Хочу тонуть в тебе

      Спросонья я вскочила и со скачущим сердцем дико поглядела на будильник. Сорок три минуты пополуночи. На первую неделю после отпуска мне по моей просьбе поставили утренние смены в госпитале, но даже туда мне можно было не вставать ещё несколько часов. Так почему?..       Джейми. Его не было рядом со мной на подушке.       На мысе, просыпаясь ночью, я несколько раз обнаруживала, что ему снится что-то ужасное или что его нет в постели: он устраивался в оконной раме, чтобы проветриться. В такие моменты он почти не разговаривал; бывало, оставался полностью отчуждённым, но иногда позволял мне успокоить его и убаюкать. Вернулось то, что было в Париже, и при мысли об этом сжималось сердце. Мы с ним ещё не говорили о Каллодене… Но я знала, что его мучили ужасы того дня и последующие кошмары, и до освобождения от них ему было ещё далеко.       Однако, недолго поискав в доме, я обнаружила, что он удобно сидит на диване в гостиной. Я сразу же перевела дух: слегка побледнев, он невидяще смотрел в пространство, но выглядел безмятежно и спокойно… Несомненно, он получал удовольствие… и очень знакомым способом.       Он поднял банку пива, приветствуя меня.       – Хочешь присоединиться ко мне?       Я с готовностью подошла к нему.       – Посидеть – посижу, а пить не буду, потому что мне через несколько часов на работу.       – Как хочешь.       Он сдвинул ноги, чтобы дать мне место. Очевидно, надеясь предотвратить дальнейшие инциденты с «попой Па», он надел ночную рубашку, которую я купила для него. По крою и размеру она не очень отличалась от длинных сорочек, в которых он обычно спал в XVIII веке, но, когда я его в ней видела, приходилось сдерживать смешки. Не хватало только ночного колпака и хмурого взгляда, чтобы он превратился в самого соблазнительного в мире Эбенезера Скруджа.       Подавив желание придумать абсурдную историю об этом, – не дай Бог, сбудется! – я поцеловала его в щёку и спросила:       – Не можешь уснуть, любимый?       – Да, правда, хотя не могу понять, в чём дело, – как будто кости болят. Чувствую слабость и недомогание, наверное, после дороги домой. Надеялся, что глоточек пивка поможет мне успокоиться.       – Домой, – прошептала я, прильнув к нему и ощущая, как дрожь пробежала по моему телу при этом слове. – Мне нравится, как ты говоришь.       – И мне нравится, Сассенах.       Его голос был тёплым, милым от улыбки, хотя вряд ли он думал о перспективах жизни под этой крышей, когда я вошла.       – Ты случайно думал не о Бри?       Он удивился и коротко хохотнул.       – То ли ты приобрела способности к сверхъестественному, ma dame blanche [моя Белая Дама – франц., синоним ведьмы], то ли я потерял свою способность к скрытности!       – Думаю, второе, – сказала я, чувствуя, как его счастье заливает теплом и меня. – По крайней мере, в том, что касается Бри. У тебя бывает такой вид, когда ты думаешь о ней… держишь её… или смотришь на неё…       Тут на его лице появилась сладчайшая улыбка счастливой радости.       – Не мог бы сдержаться, даже если бы постарался, – сказал он, сжимая мою руку. – Хотя я и не пытался. Простой факт, что она существует – твоя и моя, новая личность, которую Бог создал из нашей любви…       Он, удивляясь, покачал головой.       – ...Простейший факт: у пары обычно рождаются дети. Но это чудо и этот дар глубоко поражают меня… И мне порой всё ещё не верится, что я могу заботиться о вас обеих и… вас любить.       Он поставил стакан и обеими руками привлёк меня к себе, целуя в лоб.       – Меня в самом деле благословил Бог.       – Нас благословил. Всех троих. – Я нежно поцеловала его в шею. – Ты об этом и думал?       – Да. Об этом и… ну, особенно представлял, какова была новорождённая Брианна. Готов поспорить, хорошенькая, да?       – Да, конечно, – подтвердила я. – Хорошенькая, шумная и прекрасная.       – Расскажи мне о ней, – тихо попросил он.       – Конечно, – ответила я, гладя его по руке. – Хочешь посмотреть?       – Посмотреть?       Он на мгновение свёл брови, потом они в восторге приподнялись: до него дошло!       – У тебя есть фото-графии?       В ответ я наклонилась вперёд и достала фотоальбом из ниши под кофейным столиком.       Джейми сел на краю софы, в явном нетерпении. Я уселась рядом с ним и, положив альбом на наши колени, открыла его.       На первой странице было четыре фотографии, снятые без моего ведома доброй, отзывчивой нянечкой. Зимнее солнце светило через окно на моё лицо. Я была в белом больничном халате, мои волосы спутались невероятным облаком вокруг моей головы, но я не обращала на это внимания, сияя улыбкой на свёрток пелёнок в моих руках – мою дочь, которую я держала впервые в жизни.       Мне показали её сразу же после кесарева, объяснила я Джейми, но только на один момент, так что успела лишь поцеловать её в лобик, прежде чем её унесли в палату интенсивной терапии. Её лёгкие не функционировали как следует. Кожа сохраняла голубоватый оттенок, что вызывало ещё большую тревогу на фоне первородной смазки, покрывавшей её лицо.       Пучками медных волос и ушками… этими совершенными, похожими на крылышки ушками, она так напоминала Веру – такая маленькая и такая спокойная… Я закричала сразу, как только её унесли. Мне должны были дать общий наркоз, чтобы зашить разрез.       Я пришла в себя после наркоза, одна в тёмной больничной палате… и не увидела ребёнка. Я не стала больше кричать, так как была слишком слаба для этого, но тряслась до костей и рыдала; душа была истощена, я не желала ни двигаться, ни говорить. Доктора любезно утешали меня, говоря, что всё будет хорошо, но не сообщали никаких конкретных медицинских сведений о Брианне, которые бы успокоили меня. В больнице со мной никого не было. Отец Джентри пришёл через день-другой, он пришёл бы и раньше, если бы его попросили, но в первую ночь Брианниной жизни я была полностью и по-настоящему одинока в мире. В той темноте я горевала по Брианне. По Вере. По Джейми. И на всякий случай составляла планы, как покончить счёты с жизнью.       Но тут я обнаружила, что нежно покачиваю тёплый, рыжеволосый, извивающийся свёрток, вложенный мне в руки.       Не знаю, сколько времени я держала её. Смеясь. Плача. Целуя её. Кормя грудью. Обещая ей. Рассказывая ей о Джейми. Рассказывая Джейми о ней.       Настоящий, живой Джейми теснее прижал меня к себе.       – Ты была совсем одна, mo ghraidh [любимая].       Он склонил голову, прижав к моей, и говорил хриплым от слёз голосом.       – Моё… сердце по-настоящему разбито… оттого, что меня не было с тобой в тот раз. Я так сожалею, что…       Его голос сорвался.       – В тот раз ты не мог помочь, – сказала я, хотя мой голос охрип от боли.       Я протянула руку и привлекла его, чтобы поцеловать.       Идея, растущая в моём сердце всю последнюю неделю, снова шевельнулась. Неподходящий момент озвучить её сейчас? Или…       – Что если однажды наступит… третий раз?..       Метаморфозы его лица растрогали меня: всплеск крайней радости, немедленно сменившийся ужасом.       – Но ты сама сказала, что вы обе могли умереть. Конечно, ты не можешь вновь рисковать.       Я не ответила тотчас же, и он решительно покачал головой.       – Нет. Я не могу потерять тебя, Клэр.       Доктора сказали, что снова беременеть опасно. В тот раз я их убедила, что вероятность этого можно не обсуждать. Теперь же…       – Ты не потеряешь меня, Джейми, – сказала я с гораздо большей уверенностью, чем чувствовала. – Я хочу, чтобы у нас с тобой был ещё один ребёнок. Не сразу, но…       Я не договорила, не в силах выразить, как настоятельно я чувствую эту необходимость – выносить нашего ребёнка в счастье и спокойствии. Я могла жить без этого, так же как я могла жить без… без обучения в медицинской школе… Но точно так же я желала этого. И это было важно.       Джейми что-то заметил по моему лицу. Он минутку помолчал, взял мою ладонь и сжал её.       – Когда придёт время родиться следующему малышу, то, – сказал он, улыбаясь, несмотря на дрожащий от страха голос, – когда бы это ни было, я не покину тебя. Ни на минуту.       Я знала, что любая больница попытается разубедить его, не пуская отцов близко к операционной или родзалу. Я, чёрт побери, хотела бы посмотреть на их попытки.       Джейми нагнулся и поцеловал меня, очень нежно, баюкая мою голову в своих руках. Он прервал поцелуй коротким смехом и просиял.       – Следующий малыш… когда моё сердце уже готово лопнуть… Иисусе, это изобилие никогда не кончится?       – Нет, – просияла я в ответ. – По крайней мере, я, конечно, надеюсь, что нет.       Джейми перевернул страницу альбома.       – О, только погляди на неё, – сказал он, легко касаясь карточки, на которой Бри, двух-трёх недель от роду, широко зевала на моих коленях. – Такая малюсенькая… и такое красивое, милое лицо.       На каждом фото, подписанном только датой, был запечатлён момент жизни Брианны.       (Декабрь 1948 г.). В шесть недель, в день крестин, таращит глаза на отца Джентри.       (Февраль 1949 г.). В три месяца мирно спит в колыбельке, изогнувшись вокруг своего тряпичного кролика.       (Сентябрь 1949 г.). В десять месяцев, шатаясь, идёт к фотоаппарату.       (23 ноября 1949 г.). Перепачкана глазурью от своего первого именинного торта.       (Март 1950 г.). Мы с ней в санках катимся с горы к миссис Бэрд.       (Июнь 1950 г.). Прижалась к моему плечу, полусонная, схватив мои волосы в кулачок, а я глажу её по голове.       Не сказав ни слова, Джейми поднялся и вышел из комнаты. Мне не надо было спрашивать, куда он пошёл.       Не прошло и минуты, как он вернулся, держа у своего плеча Бри, одетую в пижамку. Она, просыпаясь, расстроенно бормотала невнятные междометия, кудри буйно разметались вокруг её личика.       – Тш-ш! – тихонько шипел Джейми в её волосы. – Засыпай снова, девочка. Тш-ш, ну…       – За-такать? – хрипло спросила она, потирая глазки.       – Нет, ещё не пора завтракать, a chuisle [родная], – сказал Джейми довольно хрипло, сев; Бри на его животе смотрела ему в лицо.       Он, улыбаясь, крепче сжал руки, но сильно моргал.       – Па… должен подержать свою малышку, и всё.       – М-м..ишку? – переспросила она, выпрямляясь и пристально глядя на него в ответ.       – Да, верно, – ответил он, нежно целуя и осторожно беря в руки её лицо, – ты моя сладкая малышка, дочка.       Весёлый взгляд неожиданно преобразил её сонное личико. Она неистово нахмурила брови, всплеснула обеими руками и тоненько проревела: «Рррыыыа!»       – О, о Бо… – засмеялась я. – Здесь страшный мишка, Джейми!       Джейми тоже трясся от смеха, но продолжал игру, отпрянув с притворным страхом:       – Стой, назад, глупый зверь!       Бри, торжествуя, издала ещё один рык, который безошибочно перешёл в мощный зевок, её невзаправдашние лапки снова поднялись потереть глазки.       Джейми успокаивающе обвил её руками, низким и мягким голосом, полным любви, говоря:       – Положи головку сюда, сонный щеночек.       Он повернулся, чтобы лечь на спину. Она мгновение сопротивлялась, стараясь подняться на руках, но тихая гэльская речь и нежные прикосновения Джейми, наконец, уложили её ему на грудь.       Джейми протянул мне руку, и, поскольку ширины диванчика едва хватало, я свернулась рядом с ним, обнимая их обоих.       Когда, проснувшись несколько часов спустя, я увидела рассветные лучи и циферблат будильника, в шее чувствовался такой спазм, что хоть кричи, и спина болела.       Но Джейми и Бри до сих пор мирно спали, она безмятежно лежала между ним и задними подушками, прижав круглую щёчку к его плечу. Джейми был непривычно тёплым на ощупь, но я всё же сняла шерстяной плед со спинки дивана и укутала их. Уже поворачивая в душ, я помедлила, увидев альбом на кофейном столике.       Я пошла в холл, где всё ещё стояла моя пляжная сумка, и достала из неё фотоаппарат. Затвор издал удовлетворённый щелчок – я сфотографировала эту сцену.       (Июль 1950 г.).