***
28 июля 1951 года — О, мой маленький… До чего же ты хорошенький, да? Только что взошло солнце, и мы с Иэном уже встали, поели (он) и лежали в обнимку на софе. Откровенно говоря, Иэн был необыкновенно милым ребёнком, спокойным и беспроблемным в большинстве вопросов распорядка дня, и успокоить его плач или возню было довольно легко. Полная противоположность Бри, которая капризничала по умолчанию, по крайней мере — в первый месяц своей жизни. Я, конечно, всё равно не менее страстно любила её, но сейчас не могла отрицать радостного предвкушения, что мне, в целом, с этим пареньком справиться будет легче. Однако уже в возрасте одной недели проявился очень любознательный характер Иэна. Он вечно протягивал свои конечности и радостно пищал, изучая своё окружение, поглощая его широко открытыми зоркими глазами… Тёмно-янтарными, к полнейшему восторгу Джейми. Сейчас Иэн опирался на мои согнутые колени и энтузиазмом жевал своё запястье. — Что ты там нашёл, солнышко? — прошептала я, лучезарно улыбаясь ему, несмотря на сонливость (а также оглушительную головную боль и болезненность в сосках) — Вкусно? Очевидно, так и было, потому что он продвигался всё выше по кулачку, пока совершенно случайно не попал большим пальчиком в рот. Он удивлённо моргнул разок и с большим рвением принялся сосать. — О, глупыш! Нашёл лакомство, а? — засмеялась я. Единственной проблемой было то, что он ещё не освоил искусство сгибать остальные пальчики, поэтому их кончиками тыкал себе в веко. Я наблюдала, как на его лице сенсорное удовольствие сменилось озадаченностью, когда он ощутил неудобство, а затем полным отчаянием, и он завыл. — Всё в порядке, Винки. Ойкая и посмеиваясь, я помогала ему убрать лишние пальцы с дороги, и он вновь затих, слава Богу, успокоившись самостоятельно. — Теперь лучше, родной мой, не правда ли? — Клянусь, Сассенах, — раздался голос Джейми в дверях кухни, откуда он выходил с двумя дымящимися чашками чаю, — мне кажется, я сам никогда не заставал Иэна за этим. — Ты проснулся! И ты прелесть, — чуть не простонала я, когда он поставил на журнальный столик мою чашку. — … Не застал его за чем? — Не видел, чтобы он подмигивал. Крикни мне в следующий раз, когда он это сделает, чтобы я смог посмотреть, хорошо? Он поцеловал в щёку меня, затем сына. — Не забывайся, сынок. Должно быть, ты ужасно часто делаешь так при маме? А вдруг к тебе приклеится это прозвище, а? Джейми, несомненно, думал, что заговорщицки подмигнул мне в качестве примера (то есть натужно поморгал), и я рассмеялась. — Ну если он когда-нибудь начнёт подмигивать, то мы будем знать, что это от меня, да? — Я умею подмигивать! — оскорблённо заявил Джейми, вновь продемонстрировав своё умение; разница заключалась только в том, что теперь он выглядел как весьма раздражительная сова. — Поверь мне, милый, ты вправду не умеешь, но не прекращай попыток! — продолжала я хихикать, подняв Иэна на руки и крепче прижимая его к себе. — Но нет, я зову его Винки из-за Рипа ван Винкла. [игра слов: to wink — подмигивать и Рип ван Винкл, см. примечание к гл. 54] — За что же? Джейми только уселся и смотрел поверх своей чашки, словно опасаясь, что у меня от усталости поехала крыша. — Из-за того, сколько он спал в первые несколько дней. Не помнишь? Я знаю: ты слышал, как я его так называла в больнице. Джейми беззвучно произнёс «Рип ван Винкл» — и до него дошло. — Да, — медленно произнёс он, кивая, — ты так звала. Просто я, наверное, пропускал мимо ушей. — Я поняла: ты думал, что твоя жена, в полубессознательном состоянии, несёт чушь, а? Смущённая улыбка Джейми была красноречивым ответом. — Ну, так или иначе, я продолжала называть его Рип ван Винкл, но со временем прозвище превратилось в Винки, и, мне показалось, это ему подходит. Вот так и получилось. — Но что же значит «рип-вэн-винкл»? И что будем делать со сном? — Рип ван Винкл — заглавный герой классического американского рассказа. Ну… Классического, потому что он был опубликован, скорее всего, в начале XIX в. — А, это имя! Ван Винкл, — значит, голландец? — Почти. Он был подданным короля Георга III, жил в Нью-Йорке и заснул, пьяный, на вершине горы. После пробуждения он узнал, что прошло двадцать лет, и ему осталось подвести итог всему, что за это время изменилось. Джейми фыркнул в чашку. — Не могу даже представить себе такую нелепую вещь. Когда я чуть погодя сообразила, по моему позвоночнику побежали мурашки. Господи, если хотя бы два человека в мире могли попасть в подобную историю, то они сидели в этой комнате. Я подумала: может ли в этом рассказе таиться какая-то доля правды? Испытал ли сам Вашингтон Ирвинг то, чего не мог объяснить? Мог ли кто-нибудь заметить зловещее жужжание в горах Кэтскилл, если бы знал, как его распознать? Вся литература теперь внезапно показалась тайным заветом, ожидающим исследования, чтобы увидеть доказательства существования феномена.***
Я снова вздрогнула, возвратясь в реальность лишь после того, как рука Джейми нежно потеребила мои пальцы. — Давай его сюда, mo ghraidh [любимая, гэльск.]. Ты сидела с ним всю ночь. Правда, именно Джейми вставал дважды за ночь, чтобы укачивать Иэна на ручках и менять подгузники, но я не собиралась протестовать. Я пила чай и наслаждалась его утешительным теплом, откинувшись на подушки и радостно наблюдая за двумя своими мужичками. — И как сегодня ты поживаешь, а bhalaich [мальчик]? — спрашивал Джейми по-гэльски, подняв ребёнка на уровень своих глаз. Иэн только что отрыгнул, и молочная слюна текла у него по подбородку. — О, великолепно, благодарю вас за вопрос. Он поцеловал Иэна в кончик носа, а затем умело прижал его к одной руке и вытер измазанное лицо рукавом другой, снова обращаясь ко мне. — Итак, что же обнаружил мистер Винкл, проснувшись? Ему понравилось то, что ему открылось? — Комментарий в основном касался политики, если я правильно помню. Рассказ был написан спустя несколько десятилетий после американской революции, и я думаю, что автор намеревался высказать свое собственное мнение о новом государстве. Я потягивала чай, пытаясь вспомнить в подробностях, с чем пришлось столкнуться старине Рипу. — Он в действительности легко отделался, — легкомысленно резюмировала я. — Вряд ли что-то сравнится с твоей или моей адаптацией. — Воображала, — стал дразниться Джейми. — Ты говоришь: «воображала», а я — что мы, чёрт побери, хорошенько потрудились, чтобы заслужить наши лавры! Господи, я имею в виду: что такое два десятилетия по сравнению с вечностью? — Но не в сравнении с жизнью одного человека, — вздрогнул Джейми, отпустив Иэна, который тут же принялся жевать кулачки. — Тогда это по-настоящему долгое время. — Правда… Особенно в этой истории, где сказано, что он состарился на те же двадцать лет. Спустился с горы с длинной бородой и всё такое. — Значит, он наверняка увидел, что его дети уже выросли? За те годы, пока его не было? Теперь пришла очередь Джейми содрогнуться. Я видела, как он крепко обнял Иэна, подняв руку над его головой и как бы защищая его. — Возможно, у нас с тобой была более сложная задача — выжить в загадочном новом обществе, Сассенах, но голландец должен был в одиночку вынести бремя… тяжкое бремя. Думать о таких вещах, должно быть, было больно, потому что Джейми внезапно поднял глаза с несомненным оптимизмом. — Я буду считать, что на меня снизошла благодать: камни позволяют мне сохранить молодость. Невозможно представить себе, как бы я выглядел сейчас, в… Что? В 228 лет?! Джейми явно хотел перевести разговор в более шутливое русло, поэтому мы смеялись и острили, а солнце продолжало затапливать комнату. Однако я не смогла удержаться от вопроса: — Тебе понравилось общество, в которое ты попал, Джейми? Он посмотрел на меня поверх головы младенца: Иэн сейчас — в точном соответствии с прозвищем — сонно дышал на плече у отца. — Мне только интересно: насколько часто ты тосковал по своему собственному времени? Если прошлое кажется… лучше, чище, легче, как ты знаешь? У меня самой бывали иногда такие мысли, особенно в те первые дни нового привыкания к электрическим приборам и оживлённому движению на улицах; или когда я читала газеты и ясно видела трагический масштаб всемирной резни. Хотя восемнадцатый век, безусловно, не был пикником, бывали дни, когда я тосковала по нему с пронзительной страстностью. Джейми в раздумье наклонил голову, приблизив её к головке Иэна, но молчал недолго. — Я не думаю, что когда-нибудь появится поколение, которое откажется прославлять запавшие в душу события юности. Ещё… Всегда будут перемены к лучшему и к худшему, но «общество» таково, каким вы его делаете, да? При том условии, что я свободен и мной руководят (в целом) справедливо и принципиально? Тогда величайшее достоинство периода, чтобы он стал моим, должно всегда определяться тем, могу ли я жить в этом времени вместе со своими близкими. Джейми привлёк меня к себе, и я прижалась к нему, положив руку на спинку Иэна. — Обе эпохи всегда будут родными, каждая по-своему. Но эта… — Его рука надавила на мою и тем самым на Иэна. — Это моё время. Где ты, там наша семья — и это время я провозглашаю своим! — Ну, Джейми, — сказала я после долгой паузы, всё ещё откашливая комок в горле, — ты побил мистера Винкла полностью, по всем статьям. — Да? Как это? — Единственным бонусом после двадцатилетнего сна он считал смерть своей жены к этому времени. Поначалу озадаченный, Джейми взглянул на меня со страшным возмущением. У него покраснели глаза. — Какой противный мелочный говнюк! — Да, действительно, — рассмеялась я, всё же вытирая пару слезинок. — Он ужасно горевал, когда его не признал пёс, но был практически на седьмом небе от счастья, когда узнал, что овдовел. В рассказе упоминалось, что этот мужчина был подкаблучник. — Ну, если так, — протянул Джейми, наклоняясь вперёд, чтобы почесаться со мной носами, — я не могу ни в малейшей степени соотнести себя с ним.