***
Джейми не имел права пошевелиться. От этого зависело всё, жизни их всех… Он ощущал вину и ужас… Он сидел в гардеробе… Красные мундиры окружили дом. И Джейми думал: это он привёл английских солдат к дому. Вся семья умрёт из-за него. Он крепко сжал малыша в объятиях, направляя все свои силы на то, чтобы спасти и сохранить его, чтобы заглушить его душераздирающие крики. Новая жизнь, принесшая радость, была в опасности, и даже если Джейми придётся пожертвовать своей жизнью, он не должен позволить навредить ребёнку. И больше ничего он не смог бы сделать. Чувствуя бессилие и страх, он молча рыдал в мягкие, пушистые детские волосы; он трясся, прикрывая собой ребёнка и ожидая штыка английского сол…***
— Джейми? Он подскочил. Голос звучал резко, с английским акцентом. Джейми сильнее скрючился над ребёнком. — Джейми? Почему бы ему не бороться? Зачем ему прятаться и плакать? Он почувствовал руку на своём колене, другую — поверх своей ладони, гладящей головку рыдающего младенца. — Ты проснулся. Опасности нет. Ничего подобного. Он был не в силах говорить. Он не мог позволить англичанам взять… — Ты в Бостоне… В 1951 году… Ты дома. Джейми почувствовал, что рядом с ним на полу устроилась женщина и смотрит на него; её прохладная рука касается его лица, её руки обнимают его и ребёнка. — Я не допущу ничего такого, любимый.***
Должно быть, он заснул, здесь, в ванне, и я увидела его кулаки, белее фаянса. Боже, он выглядел таким маленьким здесь, на полу в санузле. Как он держал Иэна у своей обнажённой груди, прижав малыша к себе и развернувшись спиной, чтобы когти зверя или врага вначале порвали не младенца, а его! Я оставалась на полу с Джейми, оцепенев от ужаса, но крепко обнимала его, пока он плакал, и не смела убрать руки, пока он не пошевелится снова. Выражение глаз, когда он пошевелился, а Иэн уснул, ужаснуло меня ещё больше: Джейми словно не узнавал меня. Его пальцы быстро пробежали по моему плечу, он, поднявшись, положил Иэна в колыбель и ушёл, не проронив ни слова. Эхо его сновидения отозвалось спазмом в сердце, когда я беспомощно сидела на ковре. Оно билось учащённо ещё долго после того, как я услышала звук наполняемой ванны. Интересно, что ему снилось? Что-то напугало Джейми, и очень сильно, но он не сказал ни слова. Расскажет ли Джейми, если я его спрошу? Я должна спросить? Или лучше позволить призраку раствориться в ночи? Я до сих пор не была уверена, но он избавил меня от необходимости выбирать. Когда Джейми взглянул на меня из ванны, то немедленно протянул руку, приглашая меня во тьму, которая всё ещё давила на его сознание. Ванна была огромной, но и Джейми был немаленьким, и мне пришлось устроиться в основном поверх мужа, а не рядом с ним. Он, казалось, не возражал, только ногой включил кран, пока нас обоих не прикрыла безопасная тёплая вода, и держал меня. Держался за меня. Я медленно скользнула рукой между его ног, бережно держа его в том месте. Я не стремилась возбудить или развлечь Джейми. Может, я только хотела дотронуться до самого интимного уголка его тела, куда только могла дотянуться, чтобы он знал, что ему ничто не угрожает. Его рука легла мне на затылок, тёплый большой палец дрожал у меня за ухом. — Даже несмотря на то, — прошептал он гораздо позднее, прижимаясь лбом к моему лбу, — что меня не было при рождении Брианны, что я мог никогда в жизни вновь не увидеть тебя, — я никогда не пожалею, что тогда отправил тебя прочь. У меня перехватило дыхание, когда я начала догадываться, что же ему приснилось. Голос его сделался хриплым. — Мы бы не пережили чисток [уничтожение англичанами гэльского населения после Каллоденской битвы], если бы ты осталась. Протянув руку, я коснулась его лица. Я хотела возразить, что это сентиментальная фигня и что, несомненно, мы бы выжили и стали жить вместе, невзирая на обстоятельства. Однако Джейми был прав. С учётом того, что произошло ноябрьским утром три года назад (к тому же в современной больнице), в восемнадцатом веке, несомненно, умерли бы или Бри, или я; и даже если бы не умерли, я знала, что нашу семейную жизнь омрачили бы ужасы и трагедии. Необходимость тайного образа жизни Джейми, когда рядом подрастала бы его дочь, день за днём разбивала бы наши сердца. Он рисковал бы, находясь как можно больше рядом с нами, и подвергал бы себя, меня и семью Дженни опасности нападения красномундирников. Там и тогда наша радость была бы практически задушена, сильно ограничена войной, голодом и постоянным страхом. Безнадёжностью. — Ты молишься, Клэр? Я настолько опешила от откровенного, не ради красного словца заданного вопроса, что онемела. Когда моё перехваченное горло отпустило и я смогла говорить, я всё ещё не находила слов. Я отдавала себе отчёт, что порой произношу молитвы, обычно по привычке или в дни великого отчаяния, но по большей части не могла бы сказать совершенно откровенно, что я верю в получение действенного ответа. В утешение и силу надежды как таковые я верила глубоко, но истинная вера не столь легко доходила до меня, как до Джейми. Я очень часто завидовала, что он имеет эту веру и обладает уверенностью, которую может дать эта вера. Я не могла ответить, не отняв сегодня у него эту надежду. Однако Джейми и не нуждался в моём ответе. — Ты будешь сегодня вспоминать Дженни и её ребятишек вместе со мной? Я положила голову на грудь Джейми, на его сердце, обнимая любимого, пока он шёпотом высказывал в ночь свои трогательные пожелания, я крепко обнимала его, и мы оба посылали спокойствие и безопасность в Лаллиброх.***
Абердиншир, 1935 год — Ну, мам… Маленькая девочка заскулила громче, чем ей было позволено, и она была об этом осведомлена. — Почему мне надо стоять на месте? Можно мне по крайней мере пойти в другую комнату и послушать детскую передачу? — У твоего деда нет радио, Кейт, — прошипела мама, с притворной улыбкой на секунду обернувшись к дедушке. — И, ради Бога, говори по… — Мы здесь уже несколько ЧАСОВ си… — Цыц, сейчас же! — Мать яростно посмотрела и швырнула с полки на софу несколько старых книжек. — Сиди смирно и повторяй буквы. — Я умею читать, мам, — съязвила Кейт, теперь раздражённая из-за смертельной скуки. — Мне восемь лет, чёрт возьми, ради… — Мы уйдём через 20 минут, — шёпот мамы был близок к крику, — но если я услышу ещё один твой писк, девица, тем более такие неприличные речи, то мы останемся ещё на час. Поняла? Кейт скорчила рожицу за спиной у матери и в знак протеста крепко ударила спиной по подушкам софы. Нельзя пищать, но ведь по поводу СТУКА мать ничего не сказала! Всё же, минуту тайно повздыхав, девочка ощутила скуку. «Чёрт, деду обязательно бубнить и бубнить всё время?» И она неохотно открыла верхнюю книгу, положив её себе на колени. Это оказалась Библия, которая обычно не привлекала внимания Кейт, — в церкви их предостаточно, спасибо большое, — но надпись от руки, сделанная кем-то в этой книге, понравилась девочке. Она решила сама последовать этому примеру. Она ждала воскресенья, хотя бы для того, чтобы увидеть, какая старушка вдруг задохнётся в середине проповеди и, покраснев и дёргая глазом, захлопнет Библию перед собой. Хотя в этой Библии не было грубых слов или шуток — только имена и даты рождений и смертей тех, кто жил давным-давно в семье деда. Её глаза почти сразу нашли ту самую строчку, которая внушала ей восхитительный трепет, продирающий до костей. Она увидела, как её собственное имя — кроме среднего, т.к.у Кейт оно звучало как Джейн, — является к ней из прошлого. «Кейтлин Мейзри Мюррей. Родилась: 3 декабря 1749 Умерла: 3 декабря…» «Может быть, — подумала она, — позволить людям снова называть меня Кейтлин?» Кейт пришлось очень внимательно вглядываться в страницу, чтобы разобрать год. Надпись была довольно сильно размазана, но, по крайней мере, девочка была уверена двух последних цифрах. «1816»