***
Ноябрь 1950 г. — Джейми? — перебирая листы на письменном столе, нетерпеливо позвала я в глубину дома, осенённого вечерними тенями. — Джейми? Ты брал моё эссе? Ах, да, моё эссе: «Почему вас нужно принять в Гарвардский университет по программе для студентов-заочников?» «Ну, вы знаете, уважаемые господа из приёмной комиссии, мои заявления в медицинскую школу через несколько лет — даже если не в учреждениях Лиги плюща — должны будут выглядеть так чертовски впечатляюще, как это только возможно, ибо они почти наверняка будут рассмотрены группой пожилых мужчин, таких как вы. Итак, Гарвард в моём резюме (даже если это будут всего лишь курсы для абитуриентов) послужит для того, чтобы впечатлить вот таких старпёров, и как женщина с лучшей из худших записей о формальном образовании, я нуждаюсь во всей чёртовой помощи, какую могу получить». Почти завершённый проект моего личного заявления был более утончённым, но в нём была, Богом клянусь, только правда. Я непрерывно работала над проклятым текстом неделями и от стресса спала мало и плохо. Я глотала кофе больше, чем до этого считала безопасной нормой для человеческих существ, и выглядела и чувствовала себя решительно недостойной, чтобы вынести всё это. Тем временем мой святой муж вечер за вечером брал на себя мои обязанности по дому и возился с Бри, пока я, сгорбившись над столом, строчила и калякала. В последнюю неделю, в частности, он дал мне свободы больше, чем достаточно, Бог его благослови: говорил тихо, не давал Бри хватать меня за волосы, целовал, но не только не инициировал секс, но даже не позволял себе случайных прикосновений, которые были частью нашего ежедневного взаимного ритуала. Я знала, что он хочет дать мне сосредоточиться на первостепенной задаче в те часы, когда я не в госпитале и не сплю… Но, БОЖЕ! Мне в глубине души хотелось, чтобы он попросту вытащил меня из кресла, повалил на пол и дал мне хотя бы часик отдохнуть от собственных мыслей и проклятого Гарвардского университета! Конечно, я за это на него не злилась, и, так или иначе, вскоре всё должно было закончиться, но то, что он ходил вокруг меня на цыпочках, во мне тоже вызывало стресс. «Стресс» — коротенькое слово обозначает такой внутренний переполох. Его вызывало не эссе перед моими глазами и не то, как на прошлой неделе все мои кишки завязывались в узлы. Я нервничала из-за лежащего передо мной пути, по которому я делала всего лишь первый шаг: обязательные курсы, тесты MCAT [вступительные тесты в американские медицинские колледжи], заявления, собеседования, медицинская школа, интернатура, ординатура, стипендия — всё следующее десятилетие моей жизни, или даже больше! Отныне так много будет каждый раз зависеть от мельчайшего принятого мной решения. Я не могла допустить ошибку, начиная с этого чёртова эссе. Вчера вечером я сложила всю пачку в конверт из прочной манильской бумаги: заявление, справки, ЭССЕ. Наклеила марки. Надписала адреса. Запеча… Ну… оставила НЕзапечатанным, потому что, чёрт побери, не была ещё готова. Вот и хорошо: я в тот день всю свою смену провела, припоминая, что написала в эссе, — каждую жалостную фразу, каждое банальное или звучащее по-детски слово или клише, — всё, что требовало замены. Я ворвалась в дом, крикнув Джейми, укладывающему Брианну в постель: «Привет, милый!», и кинулась, не снимая пальто и шляпки, прямо к своему письменному столу, чтобы вновь перечитать эссе и избавиться от своих демонов. Однако моего пакета на столе не было. — Джейми? — снова позвала я, более громко, так как моя тревога возрастала. Дважды порезавшись краем листа, я зашипела, снова лихорадочно роясь в стопке бумаг. — Милый! Пенелопа говорила что-нибудь о том, куда переложила моё… — Сассенах, говори потише, ради Бога, — громким шёпотом произнёс взволнованный Джейми, подходя к двери гостиной. — Брианна только что уснула, девочка! Я умерила тон, но не рвение и едва замечала, что происходит вокруг. — Конверт с заявлением и эссе, ты его видел? — О, да, я его отослал. — Что? — Я слабо рассмеялась, всё ещё копаясь в бумагах. — Ха-ха, очень смешно. — Я послал его, — просто сказал он. — Отправил его по почте. Я похолодела. И УСТАВИЛАСЬ на него. — Что?! — Эссе было закончено. Последний срок наступает через несколько дней, поэтому, — пожал он плечами (ДЕЙСТВИТЕЛЬНО пожал!), — я его отправил за тебя. — Оно НЕ было закончено. Мой голос прозвучал низко и мертвенно, и я заметила, что шея Джейми заёрзала, будто ворот рубашки слишком тесен ему: он услышал в моих словах опасность. — Ты всё сложила в в почтовый конверт, не так ли? Приготовила к отправлению. — Но я не была ещё готова отослать его! Он хмыкнул, выражая тщательно контролируемое раздражение. — Клэр, mo chridhe [милая], откуда ж я знал, чт… — Ты бы спросил! Ты должен был позвонить мне на работу и СПРОСИТЬ! — Я всплеснула руками. — Ты даже не предположил, что я не готова, чтобы эссе было отправлено без моего разрешения! Он явно замялся, но не сдавался. — Девочка, ты неделями горбатилась над этим эссе. Ты почти не спала… Ты положила его в конверт с адресом и марками и т.п. Я ещё раз перечёл текст прошлой ночью, когда ты пошла в постель, и нашёл, что оно идеально! — Оно не… Правда заключалась в том, что, несмотря на мои навязчивые думы об эссе, лучше того, что получилось, я не могла бы написать. Я проверила его дважды, и трижды, и в четвёртый раз, пересматривала и оттачивала почти каждое слово. Но мне бы хотелось подождать до последнего, прежде чем отсылать его, чтобы быть абсолютно уверенной, что написала его наилучшим образом; этот перфекционизм вынырнул из глубины моей души совершенно неожиданно для меня самой. — Даже если эссе и было бы идеально, Джейми, ты всё равно не — НЕ — имел, к чёрту, права… Он провёл рукой по волосам, убирая их назад. — Сассенах, как же так? В этом нет, как будто… — Джейми, это не рецепт для женского журнала! — Я не знала, куда деть руки, и бешено жестикулировала в лютой ярости и слезах. — Я поступаю — ПОСТУПАЛА — в Гарвард! — Я знаю, что ты ПОСТУПАЕШЬ в Гарвард, — педантично отметил он, жёстко беря меня за плечи, — и я знаю, что тебя ПРИМУТ, прочитав твоё… — И какого чёрта ТЫ знаешь об этом? — сорвалась я, убежала по коридору в ванную и заперлась, едва отметив вспышку боли на его лице. Я включила душ и нырнула в ванну, и вода маскировала звуки моих рыданий. Через несколько минут Джейми негромко постучал в дверь. — Сассенах? Его голос был спокойным и, как мне показалось, растерянным. — Клэр?.. Можно войти? Я закрыла рот ладонью, чтобы он не мог услышать меня. Я чувствовала, как слёзы просачиваются сквозь пальцы, но не открывала глаз. Это не конец света, Бичем. Он постучал ещё. Долгая пауза. — Девочка… Прости… Кажется, он привалился к двери. — Я… поступил импульсивно… я… — Он горестно вздохнул. — Я думал об этом целый день, но… Боже, мне жаль… Это было глупо… Я сделал неправильно… Долгая пауза. Долгая… долгая пауза… — Я искренне… искренне сожалею, Клэр. Я глубоко вздохнула. Потом ещё раз. Ещё. И ещё раз. Ничего плохого не должно случиться. Я не была готова, но эссе было прекрасным. Джейми сожалел о своём поступке. Всё должно быть хорошо. Но я была слишком опустошена и слишком расстроена, чтобы открыть дверь.***
Джейми поступил неправильно. Не прошло и десяти минут после того, как он отправил письмо, а он уже знал, что совершил серьёзную ошибку в суждении. Но эссе было идеальным, БЛЕСТЯЩИМ, и Клэр так страдала от неуверенности в себе. Словно она возложила всю свою самооценку на это письмо, на успех в этом единственном усилии. Он просто хотел, чтобы она ощутила, что это дело, после нескольких мучительных недель, завершено. Но она была совершенно права: неважно, чего он желал для неё, — он всё же предал её доверие. Если бы она не простила его, она имела на это право. Он ждал больше часа, пока, наконец, не услышал, как она заходит в спальню. Он дал ей свободу, которой она явно хотела. Наконец, он и сам вошёл в затемнённую комнату. Она уже лежала в постели спиной к нему. Уснула? Он не мог определить, но даже если она не спала, он не думал, что она заговорит с ним, прежде чем наступит утро. Он заслужил её гнев, по крайней мере, на этот срок. Он разделся и тихо скользнул под одеяла, стараясь не толкнуть её. Бессознательно он скопировал её позу, устроившись на отдых на боку, лицом от неё. Джейми прислушивался к убаюкивающему тиканью часов, желая, чтобы оно его усыпило. Прошла минута. Две. Три. Четыре. — Ты можешь себя заставить позаниматься со мной сексом? Резкая. Насторожённая. Опасная. Поражённый, он озадаченно выпалил: — Заставить себя?.. Он почувствовал, как она резко выпрямилась рядом с ним, хлопая ладонью по покрывалу. Тон был по-прежнему раздражённый, но она говорила отчаянно, словно обиженная. — Джейми, ты не прикасался ко мне неделю! Мне нужно… нужно почувствовать близость к… — Раньше ты никогда не хотела меня во время менструации, Сассенах, — сказал он, проводя рукой по лицу и перевернувшись на спину. — Сегодня ты правда ужасно хочешь этого? — спросил он, подразумевая «особенно когда ты не так стремишься ко мне, в любом случае». Он обслужит её, если она пожелает, конечно, но… — Никакой менструации у меня нет, чёрт возьми, тупой ублюдок! Джейми открыл рот, чтобы язвительно ответить. …Но она вскрикнула… Еле слышно, в самом деле чуть громче вздоха, но так непохоже на Клэр, что… Он мгновенно оказался рядом с ней на коленях. Она тоже встала на колени на постели, в нижней сорочке, прижав обе руки к губам. — О, Боже! — прохрипела она сквозь пальцы, раскрывая глаза всё шире, и шире, и шире. — Mo ghraidh [любимая]? Он схватил обеими руками её лицо, убирая растрёпанные волосы, чтобы ничто не мешало. — Mo chridhe [сердце моё]?.. Ты… — О… Господи! — снова сказала она. Она не отрывала от его лица глаз, наполненных слезами, открыла и закрыла рот. — Я не… Я была так занята… Я не… Нет, — тихо простонала она, когда он поднял и обнял её, укачивая, как ребёнка. Её тело было жёстким, сопротивляющимся, а голова моталась взад-вперёд. — Нет, — плакала она, — нет, нет… Джейми, это слишком скоро… Он видел, как в её глазах сквозь слёзы сияет жизнь, даже если она пытается отрицать правду. — Мы не можем… Не можем знать это наверняка… Пока не можем. — Шесть дней, Клэр… — воскликнул он, проводя свободной рукой вверх по её спине и решительно касаясь её щеки. — Один-два дня, может быть, но… ШЕСТЬ? Она опустила руку, щупая естественные очертания своего живота. Джейми, будто в трансе, наблюдал, как её ладонь в замедленном темпе плоско легла на её кожу. — О, Боже, — прошептала она, пошатываясь на коленях, и коснулась лбом его плеча, обнимая мужа. — Джейми… Джейми… Он держал её, баюкал её (ИХ!) и целовал, плача, смеясь, но затем вспомнил… — Я… Прошу прощения за заявление, mo nighean donn, — выдавил он, и чувство вины вытесняло радость. — Это была твоя задача… твой выбор… Я вовсе не должен был… — Прощаю, — прошептала она, прижимая пальцы к его губам и тряся головой. — Прощаю… И прошу прощения у тебя… За свои слова… Я не имела в виду… Он поцеловал её, а она — его. И всё исчезло, кроме её рук, её пальцев, стискивающих его затылок, вкуса их слёз, её губ, её нежного, прерывистого голоса. — Джейми… Джейми, я так счастлива… Он не мог вымолвить ни слова. Только медленно кивал головой опять и опять, целиком опустошённый. Его плечи тряслись, сердце готово было разорваться, когда он смотрел на свою жену, на её сияющее лицо. Она мягко легла на спину и протянула к нему руки. — Иди ко мне? И он пришёл к ней и делил с ней любовь, с единственной женщиной, которая у него была, с единственной, кто будет у него в жизни. И когда, проснувшись намного позже, он лежал и держал её в объятиях, обнимая спящего внутри неё ребёнка, он молился, но не так, как более двух лет назад, когда он так же держал будущую Брианну, — с разбитым от отчаяния сердцем, со страхом и маячившим впереди призраком смерти. В эту ночь его молитва была сильной и полной надежды. «Господи… Спаси и сохрани это дитя».