела, чтобы я так страдала из-за того, над чем не имела власти. Как и тот, кого потерял ты. Всё, что мы можем, продолжать жить, наслаждаясь тем, что у нас есть.              Она замолкает, глядя прямо на него, и он чувствует, как страх уходит, уступая место облегчению.       

***

             Он рисует её. Маленькую девочку с белыми волосами и в венке из маргариток. Он понятия не имеет, хорошая ли это идея — он всегда был плох в этих вещах — он понятия не имеет, как на самом деле выглядит сестра Луизы. Он просто рисует, доверяя своей интуиции и желанию сделать это.              Показать портрет самой Луизе он решается не сразу. Он приводит её в студию, а затем осторожно, едва дыша, снимает закрывающую полотно ткань. Луиза замирает.               — Я не знаю, хорошая ли это идея, — говорит он чуть смущённо. — Я правда не знаю, похожа ли она, я просто подумал… Я пойму, если ты разозлишься…              Он замолкает, видя, как по щекам Луизы медленно катятся слёзы. Он чувствует себя сбитым с толку, и его разрывает от желания закричать и убрать это всё, потому что хоть она и прекрасна, ему совершенно не нравится, когда она плачет.               — Прости, — шепчет он и тянется к палочке, чтобы уничтожить портрет, но она останавливает его взмахом руки. Он замирает, замечая на её губах улыбку.               — Она будто живая… — шепчет Луиза, осторожно касаясь волос Мишель. — Она всегда мечтала о таком платье и венке. Я никогда не умела их плести. Как бы не пыталась, они всегда разваливались.               — Я умею их плести, — шепотом говорит он и чувствует, как горят его уши, когда Луиза смотрит на него с улыбкой. — Цветочная магия — один из моих супер-навыков. Я научу тебя, если ты…               — Это было бы просто замечательно, — кивает она. — Портрет замечательный. Ты замечательный, Бартоломью.               — Ничуть, — качает головой он. — А вот ты просто прекрасна, Луиза. Я невероятно благодарен, что ты появилась в моей жизни, персиковая роза.              Луиза улыбается, пока по щекам её всё ещё струятся слёзы. И когда она целует его, он чувствует эту солоноватость на языке.       

***

             Их отношения — нечто эфирное, пропитанное заботой, которой Луиза окружает его. Своим светом и теплом она разгоняет тьму и наполняет пустоту облегчением и неким подобием покоя. Тёплые цвета приходят в его жизнь, он всё чаще берёт заказы, желая обеспечить ей лучшую жизнь. Лу светится от счастья, наконец, поступая по специальности — целительница. Теперь он понимает, откуда в ней столько заботы.              Она любит его. Он чувствует это всем своим существом, и это яркое и невероятно искреннее чувство заставляет его поражаться. Он не видит, что она нашла в нём — сломленном, язвительном и противном художнике, который неделями не бреется, ходит в поношенной одежде и часто опускает перепачканные краской кисточки в стаканчики с чаем.              Однажды он решается задать этот вопрос вслух. Они гуляют по ночному Парижу. Её рука в его руке, а на рыжих волосах венок из Ландышей.               — Я люблю тебя, — отвечает она, глядя ему в глаза. На её щеках появляются ямочки, когда она улыбается. — Потому что, несмотря на свою сварливость, язвительность и прочие недостатки, которые ты приписываешь себе, ты обладаешь невероятным даром — превращать свою боль в искусство, окрашивая тьму, что есть где-то там, глубоко внутри тебя, в ярчайшие краски. Я люблю тебя, потому что ты создаёшь красоту — цветы, буквально из ничего. Я люблю тебя, потому что ты ценишь то, что почти утрачено. Я люблю тебя, потому что ты — Бартоломью Маккейб. И этого мне достаточно.              Она целует его, и он отвечает на поцелуй. Ему тридцать четыре года, и впервые ему кажется, что он готов начать жить.       

***

             Всё рушится, когда они вспоминают первую жизнь.              Он возвращается из Норвегии с грузом воспоминаний о Лучнике. Его образ преследует его везде — галлюцинации, сны, реальность. Иногда ему кажется, что он сходит с ума. Иногда он в этом уверен.              Непонимание в глазах Луизы разбивает ему сердце. Он чувствует себя бесконечно виноватым перед ней, но в то же время — перед ним. Это грязное чувство того, что он предал их обоих, душит его, тянет назад в тот тёмный омут, из которого его с таким трудом вытащила Луиза.              Он отдаляется от неё, погружаясь в работу и воспоминания. Ему не хочется есть, не хочется пить — только рисунки, рисунки, рисунки. Луиза с криком и слезами на глазах заставляет его отрываться хоть ненадолго и чуть ли не силой пихает в него еду. Ей больно, она разочарована и злится, а тьма всё сильнее проникает в него, пожирая кусочек за кусочком. Раз за разом она повторяет: «Его не вернуть, Барти. Прошу, останься со мной», но он отмахивается, вновь возвращаясь к полотнам. Шрамы — старые и новые — покрывают его тело, Айтуан растёт буквально везде, но он не останавливается.              Иногда боль отступает. Иногда он не помнит, что делал прошлым вечером, а затем находит окурки — верный признак того, что Барт Джонс был здесь. Джонс вытаскивает его оттуда, и он впервые завидует пирату — хоть тот тосковал по Лучнику, он никогда не любил своего Леонарда.       

***

              — Ты причиняешь ей боль, — говорит Хантер.              Он приехал проведать его. Луизы не было дома — ушла на рынок, а они пили чай на кухне. Он смотрит прямо на брата.               — Что?               — Ты причиняешь ей боль своими выходками. Я видел её. Она несчастна, Барти. Она очень сильно любит тебя, раз всё ещё здесь. Уважай это. Луиза — единственный свет твоей жизни. Прекрати отравлять его своей тьмой.              Он надеется, что это говорит не его Хантер. Любой другой, но только не его. Слова брата вонзаются куда-то в живот и звенят в голове ещё долго после его ухода.              Он возвращается в студию. Садится за незаконченный портрет — Фрея в короне из цветов. Она выглядит как богиня из Скандинавских мифов, но сейчас он не обращает на это никакого внимания.              Прекрати отравлять его своей тьмой.                     Он — яд. Он понимает это. Как и то, что она не заслуживает быть отравленной. Луиза, его прекрасная персиковая роза. Во что он превратил её? Как сорняк-вредитель он пристал к ней, внедрился в её корневую систему и начал медленно высасывать соки.              Он знает, что делают с сорняками.              Он не чувствует страха. Он делал так сотни раз. Теперь просто нужно в другом направлении. И сильнее, намного сильнее.              Его бледная, практически прозрачная кожа вспарывается слишком легко. Лезвие останавливается, запинаясь о бугристые шрамы, но он упрямо ведёт вниз.              Организм, а быть может Флэш, бьёт тревогу, чувствуя, что что-то не так. Он медленно сползает со стула на пол. По щекам бегут слёзы, а на полу появляется и растёт с каждой секундой багровая лужа, которая медленно подбирается к лицу.              Кровь тёплая, даже горячая. От неё исходит странный запах — солоноватый, чуть металлический, он оседает во рту. Слёзы стекают по лицу вниз. Он слышит шипение и бульканье так отчётливо, будто оно раздаётся прямо в ухе, а затем лица касается мягкий лепесток. Он чувствует его запах, похожий на красное вино.              Его убегающий взгляд натыкается на портрет — ярко-голубые глаза, кажется, смотрят прямо на него.               — Будешь ли ты всё ещё любить меня, — шепчет он, а затем проваливается в темноту.       

***

             Его спасает Луиза. Он не знает всех подробностей, как это произошло. Он просто просыпается где-то через неделю, видя перед собой её заплаканное, но улыбающееся лицо и чувствует облегчение.              Они с Флэшем тщательно заботятся о нём. У него даже не остаётся шрама, а те, что были до этого, превращаются в белые, едва ощутимые полосочки. Он не понимает, как она сделала это.              Она заботится о нём, и каждое её прикосновение наполнено облегчением и нежностью. Она улыбается ему и делает вид, что ничего не произошло, но иногда он слышит, как она плачет, заперевшись в ванной. От этого ему становится тяжело, но он слишком вымотан, чтобы сделать хоть что-то.              Всё, что он может, молча принимать заботу и позволять ей заботится о нём. Выводить его на прогулки. Не подпускать к картинам. Готовить его любимый бульон с курицей и макаронами. Он не знает, что чувствует — благодарность или же сожаление — и поэтому просто молчит.              Однажды Луиза приводит домой знакомого врача, и он соглашается на осмотр, но не отвечает ни на один вопрос этого тощего рыжего мужчины в белом халате. Флэш неодобрительно качает головой, а Луиза поджимает губы, в то время как в её глазах блестят слёзы.              О том, что Хантер и Эобард в городе, он узнаёт от Флэша. Они даже пытались пройти к нему несколько раз, но Луиза не пускала, говорит дракон. Он кивает, чувствуя, как благодарность наполняет его сердце. В тот вечер он сжимает руку девушки, улыбаясь ей самой искренней улыбкой, на которую только способен. И в ответной улыбке видит, что ей этого достаточно.              Братья всё же приходят. Однажды, когда он совершенно к этому не готов, но Флэш убеждает его согласиться. Он не может бегать от них вечность.              Они оба злы, это он отмечает сразу. Он чувствует их негодование и разочарование, которое Хантер пытается скрыть, а от Эобарда же они исходят волнами. Он чувствует себя хомячком в клетке, желая закопаться в обрывках бумаги и заснуть там, свернувшись комочком.              Их разговор, если так можно назвать их попытки заставить его заговорить, не заканчивается ничем хорошим. Он молчит, разглядывая потрескавшуюся краску на подоконнике и размышляя о цветах.              Они уходят разочарованными, а он ещё долго стоит у окна. Создавая цветы, он с нежностью выплетает венок, тихо напевая себе под нос их песню. Он не замечает, как Луиза появляется в комнате, и лишь когда её ладонь ложится ему на плечо, он вздрагивает и поворачивает голову. Она выглядит чуть обеспокоенной.               — Ты в порядке, Барти? — спрашивает она негромко.              Он грустно улыбается ей, а затем кладёт венок на рыжие волосы. На её потрескавшихся губах появляется улыбка. Он улыбается в ответ, а затем, взяв за руку, ведёт к кровати. Они садятся друг напротив друга, он берёт её ладони в свои, а затем, вздохнув, говорит:               — Мне нужно кое-что тебе рассказать.       

***

             Они переезжают в Англию. Благодаря стараниям Луизы то, что раньше было холодным домом его семьи, превращается в уютное гнёздышко, полное тёплых тонов, его картин на стенах, цветов в вазах и мягких ковров на полах. Луиза выглядит счастливой — она порхает по дому, напевая себе что-то под нос. Они исцеляют друг друга, и он чувствует, как прошлое медленно отпускает его.       

***

             Они играют тихую свадьбу, на которой никого нет кроме них, священника и Флэша, который выполняет роль девочки с цветами. На Луизе непышное нежно-розовое платье, а волосы украшает венок из оранжевых роз — символ их любви. Давая клятву, он чувствует, что поступает правильно, а вид счастливой девушки, улыбающейся так ярко и искренне, греет его сердце.       

***

             Он ходит по городу, набираясь вдохновения. В Годриковой впадине спокойно, и ему здесь очень нравится, особенно весной — когда зацветает миндаль, а воздух наполняется ароматом свежести. Благодаря уговорам Луизы он начинает принимать заказы, и вскоре из-за восторженных отзывов заказчиков, которые хвалят его талант, становится известен на всю страну. Но он слишком язвителен и саркастичен, так что в основном заказы принимает Луиза, он же молча рисует, изредка обмениваясь с клиентами парой фраз и натянутой улыбкой. Ему не нравится общаться с людьми — он делает это только ради Луизы, которая громко смеётся каждый раз после очередного казуса.       

***

             Провалы в памяти всё ещё случаются, но каждый раз после такого случая, он находит короткую записку, рассказывающую о том, что происходило, с подписью от одного из Бартоломью. Чаще всего тело заимствует именно Барт Джонс — ходит выпить в бар или покататься на лодке. Он не придаёт этому значения — пусть развлекаются…              Пока однажды спустя несколько месяцев после одного из таких провалов — единственного, о котором не было записки — Луиза, нервно улыбаясь, объявляет ему, что беременна.               — Я знаю, что ты не хотел этого, — говорит она негромко, стоя напротив него. Её лицо бледное, и сама она выглядит напуганной и уставшей. — Но этот ребёнок… Я хочу его. Я хочу стать матерью, Барти. Но если ты…               — Это чудесно, — говорит он, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Да, мы оба к этому не готовы, и я не уверен, что способен стать хорошим отцом, но ты, Лу… Ты станешь лучшей матерью, которая только может быть. В этом я уверен.              По её лицу текут слёзы, но она улыбается, крепко обнимая его. Он гладит её по волосам, пока Очный цвет полевой прорастает в горшках на окнах.       

***

             Нора рождается двадцать второго апреля — седьмую годовщину его попытки самоубийства. Впервые взяв её на руки, он чувствует, как его сердце разбивается. У Норы — его прекрасной девочки — ореховые глаза и медно-рыжие волосы. Она улыбается ему так искренне, что он забывает, как дышать. Он делает ей венки из Нарциссов и Лютиков. Она — его Новое начало. И он чувствует, что готов к этому.       

***

             Когда Альбус Дамблдор делает заказ, он испытывает двоякие чувства. Директор Хогвартса всегда был для него уважаемым человеком, но теперь каждый раз, когда он смотрит в эти пронзительные голубые глаза, он видит Леонарда и слышит слова, сказанные им много лет назад.               — Я думала, ты ударишь его, — говорит Лу. Они сидят на кухне с чашками чая на столе. Нора посапывает на руках матери. Он приподнимает бровь, а она усмехается. — Мы с Флэшем делали ставки на то, через сколько ты разобьёшь ему нос.               — Он у него и так искривлён, — говорит он, и Луиза негромко хихикает. — Но мне ещё представится шанс.               — Да ну, — фыркает Лу. — Он оформил ежемесячную поставку картин?               — Нет и не говори, что у нас есть такая функция! — шутит он, и Лу снова хихикает. Он улыбается, радуясь, что ему удалось рассмешить её. — Как ты думаешь, из меня выйдет хороший учитель Травологии?              Она смотрит непонимающе, а затем, кажется, в голове у неё что-то щёлкает. Она удивлённо смотрит на него, а затем улыбается.               — Определённо, если не будешь убивать учеников каждый раз, когда они будут путать Аконит с Вереском.               — Как вообще можно перепутать Аконит и Вереск, Луиза Маккейб?! — возмущённо вопит он, а она шипит в ответ, едва сдерживая смех.       

***

             Преподавание даётся ему нелегко. Ему непросто взаимодействовать с учениками, которые не обладают такой же тягой к Травологии, как и он, а поэтому вскоре он превращается в саркастичного преподавателя, которого половина школы побаивается, а другая — уважает.              С преподавательским составом у него складываются не особо близкие, совершенно профессиональные отношения. Он сближается с профессором Минервой МакГонагалл лишь потому, что в ответ на его сарказм она отвечает таким же сарказмом. К тому же она, как и он, любит чай, и порой они устраивают себе небольшие посиделки по вечерам, проверяя домашнюю работу или же просто разговаривая обо всём на свете. Он даже рисует её портрет и вручает ей, прикрепив открытку с едким комментарием. Она в ответ на это закатывает глаза, но всё же улыбается, присылая Норе коробку печенья.              Нора большую часть дня проводит с ним, потому что Луиза работает в больнице Святого Мунго. Она помогает ему в теплице и бесповоротно влюбляет в себя учеников, очаровывая своей улыбкой и искренностью.              Он посвящает дочери всё свободное время, наравне с учениками обучая её Травологии и искусству флористики. Нора оказывается способной к этому — она впитывает все знания о цветах, словно губка, смотря на него с блеском в ореховых глазах. Цветочная магия проявляется, когда ей исполняется четыре, и она выглядит необычайно счастливой, создавая венки для Лу и профессора МакГонагалл.              Порой за ней приглядывает Хантер. Старший брат от неё в таком же восторге, в котором пребывает она от своего дяди. Хантер разрешает девочке вплетать цветы в его волосы, а потом ещё долго ходит с ними, гордо улыбаясь.               — Изобретаешь новое движение? — фыркает он, когда брат приходит к нему с вплетёнными в бороду цветами и в кожаных ботинках. — Смесь панк-рока и хиппи? Панкпи?               — Заткнись, старый ворчун, — отвечает Хантер, ударяя его кулаком в плечо. Он охает, потирая плечо, а брат отчего-то становится серьёзным. — У неё ещё не было выброса магии? Не цветочной, а обычной?               — Нет, — качает головой он. — Но ей всего пять. Успеется.              Хантер молча кивает, а он пытается убедить себя в правдивости собственных слов.       

***

             Норе исполняется десять, когда они с Луизой понимают, что выброса магии ещё не было. Лу выглядит озабоченной, водя дочь по врачам и целителям. Никто не может сказать, почему Нора, способная заставить целое поле цвести разнообразными цветами, не может исполнить самое простое заклинание.              Нора выглядит печальной, и с каждым днём ему становится всё труднее развеселить свою девочку. Он становится замкнутым и всё больше ночных часов проводит за рисованием.              Однажды Дамблдор вызывает его к себе с просьбой нарисовать его портрет. Он соглашается, потому что картины — единственное, что способно отвлечь его от беспокойства о дочери. Правда по пути он теряется, так что ему приходится спросить у горгулий, что сидят возле кабинета ЗоТИ, дорогу.               — Я склонен предположить, — говорит Дамблдор, сидя у себя в кресле, в то время как он делает первые наброски. — Что Нора вовсе не больна.               — Она не сквибб, — холодно отвечает он, до побеления костяшек сжимая кисть в руках.               — Нет, конечно, нет. Её цветочная магия — необычайно редкий дар стоит заметить — просто невероятна. Истории известно всего два волшебника, обладавших ей. Один из них Вы, Бартоломью, а второй — Ваш тёзка, Бартоломью Луарилльский.               — Луарийский, — автоматически поправляет он, и Дамблдор кивает.               — Несомненно. Но насчёт Норы я склонен предположить, что она та, кого магглы зовут Савантами. Такие люди при общей заторможенности в развитии имеют чрезвычайно-выдающиеся способности в одной из областей, будь то фотографическая память или способность высчитать в уме огромные числа. В магическом сообществе саванты — довольно редкое явление. Им был поистине великолепный пират, гроза морей в Викторианскую эпоху Барт Джонс, он же Чёрный Барт, а так же мистер Бартоломью Флаувер — пекарь, живший на несколько лет раньше Джонса. Я был в его пекарне пару лет назад, и именно тогда во мне появилась страсть к лимонным долькам. Если будете в Лондоне — обязательно зайдите. Думаю, вы оцените кексики с голубикой. Говорят, их делают по самому первому рецепту, который создал…               — Вы знаете, — говорит он, бессовестно перебивая директора. Тот замолкает, глядя на него с полуулыбкой. — Вы знали с самого начала или…               — Нет, конечно, когда Вы, Бартоломью, переступили порог моей школы, я понятия не имел, что удостоился чести обучать самого принца Луарийского трансфигурации, но, несомненно, от меня не ускользнул тот факт, что Вы были необычным ребёнком. Что есть нечто, что связывает Вас с Джонсом и драконами. И моё предположение подтвердилось, когда мистер Ритроу сообщил мне о Ваших необычайных успехах в области общения с драконами. Но, стоит признать, Ваша история, это что-то необычайно интересное, Бартоломью.               — Не вижу в этом ничего интересного, — бурчит он себе под нос, и Дамблдор усмехается.               — Как Вы вспоминаете прошлые жизни? Что является ключом?               — Абсолютно уверен, что Вас это не касается, профессор.               — Не будьте таким букой, Бартоломью. Это чисто научный интерес. А Ваш брат, мистер…               — Ни я, ни Хантер не являются Вашими подопытными кроликами, Дамблдор, — холодно отвечает он. — Наша история совершенно не касается Вас, а потому прошу не докучать мне вопросами о том, к чему Вы не имеете отношения.               — Последний вопрос, и мы закроем эту тему.               — Если это как-то…               — Ваш Человек — это ведь не миссис Маккейб, я прав?              Он замирает. Образ Леонарда возникает перед глазами, и он сжимает кисть, прогоняя его. Он чувствует, как где-то там в голове бурчит Барт Джонс, просясь наружу, но он сдерживает его.               — Нет, не она, — отвечает холодным голосом. Образ Леонарда — его улыбка и ярко-голубые глаза никак не хотят уходить из головы. — Моего Человека звали Леонард. И Ваш бывший любовник превратил его в кучку пепла двадцать лет назад, — он смотрит прямо на Дамблдора, замечая, как голубая радужка наполняется страхом. — Он не дожил три дня до окончания войны. Единственное, что осталось от него — мой дракон и короткое письмо, написанное за сутки до его смерти. Я мечтал сбежать с ним в Париж. Я почти покончил с собой, но моя жена спасла меня. Так что, прошу Вас, не стройте из себя невинность, Дамблдор. Я — не Ваша марионетка. Надо мною нет нитей.       

***

             Он увольняется из Хогвартса в тот же год, возвращаясь в Годрикову Впадину. На одиннадцатилетие Нора не получает письма, а поэтому сидит весь день в комнате. Он решается прийти к ней на закате.               — Можно я войду? — осторожно спрашивает он, приоткрыв дверь спальни.              Рыжая макушка Норы выглядывает из домика, сооруженного из подушек и одеял. Её глаза заплаканные, и от этого вида сердце сжимается.              Он проходит, а затем, закрыв за собой дверь, забирается к девочке в домик. Нора сидит, обнимая свою куклу и старательно вытирая кулачками слёзы.               — Я не волшебница, да? Врач в больнице говорил, что я какой-то эволюционировавший вид сквибба…               — Вот понаберут необразованных врачей, — вздыхает он, и она фыркает. — Тот врач ошибся. Ты не сквибб, Лютик.               — Но я ведь не волшебница.               — Нет. Ты — Савант. Это значит, что у тебя чрезвычайно хорошо развито одно направлении магии, но заторможены остальные. Но знаешь что, малышка? Меня всегда до ужаса выбешивали все эти ярлыки, которые так любят вещать всякие придурки вроде того врача. Савант, маггл, сквибб, маледиктус… Мы все люди, Лютик. И смерть, любовь и жизнь не видят различий между нами. Они забирают и забирают. Но мы продолжаем жить.               — Но я не поступлю в Хогвартс, не так ли?               — К сожалению, нет. Но послушай меня, малышка. То, что ты не волшебница, не делает тебя какой-то неполноценной. Ты просто другая. Как много волшебников, которых ты знаешь, могут похвастаться тем, что создают целое поле цветов? А кто различает Аконит и Вереск?               — Как вообще можно перепутать Аконит и Вереск? — возмущённо шипит Нора, и он смеётся. На её губах появляется улыбка.               — Ты — просто чудо, Нора. Знаешь, незадолго до твоего рождения, у меня был очень нелёгкий период жизни. Мне было очень и очень плохо, я почти что умер. Но когда ты родилась… Мне стало легче. Ты изменила меня, Нора Маккейб. Ты словно принцесса пробудила ото сна прекрасного принца своей любовью.              Девочка улыбается, от чего на её щеках появляются ямочки.               — Пап, а какой цветок обозначает истинную любовь? — спрашивает она, чуть наклонив голову. Он задумывается, готов ли сказать дочери об этом. Но, в конце концов, решается.               — Айтуан.               — Айтуан? — удивлённо спрашивает Нора. Он кивает. — Я никогда не слышала о таком цветке.               — Его ещё называют Драконьим Цветком. Его почти не существует в природе, но я принесу тебе один.               — И он обозначает «истинную любовь»?               — Ну не совсем. Он обозначает «Вечную любовь» и «Вечную связь душ». Существует легенда, что он пророс из крови принца, пожертвовавшего собой ради спасения своей любви. Эта любовь, яркая и безумная словно огонь, такая же горячая, всё поглощающая и самоотверженная, проросшая из крови принца, что бросил всю свою магию на защиту Своего Человека и не думал о себе, потому что его не страшила смерть, если это означало, что Его Человек будет жить…               — Это очень красиво и очень грустно, — говорит его девочка, и он кивает с грустной улыбкой. — Пап, а ты любил так? Айтуаном, не розой?               — Любил, — кивает он. — И ты однажды полюбишь. Потому что ты чудесная девушка, Нора. Тебя ждёт так много всего. И однажды ты потрясёшь мир. И встретишь человека, который полюбит тебя Айтуаном.               — Обещаешь? — спрашивает она с надеждой в глазах. Он улыбается, а затем, приподнявшись на локтях, целует девочку в лоб.               — Обещаю, Лютик.       

***

             Он возвращается к работе художника. Обучает Нору основам рисования. Хантер учит её фотографии. Вместе они выбираются на длинные прогулки, с которых приходят жутко уставшими, но довольными, с новыми кадрами, которые потом украшают стены в комнате Норы.              Она учится в обычной маггловской школе, заводит друзей и порой даже приглашает их к себе домой на ночёвки. И хоть ему не нравится, когда в их доме появляются незнакомые люди, он отважно терпит это, стараясь быть как можно более дружелюбным.               — Ты молодец, — говорит Лу, обнимая его за талию. Они снова на кухне — островке спокойствия в этом хаосе — и снова пьют чай.               — Просто хочу, чтобы она была счастлива, — пожимает плечами он. Луиза улыбается.               — Ты хороший отец, Бартоломью. Ты много достиг. Леонард бы тобой гордился.              Он замирает от её слов, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он думает о Леонарде и понимает, что не ощущает боли. Точнее, ощущает, но она не такая режущая. Она есть, где-то там глубоко в груди она сжимается маленьким чёрным клубочком, но она больше не отравляет его.       

***

             После окончания школы, что неожиданно, Нора отправляется в путешествие вместе с Хантером. Они планируют пролететь по всем достопримечательностям Америки и вернуться через месяц. Они едут только втроём — Хантер, Зум и Нора, оставляя Эобарда в Лондоне, что удивляет его.               — Вы расстались? — напрямую спрашивает он, когда однажды Эобард заходит к нему на чай.              Хоть они и не особо близки, их отношения больше не представляют собой одну сплошную кучу напряжения и невысказанных обвинений. Они спокойные, полные взаимоуважения и привязанности.              Эобард фыркает.               — Мы в браке, Барти. Этот придурок мой навсегда, и я не знаю, радоваться этому или биться головой об стену, — они одновременно усмехаются.               — Тогда почему же он не взял тебя с собой?               — Во-первых, у меня работа. Целый отряд парней, воображающих, что они могут играть в квиддич. Во-вторых, я сам отказался. Не люблю путешествия, к тому же мы с твоей дочерью не особо близки, в отличие от Хантера.               — Ты же не ревнуешь его к Норе? — спрашивает он, приподнимая бровь. Эобард фыркает.               — Мой муж голубее, чем незабудки, Барти. И, без обид, но я уверен, что твоя дочь не так хороша в постели как я.               — Мерлин Всемогущий, — шумно выдыхает он, и Эобард звонко смеётся. — Ну ты и козёл.               — О, я знаю, — фыркает Эо, но затем становится серьёзным. — Нам нужно заняться нашей проблемой.               — Я работаю над этим. Ведьма сказала Джонсу, что кристаллы может уничтожить только то, что их создало, но клинок Хантера оставил лишь трещину. Это хорошо, потому что он пробил защиту, а значит кристаллы стали более уязвимыми, но это всё же не решило нашу проблему.               — А там точно «что» их создало?               — Что ты имеешь ввиду? — хмурится он. Эобард вздыхает.               — Барти, кристаллы ведь на самом деле Айтуан, не так ли?               — Ты имеешь в виду…               — Что это ты их создал. Они — часть тебя, и, вероятно, только тебе под силу уничтожить их. Но я не исключаю, что клинок Хантера тебе понадобится, но всё же…               — Это ведь был единый кристалл, — говорит он, чувствуя, как дыхание перехватывает от волнения. Он вспоминает, как цветок каменеет, вытягивается, а потом разделяется на три части. Его сердце колотится как сумасшедшее. Это оно — он уверен. Он, наконец, нашел ответ на их вопрос. — И потом ты разрубил его. И стоит попытаться уничтожить их вместе, чтобы…              Его слова тонут в рокоте. Воздух пропитывается запахом озона, а в следующую секунду во вспышке синей молнии появляется Нора. Одежда её оборвана, волосы растрёпаны, а лицо — бледное, словно порошковое молоко.              Они одновременно вскакивают с мест.               — Нора! — восклицает он. Дочь замечает их и тут же бросается к нему. Он крепко обнимает её, в то время как плечи её сотрясаются от рыданий. — Нора, что произошло? Почему ты здесь, Нора?               — Там… Кентавры. Дикое стадо… Мы напоролись на них в Аризоне… Дядя Хантер, он…              Она рыдает, прижимаясь к нему. Он поднимает взгляд на Эо, который всё больше бледнеет с каждой секундой.               — Хантер, — шумно выдыхает он, а затем щёлкает пальцами и исчезает во вспышке желтой молнии.               — Они убьют его… — бормочет Нора. — Они убьют его…              Он лишь сильнее прижимает дочь к себе, моля Вселенную, чтобы Эобард успел.       

***

             Они хоронят Хантера в его родном городе, Дублине, на городском кладбище. На похороны приходят несколько бывших сослуживцев с фронта, среди которых он замечает и Лестера Пирруэта — постаревшего и почти поседевшего. Тот обнимает его, бормоча сожаления, и он даже не возражает такой формальности.               — Ты будешь в порядке, — говорит Лестер на прощанье.              Он не отвечает. Он смотрит на Зума, который превратился в статую ещё два дня назад. Эобард стоит на коленях перед надгробием, и сейчас он невольно вспоминает Леонарда и последние слова, адресованные ему.              «Мы будем в порядке, Scarlet. Я обещаю».              И сейчас он не верит им. Вечером он крепко обнимает Луизу и Нору, думая о том, что ему осталось всего пять лет.       

***

             Эобард отказывается от предложения поселиться у них. Он выглядит отрешённым, и он всеми силами пытается быть рядом, поддерживая чем только можно. Но уже через полгода Эобард сбегает, не оставив и намёка, где его искать.              От него нет вестей четыре месяца, а все письма возвращаются к нему. Лишь однажды он получает короткую записку: «Я ищу их», которая совершенно не проясняет происходящее.              В конце концов, он сдаётся, сосредотачиваясь на Норе. После смерти Хантера, его девочка изменилась, став замкнутой и грустной. Он старается проводить с ней как можно больше времени, и это совершенно не трудно, учитывая, что оба они почти не выходят из дома.              Он привлекает её к искусству, прося помочь расписать стены в кафе «Флаувер&Вотер» в Лондоне. Именно она рисует Айтуан в обрамлении Вереска, заставляя его сердце сжаться.               — Почему именно так? — спрашивает он во время перерыва. Нора пожимает плечами.               — Истинная любовь нуждается в защите.              В декабре — с момента смерти Хантера прошло полтора года — Эобард появляется на пороге его дома. В тот день они с Норой одни — Луиза занята на работе, а он проводит всё утро в студии, узнав о том, что Эобард вернулся, только благодаря Флэшу.               — Бард! — радостно восклицает он, увидев брата на кухне.              Его сразу привлекает его внешний вид — Эобард выглядит как бездомный. Его блондинистые волосы отросли и выглядят так, будто их не мыли минимум год. Одежда грязная и порванная, а когда Эо поднимает глаза, он с ужасом узнаёт этот полный безумия взгляд.               — Эобард… Ты в порядке? — спрашивает он, закрывая дверь в гостиную.               — В полном, — спокойно отвечает Эо, сжимая палочку в руке. Он сглатывает, понимая, что оставил свою в студии. — Нора дома?               — Нет, — лжет он, моля Нору остаться в комнате. Эобард хмурится. — Где ты был этот год, Бард?               — Много где. Я искал тех кентавров, что убили Хантера. Пришлось погоняться за ними — эти грёбанные прорицатели знали, что я их ищу, но в конце концов я нашел их. И один из них рассказал одну интересную подробность, прежде чем я вырвал ему сердце.               — Мерлин, Бард…               — Ты знал, что Хантер не хотел идти в ту долину? Это была идея Норы. Она хотела посмотреть на Громобоев. И Хантер, конечно же, не смог отказать любимой племяннице. И если бы не она, то Хантер был бы жив.               — Эобард, пожалуйста…               — Пап? — раздался голос Норы из гостиной, и лицо Эо исказилось.               — Не хорошо лгать, Барти. Очень нехорошо.               — Эобард, даже не думай, что ты…              Он взывает к Флэшу, и дракон кидается на Эобарда, но в ту же секунду Ревёрс утаскивает его на улицу. Он кидает в брата стул, но тот уничтожает его одним взмахом волшебной палочки.               — Нора, беги! — кричит он, а в следующую секунду падает на землю, скованный Петрификусом Тоталусом.              Эо проходит мимо него, на минутку замирая. Он мысленно умоляет его отступить, но тот идёт дальше, открывая дверь в гостиную.              По щекам текут слёзы. Он слышит, как кричит Нора, он пытается двигаться, пытается кричать и звать Флэша, но тот занят, пытаясь избавиться от Ревёрса. Он чувствует, как страх сковывает каждую частичку тела наравне с паникой.              «Умоляю, не трогай её!» — мысленно вопит он, пытаясь достучаться до Эобарда. — «Забери меня, но не трогай её, Эо!»              Но брат закрывает от него сознание, и какое-то время, тянущееся вечность, он слышит лишь гул в ушах…              А затем наступает тишина. Чары падают так неожиданно, что он не сразу замечает это, а когда понимает, тут же вскакивает и бежит в гостиную.              — Нора! — восклицает он и тут же замирает на пороге, пораженный увиденным.              Эобард лежит на полу в неестественной позе. Его глаза выпучены, лицо покраснело, а на горле сжимается ярко-зелёный стебель плюща, что тянется из окна.              Нора сидит, забившись в угол, и ошарашенно смотрит на тело. Она поднимает на него глаза, и он вздрагивает, потому что в этой ореховой зелени словно что-то надломлено.               — Он хотел убить меня, — шепчет она сиплым голосом. — Он сказал, что я убила Хантера, и что я должна поплатиться за это. Я пыталась защититься, пап, я не…               — Хей, тише, малышка, — стараясь звучать как можно более спокойно говорит он. — Всё хорошо. Всё в порядке.              Он обходит тело и садится на колени рядом с дочерью. Нора прижимается к нему, и он гладит её по волосам, стараясь совладать с дрожью в руках.       

***

             Он стирает Норе воспоминания, выбрасывая их прочь. Она уезжает путешествовать, с яркой улыбкой обещая писать почаще. Они с Луизой провожают её, стоя на перроне до тех пор, пока поезд не скрывается из виду. Лу сжимает его руку.               — Что будет теперь? — спрашивает она. Он не знает ответ на этот вопрос.       

***

             Он вспоминает все жизни. Одну за одной, он находит артефакты и погружается в воспоминания. Провалы в памяти случаются всё чаще, но он уже не обращает на это внимание. Он ищет ответ. Он знает, что ему осталось всего немного — меньше двух лет, и почти нет надежды на то, что он прервёт перерождения, он всё равно ищет. Ради будущего Бартоломью.       

***

              — Пап, можно тебя спросить?              Они с Норой лежат на заднем дворе. Нора в городе проездом — уже завтра днём она отправится на южный берег Англии к морю, и он наслаждается этой минутой покоя. Над ними раскинулось звёздное небо, и он мысленно выискивает созвездия.               — Конечно, Лютик.               — Помнишь, когда мне было одиннадцать лет, ты рассказал мне об Айтуане.               — Помню, — он кивает. Он помнит, что Нора знает о его перерождениях — Хантер рассказал ей во время их путешествия, так что он готов к любому вопросу.               — И ты сказал, что любил Айтуаном.               — Да. Любил.               — Но ведь это была не мама, да? — он качает головой. — Но кто это?               — Его звали Леонард, — отвечает он после короткой паузы. — Мы познакомились на фронте. Он пошел со мной к отцу Флэша, а потом я спас его от хвостороги.               — Как романтично, — фыркает Нора, и он усмехается.               — А то. Он подарил мне Флэша и два лучших месяца в моей жизни.               — Он ведь погиб, да? — осторожно спрашивает Нора. Он кивает. — Дядя Хантер говорил, что он герой. Но мне кажется, что он Легенда.               — Почему?               — Потому что о героях всегда будут помнить. Но легенды никогда не умирают. И Леонард тоже вернётся к тебе.              Какое-то время они молчат, глядя в небо. Он думает о Леонарде. Переродился ли он уже? Сколько ему будет, когда они вновь встретятся?               — Конечно, вернётся, — кивает он. — Мы с ним обязательно встретимся.       

***

             После долгих уговоров Луизы, он соглашается начать вести уроки рисования. С начала сентября он каждое воскресенье трансгрессирует в Лондон. Там, договорившись с Джеймсом Вотером — нынешним хозяином пекарни «Флаувер&Вотер» — он проводит уроки рисования. Людей собирается не очень много, не больше двадцати человек, и все они настолько увлечены искусством, что не обращают внимания на его сарказм.              Особенно отличается одна девушка — Оливия Тоун. Она младше его на десять лет, но у неё явно есть талант. Она с лёгкостью могла бы стать величайшей художницей, но по её словам рисование всего лишь хобби.              Однажды на занятия она приводит своего сына. Худой мальчик лет десяти с блондинистыми волосами зажат, он смотрит исподлобья и молча выполняет наставления. В какой-то момент мальчишка поднимает на него глаза, и он чувствует, как всё внутри переворачивается.               — Как тебя зовут? — спрашивает он, глядя мальчишке прямо в глаза. Тот сжимает губы, а затем гордо поднимает подбородок и отвечает:               — Эобард.              У него внутри всё обрывается.       

***

              — Когда он стал таким? — спрашивает он у Оливии, когда Луиза, с которой они сблизились, приглашает её на чай.               — Эо? — с грустью в голосе спрашивает она. Он кивает, игнорируя то, как побледнела Луиза. — Год назад. Они с Мэттом попали в аварию. Эо сильно досталось — он впал в кому на три месяца. А когда вернулся, стал вот таким. Замкнутым. Он мало разговаривает. Иногда злится без повода. Говорит, что ему снятся странные сны про драконов. Я ходила к врачу, но мне сказали, что никто не знает, что он видел, пока был в коме.              Он переглядывается с Луизой. Его жена бледная как мел.               — Его душа ведь могла вселиться в ребёнка, не так ли?               — Мы никогда не знали, как происходит процесс, но быть может…               — О чём вы говорите? — непонимающе говорит Оливия. Он смотрит прямо на неё.               — Мне надо рассказать кое-что о вашем сыне, Оливия.       

***

             Однажды в воскресенье после занятия он идёт в Центральный Парк. Ему хочется немного порисовать в новой обстановке, потому что студия начинает поднадоедать ему.              Он садится на скамейку и, наложив на себя согревающие чары, открывает блокнот. Он рисует того, кто даже спустя сорок лет после смерти приносит ему вдохновение. Он уже не помнит голос Леонарда, а воспоминания кажутся замыленной карикатурой, но почему-то в этот день ему хочется стать к Своему Человеку чуточку ближе.              Он выводит пастельными карандашами глаза — самую важную часть портрета — когда слышит чей-то плач, доносящийся откуда-то справа. Он хмурится и поднимает голову, оглядываясь вокруг.              По дорожке, медленно перебирая ногами, идёт мальчик. На нём тёмно-синее пальто, черные волосы коротко подстрижены, а по бледному лицу текут слёзы. У него сжимается сердце.               — Эй, парень, — окликает он. Мальчик замирает, а затем поднимает голову. Он хмурится, а затем откладывает блокнот. — Ты в порядке?              Мальчик качает головой, а затем утирает слёзы кулачком. На вид ему не больше десяти. Семь?               — Как тебя зовут?               — Мне не разрешают говорить своё имя незнакомцам, — отвечает мальчик. Он улыбается.               — Конечно, это правильно. Тогда давай познакомимся. Меня зовут Барт. А тебя?               — Лео, — отвечает мальчик, и что-то внутри него вопит.               — Что ты здесь делаешь, Лео? Ты слишком мал, чтобы гулять один.               — Я здесь не один, — качает головой Лео. — Я с дедушкой. Но я потерялся и не могу его найти.               — Понятно, — кивает он. — А где ты в последний раз видел дедушку?               — Возле фонтанов.               — Ох, далеко же ты забрался, Лео, — он качает головой, а затем встаёт с лавочки и, быстро убрав блокнот и пастель в сумку, подходит ближе.              Мальчик смотрит на него пронзительным взглядом ярко-голубых глаз, так что его сердце йокает. Мальчик красив, даже несмотря на свой малый возраст.               — Пойдём. Я отведу тебя к фонтанам. Уверен, твой дедушка уже ищет тебя.              Лео кивает. Они идут вперёд по дорожке, в то время как он мысленно прокладывает маршрут до фонтанов.               — Кто Вы такой? — спрашивает Лео, нарушив тишину. Его голос звучит более уверенно, а слёзы на лице уже совсем высохли.               — Я художник, — отвечает он. — В основном рисую портреты людей.               — Я видел мужчину у Вас в блокноте. Кто это?               — Его зовут Леонард.               — Как и меня! — восклицает мальчик.              Он удивлённо смотрит на него. Ярко-голубые глаза Лео — чёрт возьми, Лео! — полны искренней радости, и он улыбается забавному совпадению. А он чувствует, как внутри у него сердце падает.              Чёрт возьми. Леонард.               — Лео! — раздаётся басистый голос.              Они синхронно поворачивают головы. К ним бежит невысокий пожилой мужчина. Лицо Лео светлеет.               — Дедушка! — восклицает он и махает рукой.               — Где ты был, Лео?! Я обежал весь парк, пока искал тебя! — запыхавшись, говорит мужчина. Он чуть улыбается.               — Я встретил Леонарда на Миндальной Аллее.               — Мерлин всемогущий! — восклицает мужчина, а затем строго смотрит на Лео. — Больше никогда не смей так уходить.               — Хорошо, дедушка, — кивает Лео, а мужчина переводит взгляд на него. На лице его появляется благодарность.               — Спасибо, что присмотрели за ним, сэр. Вы не представляете…               — Никаких проблем, — пожимает плечами он, а затем протягивает руку для рукопожатия. — Бартоломью Маккейб.               — О, Мерлин, — охает мужчина, пожимая ему руку. Он усмехается. — Маршалл Снарт.              Его глаза удивлённо расширяются, а по спине бежит холодок.               — Вы — муж Элизабет Винтерс?               — Вдовец, — поправляет Маршалл, а затем хмурится. — А откуда Вы…               — Я знал её брата. Леонарда Винтерса. Мы познакомились в штабе драконоборцев в Ирландии…              Лицо Маршалла вытягивается.               — Вы… Вы тот самый Бартоломью? Леонард писал Элайзе о Вас… Он присылал Ваши рисунки, говорил, что хочет познакомить её с Вами, потому что…              Они смотрят друг другу в глаза. Воцаряется тишина, и он осознаёт, что Маршалл точно знает, почему Леонард хотел познакомить их. И это осознание заставляет его сердце биться чаще.               — Мне нужно идти, — говорит он не своим голосом. Маршалл кивает, а он переводит взгляд на Лео. Он улыбается. — Удачи тебе, Леонард Снарт. Мы ещё обязательно встретимся.              Он разворачивается и уходит, а затем трансгрессирует, оказываясь в прихожей дома.               — Барти? — окликает его Лу. Она выглядывает из кухни. — Барти, почему ты плачешь?               — Я видел его, — говорит он, чувствуя, как по щекам бегут слёзы. — Лу, я видел его. Леонарда. Я видел его. Он такой красивый, Лу.              Она бросается к нему, крепко обнимая. Он плачет, утыкаясь ей в плечо, пока она гладит его по волосам.               — Он такой красивый, Лу… — повторяет он из раза в раз, пока жена молча кивает, с улыбкой утирая его слёзы.               — Как его зовут?               — Леонард Снарт. Ему семь или около того.               — Хочешь, я приглашу его в твой кружок? Я знаю Льюиса Снарта, он довольно мерзкий тип, но уверена, что если мы немного воспользуемся твоей популярностью…              Он качает головой, и Луиза хмурится.               — Я не должен видеться с ним больше               — Почему? Барти, он ведь Твой Человек.               — Нет, — качает головой он. — Он не для меня, Лу. Он для другого Бартоломью.              Луиза замирает, глядя на него широко раскрытыми глазами. А затем на лице её появляется осознание.               — Прости, — шепчет он, пока Луиза плачет, прижимаясь к нему. Впервые осознание скорой смерти его не радует.       

***

             Он заканчивает все свои дела. Оставляет подсказки другому Бартоломью. Отдаёт кольцо и кристалл кентаврам. Оставляет костюм Оливии. И, в конце концов, пишет прощальные письма. Ему осталось недолго, он точно знает это.              Он проводит много времени с Лу. Они снова гуляют, болтают обо всём на свете и пьют чай. Он старается рисовать лишь её, но всё же несколько портретов Леонарда Снарта появляются в его блокноте.               — Я люблю тебя, Луиза, — говорит он, провожая её на работу. Она улыбается ему в ответ.               — Я люблю тебя, Бартоломью.       

***

             С каждым днём ему становится всё труднее вставать с кровати. Проклятье забирает его силы, и, в конце концов, Луиза уходит с работы, проводя с ним всё свободное время. Ему нравится слушать её голос.       

***

             Девятнадцатого декабря он просыпается на рассвете. Его сердце бешено колотится, а кожу покалывает так, что не остаётся сомнений — это случится сегодня. Он целует Луизу в лоб, а затем, медленно поднявшись с кровати, идёт прочь из комнаты. Его ноги едва слушаются, но он упрямо идёт вперёд. Ему хочется увидеть солнце.              Флэш подхватывает его, когда он чуть не падает с лестницы. В его голосе звучит беспокойство и страх. Он качает головой.               — Всё в порядке, приятель. Пойдём, полюбуемся на рассвет.              Дракон обращается в человеческую форму, и, поддерживая его, выходит на задний двор — туда, где Луиза разбила сад. Дракон усаживает его в кресло, а сам садится на колени рядом. Он с наслаждением вдыхает запах цветов и росы.               — Здесь так хорошо, — говорит он с наслаждением. Небо становится розовым. — Я буду скучать по этому месту.              В глазах у Флэша блестят слёзы. Он лишь улыбается.               — Всё в порядке, приятель. Мне пора уходить. Но ты, малыш… Ты мой последний подарок от Леонарда. Он хотел, чтобы ты присмотрел за мной… И поэтому я прошу тебя присмотреть за ними. Нора… ей понадобится защита, малыш. Защити её, хорошо? Пусть малышка не плачет. Скажи ей, что папа любит её очень и очень сильно.              Солнце поднимается над горизонтом. Он чувствует, как тяжелеют веки. Ему хочется спать. Он опускает взгляд на клумбу с цветами. Айтуан растёт в окружении Вереска. Он улыбается.               — Единство, — говорит он, обращаясь к Айтуану. — Тебе предстоит вернуться к началу, Бартоломью. Тебе и только тебе. Будь храбрым, мальчик. И не бойся любить. Ты справишься. Я в тебя верю.              Солнце поднимается. Лучи скользят по его телу вверх. Он чувствует тепло. Его губы растягиваются в улыбке.               — Будешь ли ты всё ещё любить меня, когда я не буду таким молодым и прекрасным? — шепчет он. — Будешь ли ты любить меня, когда у меня не будет ничего, кроме моей сломленной души?              Лучи солнца касаются его лица. Он закрывает глаза и медленно проваливается в темноту.