***
«Ну да, миссис Рэндалл только недавно переехала. Но не имею ни малейшего понятия – куда…» Джейми от облегчения чуть не потерял сознание: она когда-то жила здесь, в доме 1400 по Фьюри-стрит. Он должен был крепко сжать в руке свои чётки в кармане, чтобы не заплакать перед незнакомцем, жившим через две двери от неё. Он также воспользовался возможностью отозвать несколько убийственных проклятий против Фрэнка Рэндалла. Тот не обманул его, посылая по этому адресу. Какова бы ни была причина, он не знал о том, что Клэр уехала. …Нет, причина была достаточно ясна: Клэр решила не сообщать ему. Чёрт возьми тебя и твоё упрямство, Сассенах. Хотя он не мог не порадоваться немного, узнав, что после развода она не делала попыток держать Фрэнка в курсе своих дел. Она не цеплялась за Рэндалла, она хотела навсегда от него освободиться. Очевидно, соседи по Фьюри-стрит много о «разведёнке» не думали. Казалось, их не волновало, что Джейми мог быть кем-то близким Клэр (если не мужем), потому что они с шокирующей бестактностью делали замечания о выборе Клэр и о природе её ошибок. Одна дама в пенсне практически обвиняла, рассказывая, что «какая-то женщина» ухаживает за ребёнком («платить кому-то, кто воспитывает твоё собственное дитя!»), пока Клэр работает. В госпитале – все были единодушны («Медсестрой! Во время войны – прекрасно, но ТЕПЕРЬ?»), – однако никто не знал, в каком и где. Похоже, никто из этих фанатиков даже двух слов не говорил с Клэр, потому что никто ничего не мог сказать о ней, о ребёнке, об их здоровье, о том, когда они уехали, или хоть какое-нибудь чёртово известие о них. Куда бы Клэр ни уехала, она была далеко от этих говнюков. Но, Христос, где? По рекомендации одной соседки (данной в надежде, что он поскорее отстанет, как был уверен Джейми), он немедленно пошёл на почту спросить, не оставила ли миссис Рэндалл адреса, куда направлять её письма. Люди, работавшие в этом учреждении, однако, были ещё неприятнее. Они попросту отказались сообщить ему информацию о предыдущем обитателе дома 1400 по Фьюри-стрит, поскольку он не мог доказать, каким образом связан с данной особой. Он долго простоял рядом с чёртовым местом, дрожа и пытаясь унять растущую панику. У него здесь не было ни связей, ни знакомств. Немного денег у него оставалось, но этого не хватит надолго. «Чёрт тебя возьми, Сассенах! Куда ты делась?»***
– Я очень сожалею, но у нас нет служащих с такой фамилией. Вы пробовали узнать в Сент-Себастьяне? Но её не знали и в госпитале Святого Себастьяна. День ото дня он забирался во всё более отдалённые районы, спал в аллеях и на скамейках парка, ходил пешком с единственной истрёпанной картой, и добрые незнакомцы с готовностью показывали ему дорогу через городки и окрестности. Кэмбридж. Олстон. Брайтон. Обратно на север на Саммер-Хилл. Самое сердце города. Здесь было шумно, очень шумно. По крайней мере, Оксфорд и Инвернесс имели в себе что-то домашнее: голоса были знакомыми, виды старых зданий его времени утешали посреди моря новизны. А здесь?.. Здесь всё было новым, угловатым, грубым. Будто целый город был построен за один день, будто не было времени потратиться на разнообразие. Дома были выше, чем он мог даже представить себе. Громоздкие строения поднимались в небо выше, чем самый высокий собор, который он когда-либо видел своими глазами. Повсюду были вэны, больше, чем он мог вообразить. Акценты хриплые и носовые, порой едва внятные, – как и его говор для тех, с кем он общался. Знакомые звуки природы и жизни – пение птиц, шелест ветерка в листьях, смех товарищей – сливались в постоянном шипении и бренчании, в эхе и грохоте рукотворных вещей. На вершине всего этого была различная энергия. В Англии, казалось, народ уже оправился после войны – войны Клэр. Колонии – Америка – представлялась восхитительным расцветом изобилия, как будто каждый старался идти быстрее всех, получить больше, говорить громче. Временами Джейми казалось, будто его толкают по кругам ада, но разве у него был выбор? «Я не уполномочен давать конфиденциальную информацию о служащих без их личного согласия». «Нет, сэр, в наших записях нет Клэр Рэндалл». Три недели. Через несколько дней после того, как кончились последние деньги от Рэндалла, он заложил свой потрёпанный и грязный костюм. Он сделал это с отвращением, ненавидя саму мысль о встрече с Клэр в голубых джинсах, но он был в отчаянии. Он знал, что может долго ходить с пустым желудком… Но не вечно. Дорчестер, Роксбери. К несчастью, потеря костюма оказалась куда большим лишением, чем мог предполагать Джейми. Когда он был одет в чистую одежду, с респектабельной шляпой джентльмена этой эпохи, публика всегда была вежливой, даже если очевидная неотложность его вопросов её настораживала. А теперь, в рваной одежде, в пыли, пропахшего всем подряд, пока бродил повсюду, его принимали за нищего, гнали от многих зданий, прежде чем он успевал открыть рот. Рослиндейл. Бруклин. Снова на север в Бостон просто в другой госпиталь, о котором он не знал до этого. Ложный след, как и всё остальное. Он выглядел нищим, это так. Он носил в багажной сумке то немногое, чем он обладал на земле: его карта, документы от Рэндалла, бритва и маленькая баночка с мылом, которое он купил, его чётки и тонкое одеяло. Он изо всех сил старался содержать себя в чистоте, бриться, используя те средства, которые мог, но это было трудно. Вот что ещё Джейми не нравилось в 1950-м году: в его времени к нему никогда не относились пренебрежительно, судя по тому, как он выглядел. Он терзался в душе стыдом за свою внешность и ещё больше – когда другие делали ему замечания по этому поводу. «НЕТ, нет, вы не можете здесь находиться». «Если вы не пациент и не посетитель, вы должны сейчас же уйти». Четыре недели. В госпиталях, куда его не пускали, ему обычно удавалось уговорить сострадательного человека задать за него необходимые вопросы, хотя и безуспешно. Клэр Рэндалл не было. Честнат Хилл. Ньютон. Уолтхэм. Он должен найти её. Он найдёт её, даже если это займёт остаток его дней… Но он не мог заглушить страхи, которые постоянно кричали в его ушах. Она совсем уехала из Бостона? В другую часть страны? По всем расчётам колонии – то есть Штаты – были обширнее, чем целая Европа. Как, ради Бога, он когда-нибудь… Держаться. Вот так. Ничего не оставалось больше делать. «Сэр, я больше не буду с вами об этом говорить». «Здесь Рэндалл нет. Жаль, что не могу помочь». Пять недель. Когда не осталось денег и ничего, чтобы продать, он питался немногочисленными съедобными растениями, встречавшимися под ногами, и на пенни, найденные на улицах, время от времени покупал то, что его могло немного поддержать. Бельмонт. Снова Кэмбридж. Челси. Он отказывался просить милостыню. Он убеждал себя в доброте церкви в худшие времена, но его опыт с церковью в Бостоне оставил неприятное послевкусие, будто духовенство его осуждало за невезение. А он... Он уже не судил себя достаточно жёстко. «У нас есть Кристина Рэндалл… Может, вы перепутали имя?» «Мне позвать охрану, или вы выйдете отсюда сами?» Шесть недель. Шесть недель он прошагал милю за милей на жарком бостонском солнце. Он в самом деле очень похудел, потеряв почти всю плоть, которая наросла на костях со времени прохождения через камни. Его мускулы были твёрдыми от постоянной нагрузки, но ужасно слабыми от голода и усталости, как это было в пещере. Его лицо и руки покраснели оттого, что он постоянно находился на солнце в этом душном месте. Норт-энд. Уинтроп. Ревир. Он не вынес бы ещё день… Но он не мог и остановиться. Мог только звать их опять и опять сохнущими губами. «Клэр… Брианна… Клэр…» «Вы спрашивали о медсестре Рэндалл? Клэр? Да, я её помню!» От радости Джейми чуть не сбил с ног маленькую хорошенькую медсестру. Она подслушала мольбу Джейми перед грязной мымрой на стойке в госпитале Святого Джорджа, и подошла к нему прежде, чем он дошёл до двери на улицу. Девушка была добра, но, кроме того, что она помнила медсестру Рэндалл, и уверений, что она выглядела хорошо, когда та её видела в последний раз, она не могла помочь ничем. Она только знала, что Клэр ушла из госпиталя пять или шесть месяцев назад и устроилась работать в другой на противоположном конце города. Никто не знал, в какой, потому что, очевидно, Клэр не общалась с другими медсёстрами, но девушка подсказала ему несколько госпиталей, чтобы он попытал счастья там. Квинс-госпиталь – ничего. Хармон Юнайтед, Барнхилл и Бон-Скур – ничего. Найсин. Ничего. Он был на полпути к Мерси Мемориал, бредя через жилой квартал в одном из отдалённых предместий… … когда пред ним предстал ангел в белых одеждах, садившийся в авто-бус.***
Джейми побежал, как сумасшедший, прочёсывая улицы. Авеню Лафайет. Хамилтон-стрит. Он знал по Фьюри-стрит, что на некоторых почтовых ящиках написаны фамилии адресатов. Он бежал, изучая их, будто в лихорадке. Клэр была одета как сотни медсестёр, которых он видел в госпиталях: то же самое короткое белое платьице и шляпка. Несомненно, она ехала на работу; и если она шла пешком до авто-бусной остановки, то её дом должен быть неподалёку. Бургундиэн-Курт, округ Франклин. Он бегал в поисках целый час, и пот тёк с него ручьём. Насторожённые взгляды людей в садах (никто из них не заговорил с ним, лопни их глаза) заставили его замедлить шаг, и тогда… Написанные золотом буквы на табличке сбоку чёрного почтового ящика на Харрингтон-авеню: «К.Э.Бичем». Он только успел выдохнуть, как услышал звук отпирающейся двери. Он подпрыгнул, с удивлением видя, как зелёная дверь дома Бичем перед ним начала открываться. Джейми спрятался, сев на корточки, за стеной кустарника, посаженного на краю дворика, чтобы его не было видно. Он слышал голос старушки. – Пойдём, Бри, детка! Время ехать на рынок, купить что-то для твоей мамы! Бри… «Брианна?» – выдохнул он, и болезненный комок образовался у него в глотке. Как будто её имя имело власть, раздался пронзительный детский восторженный смех, перешедший в песенный припев: «Мама-ынок, мамааа-ынооок!» Джейми содрогнулся и должен был закрыть себе рот тыльной стороной ладони. Боже, голос его ребёнка. Он сжал кулак и крепко зажмурил глаза, чувствуя, будто он умрёт, если не побежит к ней, не заберёт своего ребёнка у этой незнакомки и не заключит в свои объятия. Но, конечно, он не мог приближаться к ней без Клэр. Маленькая девочка не знала его с рождения, а сиделка, конечно, будет в ужасе. Он осторожно подглядывал из-за кустов в надежде взглянуть… Но нет, женщина уже закрывала двери вэна. Машина заревела, ожила и двинулась по дороге к рынку. Джейми перевёл дыхание. Он посмотрел в небеса и снова закрыл глаза, прислонившись к кустам и прерывисто зарыдал, спрятав лицо в согнутый локоть. Два года тоски и сомнений: страх, что она счастлива с Фрэнком, страх, что она или ребёнок погибли, страх, что Рэндалл будет держать его в тюремной камере и что он никогда её не увидит; страх, что он никогда не найдёт её в обширных колониях, недели и недели панических поисков… Всё это оставило его. «Спасибо, – с жаром выдохнул он сквозь слёзы. – Благодарю Тебя. Благодарю». Он засмеялся беззвучно, как ветерок, чуть не взрываясь от счастья. Оставалось только спланировать момент, когда он вновь обнимет жену. Через несколько часов стемнеет – ему придётся ждать до утра? Нет… нет, он не мог бы вынести ещё одну ночь в разлуке с Клэр, теперь, когда он знал, где её найти. Не мог вынести, что его ребёнок лишний день пробудет безотцовщиной. Нет, нынче вечером, как только Клэр вернётся домой, а женщина, ухаживающая за Брианной, уйдёт. – Христос, я готов увидеть тебя, mo nighean donn, – прошептал он. Он вдруг скривился и встал. Нет, не готов. Боже, он выглядел, как настоящий оборванец. Он с тоской вспомнил свой костюм, подумал о том, как сильно он хочет предстать перед Клэр в облике, говорящем, что он принадлежит к её миру. «Тщета, – упрекнул он себя. – Тщета и чушь». И, кроме того, это бессмысленно, потому что у него нет ничего, кроме нескольких найденных на земле медяков. «Но тщета или нет, – подумал он, – чёрт меня возьми, если я встречусь с Клэр, выглядя как последний нищий». Он постоял минутку, оглядываясь на домик, в иррациональном страхе, что если он отвернётся, зелёная дверь может исчезнуть в гибельном тумане. Но он развернулся, мысленно представляя это место, и пошёл в небольшой парк, где провёл день. Найдя ручеёк, который протекал через парк (к счастью, закрытый зарослями можжевельника в тихом уголке), он аккуратно разделся и сделал из одеяла импровизированный килт. Он тщательно выстирал свою одежду и повесил сушиться на можжевельник, затем помылся и побрился, хотя мыла едва хватило. Его волосы значительно отросли после парикмахера в Оксфорде, и не было помады, даже если бы у него хватило смелости использовать её. Он приводил себя в порядок, а кровь стучала в груди, освещая его тело огнём, подобным электрическому свету. Ему казалось, будто он вылетел из своего тела. «Очень скоро, любовь моя. Очень скоро».***
Под покровом темноты он вернулся на Харрингтон-авеню. Вэн снова стоял перед домом: сиделка ещё не уехала. Клэр не вернулась из госпиталя. Места, откуда он мог бы наблюдать за передней частью дома, не было. Очень тихо он прокрался к задней лужайке. Он присел на корточки за деревьями возле забора позади усадьбы. Он вдохнул и почувствовал, как глаза защипало от слёз. Запахи растений вокруг него были чужими и имели собственную природу, но они были так же знакомы, как его собственная кожа. Он словно стоял позади неё, ощущая запах её волос. Сад Клэр. Запах Клэр. Со своей выгодной точки он мог заглянуть в широкое заднее окно. Ему было видно, как сиделка вязала предположительно за кухонным столом. Сквозь стёклышки на самой двери был виден коридор, ведущий к передней двери. Это было прекрасно. Он увидит, когда Клэр вернётся домой. Проходили часы. Долгие, изматывающие часы. Он, должно быть, впал в транс, потому что вдруг очнулся от несомненного хлопка двери вэна и услышал мотор машины, проезжающей вверх по улице, и всё стихло. Женщины за столом не было. Клэр была дома. Он поднялся на дрожащих ногах, прошёл к задней двери. «A Dhia…» [Боже…] Он постучал. Подождал. Ещё раз. Она не подходила. Он постучал сильнее, и его сердце так же сильно билось в груди, и он подумал, что лишится чувств. Всё равно ничего. Он тронул ручку двери. Она была не заперта. Бормоча беззвучную молитву, он отворил её и очень осторожно шагнул внутрь в затемнённый коридор. Тут же какофония шумов, которые он знал как музыку, ворвалась ему в уши. Он понял, что раньше уже слышал эту песню. Он не мог уловить мелодии, но это, несомненно были странные, гортанные, перекатывающиеся звуки голоса французской певицы. Значит, это вроде теле-фона? Звук приносится издалека? Она доносилась из-за закрытой двери справа, прямо за комнатой с кухонным столом. Он поставил свою сумку и шагнул ещё раз, напряжённо вслушиваясь в слова. Si un jour la vie t’arrache à moi, Si tu meurs que tu sois loin de moi, Peu m'importe si tu m’aimes Car moi je mourrai aussi. «О, Иисус, Клэр…» – прошептал он, и сердце его чуть не разорвалось, так что ему пришлось прислониться к двери. Над этими строками он так болезненно размышлял в тюремной темноте. Их он пытался стереть из своей памяти, лёжа на холодном полу, столь разочарованный и одинокий, такой испуганный… Если однажды жизнь оторвёт тебя от меня, Если ты умрёшь и будешь далеко от меня, Это будет неважно, пока ты меня любишь, Потому что я тоже умру. «Больше сердце не разобьётся, mo chridhe [дорогая моя], ни за что. Одиночества не будет. Больше никогда». Он скинул грязные ботинки, взялся за ручку двери и медленно открыл её. «Святая Мадонна!» Она была там. Она сидела опустив голову, отвернувшись от него и опираясь рукой на стол. Она всё ещё была в своей сестринской форме, в белом платьице, хотя её туфель, чулок и шляпки нигде не было видно. В комнате, освещённой всего одной лампочкой, было темновато, но мягкий свет освещал золотые нити в её волосах, распущенных по плечам. Волосы были короче, чем напоследок, как он её видел, но такие же, как в день, когда он увидел её впервые, столько лет назад… Вдову… заблудившуюся в мире… Мистрис Бичем. Джейми попытался говорить, но волна эмоций лишила его дара речи. Певица словами песни ещё сильнее сковала его язык. Nous aurons pour nous l’éternité, Dans le bleu de toute l’immensité. Dans le ciel, plus de problèmes. [Вся вечность будет принадлежать только нам, В голубой абсолютной бесконечности, В небесах у нас больше не будет проблем.] «Нет, Сассенах, у нас их не будет сейчас. Не только на небесах. СЕЙЧАС». Радость вернула ему, наконец, голос, чтобы он смог прохрипеть: «Клэр!», и он задрожал всем телом от восторга, что она так близко от него. Ему показалось, будто она вздрогнула. Он увидел, что её рука поднимает к губам стакан с янтарной жидкостью. Христос, на этой, левой руке не было золотого кольца. Она поставила стакан и тут же потянулась наполнить его снова. Она не обернулась. Mon amour crois-tu qu’on s’aime ? [Любимый, ты веришь, что мы любим друг друга?] – Клэр? – повторил он громче, шагнув вперёд на дрожащих ногах. Может быть, он действительно в первый раз не произнёс имя вслух. Музыка играла всё громче в инструментальном проигрыше без слов. Ещё глоток. Она всё не поворачивалась. – Mo nighean donn? [моя каштановолосая женщина, гэльск.], – произнёс он ясно и громко. Dieu réunit ceux qui s’aiment. [Бог воссоединяет тех, кто любит друг друга.] Он не мог сдержать радостной улыбки. Он улыбнулся широко, до боли, но ему было всё равно. Боже, он мог бы перенести любую боль: он был в эйфории оттого, что видит возлюбленную перед собой, меньше чем в шаге от него. – Клэр? Её рычание пронзило его, словно стрела в сердце. – Поди… прочь… Джейми... Примечания автора: Слова песни из «Гимна любви» (1950) из репертуара Эдит Пиаф (той же самой, что упоминается в 4 главе). Перефразируя Википедию: «Пиаф написала эту песню в начале 1949 для своего возлюбленного, любви всей её жизни, французского боксёра Марселя Сердана. 28 октября 1949 Сердан погиб в авиакатастрофе по пути из Парижа в Нью-Йорк, чтобы увидеть её. Она записала песню вскоре после этого в 1950 году». Полные слова и перевод на английский: http://lyricstranslate.com/en/l039hymne-l039amour-hymnlove.html Заметьте, что переводы, использованные в фике, не обязательно дословные: я позволяю себе свободу следовать эмоциям, а не словам, в этой невероятно мощной и интимной песне.