Хочу тонуть в тебе

      Да где же раньше были мы с тобой?       Сосали грудь? Качались в колыбели?       Или кормились кашкой луговой?       Или, как семь сонливцев, прохрапели       Все годы?..*       Голос Джейми доносился через открытую дверь вместе с прохладным, насыщенным солью утренним ветерком. До меня долетали негромкие, но глубокие, сочные и густые, сладкие, как подогретый мёд, слова, наполняя таким блаженным покоем, что я некоторое время лежала в постели… просто слушая… упиваясь стихами.       …Так! Мы спали до сих пор;       Меж призраков любви блуждал мой взор,       Ты снилась мне в любой из Евиных сестёр.       Спокойствие вмиг испарилось, и его заменило настоятельное желание коснуться его, желание подняться и в какую-нибудь реальность претворить мечты. Какие-нибудь из них.       Джейми стоял на балконе, смотря на море, которое начало покрываться розовыми и золотистыми отблесками восходящего солнца.       Бриз трепал его волосы и полы халата.       У меня перехватило дыхание от его спокойствия, и безмятежности всей сцены, и слов Джона Донна, чётко звучащих с шотландским акцентом.       Очнулись наши души лишь теперь,       Очнулись – и застыли в ожиданье;       Любовь на ключ замкнула нашу дверь,       Каморку превращая в мирозданье.       Он знал, что я здесь.       Когда я вновь обрела дыхание и вышла на балкон, он повернулся с улыбкой и прижал меня к себе. На ощупь он был холодным: воздух раннего утра охладил ткань халата и его тело, как и моё.       Мы крепко обнялись, чувствуя, как между нами возникает жар, и Джейми, не отпуская меня, развернулся к воде и продолжал стихи.       Кто хочет, пусть плывёт на край земли       Миры златые открывать вдали –       А мы свои миры друг в друге обрели.       Его ладонь очутилась у меня на затылке. Я крепче стиснула руки на его талии, закрывая глаза и чувствуя, как слова отдаются в его груди, заглушая биение сердца.       Два наших рассветающих лица –       Два полушарья карты безобманной:       Как жадно наши пылкие сердца       Влекутся в эти радостные страны!       Есть смеси, что на смерть обречены,       Но если наши две любви равны,       Ни убыль им вовек, ни гибель не страшны.       Абсолютный покой стихов окутывал нас, словно заворачивая в плед, поношенный и истрёпанный, но крепкий, непроницаемый для страхов и сохраняющий не только телесное тепло, но и уверенность в равной, взаимной и безграничной любви.       Джейми поцеловал меня в макушку.       – Ты знаешь… После твоего ухода я ни разу не вспоминал стихи… – Негромко звучащий голос слегка задрожал. – Только старался… день за днём… чувствовать себя как можно меньше… закрываясь от этого… от самого себя.       Я знала. Знала эту пустоту. Страх этой пустоты. Чувство, будто если я откроюсь и признаю, что она, тёмная и угрожающая, нависает всё ближе над моим плечом, то она разинет пасть и поглотит меня, опрокидывая в боль потерь. Только Брианна удерживала меня в жизни.       – Ну, однако… – сказал он, ещё теснее прижимая меня к себе. – Это… чувства хлынули таким потоком, что я потерял дар речи, и мне надо было взять слова выдающегося человека, чтобы они помогли донести огромную радость, поселившуюся во мне. Я не могу удержать её, даже если бы попытался.       – А сейчас доброе утро нашим проснувшимся душам, – прошептала я, ощущая лучи восхода в моём сердце и тепло на моих щеках, пока солнце поднималось всё выше и выше над морем, освещая суровую красоту нового дня.       Джейми склонился ко мне, удовлетворённо вздыхая.       – Прекрасное место, – тихо произнёс он, показывая на лужайку перед отелем, пляж и сверкающую воду за ним. – Я рад, что ты привезла нас сюда. Это… очень умиротворяюще.       Нашу дорогу сюда можно было бы назвать как угодно, только не «умиротворяющей». Честно говоря, с начала до конца она была кошмарной.       Как только мы вышли из церкви, Брианна выдала первоклассную, вдвое интенсивнее, чем обычно, вспышку гнева (по причине, сообщить которую не соизволила) вполне в духе Фрейзеров (да, Фрейзеров!). Пока миссис Бэрд и весь наш багаж загружались в машину, все заинтересованные лица подвергались этому мучительному испытанию. Хуже того – в это время на всём пути от Бостона до полуострова Кейп-Код были большие пробки, так что мы добирались до отеля в три раза дольше, чем в прошлый раз; когда мы прибыли, наши комнаты не были готовы, и поэтому мы должны были ждать в душном вестибюле с капризной двухлеткой, которая громко оповещала о своём неудовольствии. Она скулила всё время, пока мы несли её в комнату миссис Бэрд, кормили и переодевали ко сну, читали ей историю (дважды) и виновато сбегали в соседнюю комнату.       Но, как только мы закрыли за собой дверь, «каморка превратилась в мирозданье». Наше совокупление было основано не только на половом неистовстве нескольких последних дней. Мы медленно, спокойно отмечали каждое движение, каждое дыхание, каждый дюйм тела другого, каждый момент в лунной темноте. Мы занимались любовью – во всех смыслах слова.       Джейми поднял меня на руки и понёс к плетёному диванчику. Мы устроились на нём, я вытянула ноги по его длине, склонив голову на плечо Джейми. Тёплой рукой он крепко обхватил мою спину, прижимая к себе. Другой он держал и ласкал меня, проводя линии каждым пальцем. Я смотрела и улыбалась.       – Странно видеть обручальное кольцо на твоей руке.       Он хмыкнул с улыбкой, соглашаясь, поднял левую руку и очень довольно посмотрел на неё.       – Я не вспомнил, что в твоё время мужчины носят обручальные кольца. Однако должен был, – сказал он. – У Фрэнка оно было. Я должен был вспомнить и перед церемонией поискать кольцо.       – Я рада, что смогла удивить тебя, – искренне сказала я, так же искренне подавляя шок от услышанного: Фрэнк всё ещё носит наше свадебное кольцо, почти два года после развода!       Я прочистила горло.       – Ты не отказываешься? Я имею в виду, носить его?       – О, mo chridhe [моя дорогая], отнюдь, это… – произнёс он с благоговением, затем нахмурился, будто внезапно расстроившись. – Я вдруг подумал... Мне стало искренне жаль, что в моём времени мужчины их не носили.       – Хорошо, – рассудительно сказала я, – предполагаю, что тратиться на два кольца всегда расточительно, а женщина, кажется, более ценит украшения. И мужчина более склонен помечать свою личную собственность для всеобщего обозрения, – иронично добавила я.       Джейми фыркнул, но сжал мою руку. И когда заговорил, в голосе не было слышно юмора:       – Носить твоё кольцо, Клэр, – честь для меня. Знак, что я твой, так же как и ты носишь знак, что ты – моя. В сердце я носил эмблему всегда, но… – Он поднял две наших руки, – совсем другое – когда можешь видеть её. Это верно.       – Я… кое-что выгравировала для тебя на нём.       Я опустила глаза, внезапно почувствовав невыразимый стыд. Я не привыкла выступать с романтическими жестами и испытывала нездоровое желание немедленно убежать и спрятаться, уверенная, что поступила совершенно неправильно.       Джейми был удивлён, но несомненно доволен, потому что бережно снял кольцо с пальца, подняв его навстречу солнечным лучам. Его лицо расплылось в улыбке, и он хмыкнул, читая слова.       Я должна была беззастенчиво канючить, чтобы помощник ювелира сделал гравировку в кратчайшие сроки. Всего три слова, простую надпись: «И ещё тысячу».       Глаза Джейми были прозрачными и действительно очень синими, когда он смотрел вверх, а его голос охрип от волнения.       – Ты когда-нибудь смотрела внутрь собственного кольца, mo chridhe?       Я озадаченно покачала головой.       – До вчерашнего дня, до церемонии, я ни разу не снимала его.       Потянув с моего пальца серебряное кольцо с переплетением, он подал мне его, и я увидела слова, вырезанные там: «Da mi basia mille» [«Дай мне тысячу поцелуев», цитата из Катулла].       – О, любимый… – прошептала я, плача так же, как и он.       Если бы я только посмотрела раньше… то могла бы увидеть на своём пальце этот последний поцелуй Джейми.       – Великие умы сходятся, – запинаясь, произнесла я, подыскивая слова, чтобы не разразиться рыданиями не сходя с места.       Он снял своё кольцо и взял меня за правую руку.       – Я не знаю насчёт великих умов… но умы, принадлежащие друг другу… да, они сходятся.       Его кольцо скользнуло на мой палец, но я осторожно отодвинулась от него и протянула ему левую руку.       Джейми отвернулся.       – Ты всегда носила кольцо на правой руке, разве нет?       – Носила, – подтвердила я, решительно давая ему снова правильную руку. – Но ты вчера надел его мне на левую, как велел священник… И теперь оно должно быть там.       «Ибо нынче ты единственный мужчина в моём сердце».       Он с благоговением надел кольцо мне на безымянный палец левой руки и, склонившись, поцеловал её. «Благодарю тебя», – услышала я его шёпот, почувствовав мягкое дыхание на своей коже.       Стая белых пеликанов внезапно пролетела низко над головой, и мы полюбовались ими, восхищённые тем, как невероятно грациозны в полёте огромные сильные тела, неуклюжие на земле.       Сильное грациозное тело подо мной тоже зашевелилось, пристраивая меня поудобнее на своей груди. Джейми тепло и уютно вздохнул, поцеловал меня в лоб, а голос его вдруг зазвучал резко и встревоженно.       – Когда мы вернёмся в Бостон из нашего… как ты его назвала? Медового…       – Медового месяца, – закончила я с улыбкой.       – …из нашего медового месяца, – засмеялся он, очарованный новым словом, – мне бы хотелось задуматься о том, чем я могу заниматься профессионально.       Чёрт побери.       Я предполагала, что это в конце концов произойдёт.       – Ты знаешь, что тебе работать не обязательно? – медленно произнесла я с продуманной небрежностью. – У меня хватит денег на нашу жизнь, – скромную, конечно, – но мы не будем голодать.       – Да, я знаю, и не желаю, чтобы ты думала, что я неблагодарный, – осторожно сказал он, – но работа – это не только ради денег, да? Она также позволяет жить, имея определённую цель. Или… может, это не совсем цель, потому что она не так велика, всего лишь…       – …идя к ней, ты получаешь удовольствие, – закончила я без колебаний.       Он кивнул, слегка улыбнувшись.       – Ты должна знать это, как никто другой.       – И, хм, говорить обо мне как об исключительном человеке… Я на самом деле хочу продолжить работу в госпитале, безотносительно…       Я запнулась, но Джейми только фыркнул.       – Сассенах, я очень давно потерял надежду разубедить тебя против твоей профессии. И теперь даже не мечтаю об этом.       Я в благодарность сжала его руку. Я не думала, что он устроит шум, но два года в двадцатом столетии заставили меня опасаться.       – Я хочу, чтобы на работающих женщин общество смотрело не так ограниченно.       Его глаза до сих пор поблёскивали.       – Ты хорошо научила меня, любимая. И да, я знаю, что ты имеешь в виду. По тому, как люди задирают носы при упоминании женщин-профессионалов, я решил, что для женщины иметь профессию незаконно.       – Да, к сожалению, сейчас считается престижным, чтобы женщина содержала дом, устраивала вечеринки, ухаживала за детьми. Всё хорошо и прекрасно, но я не понимаю, почему я должна заниматься только этим.       – Нет другой причины, кроме ограниченности ума, – серьёзно сказал он. – Я видел, на что ты способна. Было бы неверно оставить больных без твоих талантов.       Я невольно покраснела.       – Я всего лишь медсестра, едва ли делаю что-то новаторское или спасаю жизни, как полевые хирурги, но…       – Неважно, где и когда пострадали твои пациенты, Клэр, – прервал он меня. – У тебя дар целительства, и ты должна им делиться. Я завидую тебе, факт.       – В самом деле?       – Да.       Он немного отпустил меня и прислонился к спинке дивана.       – Ты точно знаешь, что собираешься делать, а я знаю, каким утешительным может быть это знание. Я привык к нему. Я учился быть лэрдом и солдатом большую часть моей жизни, – сказал он, рассеянно водя по лучевой и локтевой костям моей руки и смотря на море. – Не думаю, что в этом смысле сам преуспею.       – Сейчас вакансий для лэрдов очень немного, – с улыбкой сказала я.       От пришедшей в голову мысли ёкнуло сердце. Я прокашлялась.       – Солдаты… всё ещё есть, несомненно, – сказала я.       Моё сердце охватила поднимающаяся паника… Я вспомнила, каковы войны в ХХ веке.       Джейми, услышав это, крепче обнял меня.       – Я умею хорошо воевать… Но я покончил с войнами. Если когда-то дело дойдёт до этого, я исполню свой долг, но искать войны снова я не буду ни в жизнь. Я клянусь тебе!       – Слава Богу, – выдохнула я, хотя уже начала ломать голову над альтернативой: вдруг он изменит мнение и завербуется в Корею, чтобы зашибить деньгу.       – Ты хорош и в языках, и в цифрах. Интересуешься преподаванием или наукой?       – Ну, может быть…       Он медленно кивнул с насупленными бровями.       – Но, несомненно, все мои знания нынче устарели, не правда ли? Если только по латыни или какому-нибудь другому не слишком изменившемуся предмету, но я не понимаю, как бы я мог с полной уверенностью претендовать, что смогу обучать других.       – Справедливо, – задумчиво протянула я, хотя, по правде говоря, эта мысль пришла мне в голову ещё до того, как он высказал её.       Здесь мы ступали на неверную почву, и я почувствовала, что нужно быть аккуратнее. Джейми Фрейзер привык жить в мире, где уровень его талантов и способностей был гораздо выше нормы. Он был рождён в привилегированном классе, занимал руководящие посты, и в целом производил чертовски яркое впечатление, чем бы ни занимался, лишённый способностей только к музыке и мореплаванию.       Однако в настоящем существовало немного (да хоть бы одна!) профессий, в которые он мог вписаться, не слишком навёрстывая своё отставание в квалификации или базе знаний.       Значит, он уже ожидал эти трудности! Я почувствовала большое облегчение. Именно Джейми должен был отсечь множество путей и целей, запрещать которые ему – не моё дело. Нельзя, чтобы он подумал, будто я считаю его достойным меньшего, чем то, на что он претендует.       – Как насчёт госслужбы? – внезапно вдохновлённая, спросила я. – Полиция или пожарные? Спасать людей, привлекать злодеев к правосудию – в этом роде!       Да, в этом был потенциал! Что могло бы более удовлетворить Джейми, чем героическая деятельность?       «Ему нужен по крайней мере документ о среднем образовании, и его британское подданство может быть препятствием, но это можно уладить, – подумала я, – через натурализацию и несколько классов в местном колледже». Джейми одарён и быстро выучится, если сосредоточится на этом.       – Тебе бы понравилась работа такого рода, нет? – нетерпеливо спросила я.       – Нет, не думаю.       – Почему это нет?       Мой недоверчивый тон застал его врасплох, и стыд и смущение показались на его лице.       – Может, ты думаешь, что я совершенно изменился, Клэр, – запинаясь, произнёс он.       – Нет, клянусь! – ответила я, пытаясь спешно отступить. – Я не хотела судить или предполагать, Джейми, честно, я просто… удивилась! – сказала я. – Кажется, это то, что подошло бы тому, кем ты был раньше, конечно, несколько иначе, но…       – Ага, но раньше я это делал для людей, за которых отвечал. Для моих солдат, моих арендаторов, моей семьи, моих соотечественников. А здесь…       Он ласково повернул меня лицом к себе, и я увидела огонь в его глазах.       – Здесь для меня существуете только ты и Брианна. Только вас обеих я желал бы защищать во всём мире. – Он поцеловал меня. – Я умею вершить правосудие. Но всю жизнь я тосковал по миру, в котором мне не пришлось бы это делать. Теперь, когда я оказался в таком…       – Должно быть, огромная ноша свалилась с твоих плеч.       – Ага, – ответил он, и, казалось, плечи расслабились даже когда он это говорил. – Я чувствую… почти так, будто я каким-то образом обманул судьбу и должен буду заплатить за своё везение позже… Но от этой перспективы на сердце всё же легко. Я буду наслаждаться этим даром, пока позволяет Бог.       Подумав ещё, я поняла, что современная госслужба, возможно, вовсе не то, что подходит Джейми. Быть таким приверженным к бюрократии, подчинять свои суждения и принципы приказам и букве закона? Нет, конечно, в таких условиях он бы со временем разочаровался и измучился.       – Я думаю, что мне бы понравилась работа на свежем воздухе.       Он посмотрел на меня немного сконфуженно.       – Да, это, кажется, не престижно… Но я бы чувствовал себя почти как дома. Я работал на земле в Оксфорде те несколько недель, и мне понравилось. Не обязательно делать то же самое, но… Просто. Честно. Работать там, где не нужно будет постоянно раздумывать, правильно ли я делаю. Я прекрасно знаю, что могу научиться любой профессии, какой захочу, если поставлю такую цель перед собой, но… – Он кивнул сам себе с растущим осуждением. – …Но больше всего я стремлюсь к спокойной жизни, где я мог бы быть на свежем воздухе, работать руками и как можно больше быть там с тобой и с ребёнком. Это кажется разумным? – серьёзно спросил он, вдруг приняв такой вид, будто он попросил миллион долларов и квартиру в пентхаусе.       – Ничего не могло бы быть лучше!       Размышления о том, в какой области он может найти такую работу, были, однако, быстро прерваны внезапным ликующим восклицанием: «МАМА!» Бри и миссис Бэрд появились на балконе соседней комнаты, отделённые от нас расстоянием всего в десять футов [около 3 м], но на трёхэтажной высоте.       – Эй, доброе утро, солнышко! – позвала я, приподнимаясь повыше, чтобы лучше её видеть.       – Мама-мама-мама! Паааааааа! – восторженно закричала Бри на руках у миссис Бэрд, наклоняясь вперёд и хватаясь за перила, будто собиралась перепрыгнуть через них.       Миссис Бэрд решительно отступила назад, чтобы удержать Бри от падения.       – Нет, нет, милая, у тебя нет крыльев, а мама с папой хотят побыть наедине.       Она как будто собиралась уйти внутрь, и Джейми быстро сказал:       – Мы с удовольствием немного побудем с ней, если вы не возражаете, принесите её, пожалуйста!       Бри, однако, не поняла и взвыла, когда миссис Бэрд двинулась к двери, а мы начали исчезать из виду дочери.       – Всё хорошо, лапка! – позвал Джейми. – Миссис Бэрд только несёт тебя…       Но Бри второй день подряд была не в том настроении, чтобы выслушивать возражения. Она заорала благим матом «Мама!» и «Па!», так что её было слышно через стены и в коридоре от их балкона до нашей двери. Когда я открыла, рыдания Брианны немедленно сменились слезами облегчения: она явно была полностью опустошена эмоциональным всплеском от четвертьминутной разлуки со мной.       – Всё хорошо, детка, всё хорошо, – мурлыкала я, сдерживая смех и благодаря миссис Бэрд, и вернулась на наш балкон.       – П… Па? – спрашивала Бри между огорчёнными иканиями.       Я шагнула в дверь и повернулась так, чтобы она могла увидеть Джейми на диванчике.       – Па здесь, любимая. Тш-ш… Всё хорошо, Бри, – сказала я, откровенно смеясь над тем, как она совершенно расклеилась при виде отца.       Я села около Джейми, Бри свернулась у меня на груди. Джейми привлёк меня в к себе и гладил волосы Бри.       – Да, сегодня утром тебе было трудно, a chuisle [родная, гэльск.].       Он с любовью улыбался мне, говоря на ушко:       – По-прежнему нравится быть желанной, да?       – Ну, ещё несколько дней вроде вчерашнего, и можно будет поменять мнение, но… да, нравится.       Господи, я прекрасно это знала. Вначале нас было двое, Бри и я, и для меня имело большое значение то, что меня кто-то любит и нуждается во мне, пусть даже маленький ребёнок, который пока ничего другого не знает.       Я поцеловала Бри в голову и прошептала что-то нежное, но она всё ещё была безутешна.       – Ты видела море, рыжик? – спросил Джейми погромче, чтобы отвлечь её. – Выгляни туда, там есть вода?       Бри оглянулась через плечо.       – Павать? – резко спросила она, вдруг выпрямляясь в предвкушении и забыв о слезах.       – «Плавать», – артикулировала я с улыбкой.       Джейми пальцем стёр слёзы с её щёк.       – Да, думаю, мы сможем поплавать… Если мама разрешит.       Бри обратила на меня стальной взгляд, говорящий: «Попробуй только не разрешить!».       Я засмеялась.       – С папой ты можешь плавать.       Брианна сразу кивнула.       – Павать сяс.       Это была не просьба.       – Конечно, ты не подвергнешь своего бедного старого Па сложностям плавания в огромном бушующем море без завтрака?!       Трагическое лицо Джейми, соотносящееся с предполагаемыми трудностями, рассмешило меня.       Однако Бри с великодушно поднятой рукой развеяла проблемы отца, внятно пролепетав: «Миннафашь, Сакнап» [Dinna fash, Sassenach – не беспокойся, Сассенах, шотл.]       Мы с Джейми оба расхохотались. Он взял дочь из моих рук и поцеловал в обе пухленькие щёчки.       – Оххх, наконец мы становимся настоящей шотландкой, mo ghraidh [любимая, гэльск.].       – Посмотрим насчёт этого, – озадаченно сказала я. – Я думаю, мы оба должны поработать как следует, чтобы она не выросла у нас стопроцентной американкой.       Джейми удивлённо посмотрел на меня.       – Так она американка? Несмотря на то, что ни один из родителей не имеет американской крови?       – Она родилась в Америке, поэтому по закону имеет американское гражданство, да. И это не имеет отношения к американской крови. Страна была основана в 1776 г., после революции против короля. Это республика, поэтому родословные, по идее, тут не играют роли.       Он ахнул, выражая восхищённую признательность, и поднялся с Бри на руках.       – Хотелось бы побольше узнать об этом.       – Ну, Массачусетс – превосходное место для этого. Но в любом случае, – поддразнивая, сказала я, – думаю, шотландцы будут гораздо ниже в Брианниной культурной иерархии. Американская – первая нация, английская – вторая и, возможно, следующая – шотландская.       Он с улыбкой подал мне руку, помогая подняться.       – Как скажешь, Сакнап.