Гнилые сердца последних героев

За семь лет жизни в Винслоу Ханна узнала о роу многое. В этом городе так же сильно боялись их, как часто о них говорили: несколько лет даже выпускались специальные брошюры с инструкцией по защите, «Что делать, если тебя настиг роу» назывались. Паранойя буквально поглотила городок у границы зараженного штата, и в теории был подкован каждый сопляк, но практики не ждал никто. Предупрежден — значит, вооружен, но Ханне самой пришлось убедиться, что это устойчивое выражение придумано трусом. Красная Руда — первый поселок, который можно встретить, двигаясь на север от вышеупомянутого городка. Населением чуть больше двухсот человек, он был тем мирным и благоухающим уголком, о котором рано или поздно начинает мечтать любой горожанин. Милое местечко: несколько прямых улиц, крохотная церквушка, пара продовольственных магазинов, а вокруг — смешанный лес, как бы обнимающий деревню. Тихий быт на лоне природы. Умеренный климатический пояс, как практически во всей Северной Америки со времен катастрофы, то есть в последние двести лет. Туда-то девушка и направилась, решив сделать передышку, попробовать, так сказать, дары природы на вкус. Решено было на пару недель снять комнату у какого-нибудь местного фермера. Лето выдалось жарким, и пару раз, за время езды в раскачивающейся, ржавой консервной банке, которую называют автобусом, Ханна чуть не потеряла сознание, поэтому в Красную Руду она прибыла в не лучшем расположении духа и тела. Франк Санчез, к которому она постучалась жарким июньским полднем, окинул ее — худую, с зеленоватым оттенком кожи и серыми кругами под глазами, с темными волосами, собранными в корявый пучок — оценивающим взглядом и сказал, что денег не примет. Вместо платы горожанка должна будет убираться в доме и готовить обед — и на этом все. Сложно сказать, что по этому поводу думала Ханна. С одной стороны ей нравилось это предложение. Ей вообще нравилось все, что выходит за рамки ее ожиданий и планов, но в этом явно крылся какой-то подвох. Прелестные деньки, проводимые ею в уютном, хорошо обставленном доме, плавно перетекали в нежные, оранжевые и персиковые от заката вечера, наполненные упоительными рассказами о сельской жизни и прекрасными алкогольными напитками, которые фермер производил сам. Франк был холост, поэтому подвох, который чуяла девушка, с течением времени становился все яснее. Ласковым сентябрьским вторником, когда листва леса манила своей прозрачностью, все стало настолько очевидно, что Санчез принял решение не медлить больше. Роман среди очаровательных пейзажей был в самом разгаре, и Ханна начинала планировать, что скажет своему возлюбленному, когда снежным январем или — пусть будет — ненастным февралем соберется навсегда покинуть сей чудный уголок, как вдруг… Рыжеволосый, нескладный мужчина, способный завалить на круп лошадь своими ручищами, преклонил перед своей квартиранткой колено и со всей искренностью, присущей селянину, предложил ей свою руку и сердце. — Но, шер ами, ты совсем не знаешь меня, — скосив взгляд в сторону дороги, испуганно пролепетала Ханна. В эту секунду она как никогда ощутила свою любовь к свободе, — Может быть, я — плохая жена! — Вот и узнаем, — Франк схватил ее за руку и с силой дернул к себе, заставляя нагнуться, — Мне хватило единожды услышать то, как ты произносишь это «шер ами». Я понял, что хочу провести с тобой свой остаток жизни. Я хочу быть убежден, что когда разгорится болезнь, ты останешься со мной! — О чем ты, черт тебя подери? — девушка зло выдернула руку. Упоминание о какой-то болезни вселило в ее душу смутное предчувствие, но по-настоящему пугала ее только перспектива женитьбы. — О том, что уже осень, а жара стоит, как в июле, — поднимаясь и отряхиваясь, сказал Санчез, — Скотомогильник неподалеку вскрылся, и скоро все, все сойдут с ума от духа, который пойдет оттуда. Я хочу, чтобы ты осталась здесь, со мной, и тогда ты будешь в безопасности. Короче говоря, душной, почти не отличающейся от лета осенью, Ханна впервые вышла замуж, сменив данную от рождения (варварскую, как называли ее в Винслоу) фамилию Сорокина на американское Санчез. Хотя бы инициалы остались нетронутыми, думала она, стоя под сводами тесной церквушки. Застолья, вопреки деревенским традициям, не было. Новоиспеченная жена оказалась заперта в доме на следующий же день после венчания. С появлением по телевизору новостей о появлении роу в Колорадо все стало ясно, как Божий день. — Ты не хочешь, чтобы я выходила, потому что боишься, что меня заразят, — сказала Ханна своему мужу уже в конце октября, — Ты — чертов идиот. Теперь мы точно умрем здесь, потому что нужно было уехать. Уехать, слышишь ты или нет, кретин? Но Франк вряд ли слышал. Вокруг его уже рта обозначился желтоватый след, похожий на высохшие подтеки желчи, а глаза его стали беспокойны и воспалены, будто он недосыпал. — Я не знаю, дорогая, — сказал он потерянно, сидя на диване и вытянув здоровенные ноги под журнальным столиком, — Назови меня еще раз так, как ты всегда меня называла. Ханна долго всматривалась в его загорелое лицо. — Сдается мне, шер ами, ты не здоров, — сказала она потом, — Не думаешь? Франк глубоко задумался. Спустя минуту из уголка его рта на штанину капнула слюна. Ночью того же дня миссис Санчез проснулась оттого, что ее муж открыл настежь окно и стоял возле него, глядя на кровать. — Какого черта ты делаешь? — спросила девушка. — Я не знаю, дорогая. У меня в голове появляются какие-то странные… странные мысли, знаешь. — Поверь мне, это нормально, — успокоила Ханна. — Нет! — почти закричал Франк, — Это ненормально! Это ненормально! Я знаю, это какие-то… слишком странные мысли. Я никогда раньше об этом не думал, а теперь… Он как-то неуклюже ворочал языком, словно тот распух и не помещался во рту. В последствии Ханна увидит, что дело не в отеке, а в том, что вся поверхность рта, все небо, и весь язык у роу покрываются чем-то вроде желтоватого студня, который потом отслаивается и кусками налипает на губы, или вываливается наружу. Сразу же за ночным откровением последовала вялая и бесталанная попытка задушить. Ханна почувствовала руки мужа на своей шее, когда спустилась в кухню попить воды, и тут же отметила про себя, что спать ему следует в ванной. Там он и был заперт после непродолжительной борьбы. В начале ноября неожиданно похолодало. У ворот во двор фермы Санчеза собиралась толпа. С утра они приходили, рассаживались прямо на земле, у кромки дороги, и ждали непонятно чего. Когда солнце садилось — расходились. И все молчали, моргали своими покрасневшими, слезящимися глазами, теребили свои лохмотья, неопределенно мотали головами, отвечая своим же мыслям. Ханна смотрела на них в щелку между занавесками, и с первого их появления держала наготове охотничье ружье, а патроны — в ящике стола в спальне. Хвала небесам, Франк когда-то занимался охотой. Теперь, конечно, ему все это не понадобится. Пасмурным ноябрьским днем Ханна не выдержала. Их взгляды чувствовались через стены. Она вышла и, держа ружье в правой руке, спросила: — Что вы тут забыли? — вполне спокойно и сдержанно, щурясь от морозного ветра. Трава, покрытая инеем, хрустела под ногами. — Время обеда, хозяюшка, — сказал старик, повисший своим желтым, иссохшимся телом на жердях ограды. Белки его пронзительно-голубых глаз, глубоко сидящих в сморщившемся лице, настолько налились кровью, что стали розовыми, как поросячья спинка, — Дай нам что-нибудь съестного в дорогу. — Да, дай нам поесть, Ханна, — выкрикнул мальчик, просунув голову в калитку. Он жил неподалеку, и по выходным разносил почту — вот откуда он знал ее имя. — Мы так давно ничего не ели, — простонала женщина, сидящая на земле. — Маковой росинки во рту не держали, хозяюшка, — слащаво подтвердил старик. Ханна вернулась в дом, но тут же вышла оттуда и толкнула вперед себя Франка, лоб которого покрывала запекшаяся кровь. Она посмотрела на него, бессильно упавшего на землю, и на них, едва шевелящихся у забора. Медлительные, словно окоченевшие — вот какие были эти твари. — Ты тоже хочешь есть? — спросила девушка, ткнув стволом своего мужа в спину. — Я не знаю, дорогая, — с трудом выговорил он, глядя в землю, — Это очень, очень странные мысли… Она взвела курок и, наведя дуло на его затылок, выстрелила. Хлопок, вспугнувший воронов, которые почему-то тоже оказались во дворе фермы, привел в движение толпу. По промерзшей земле были разбросаны куски мозгов, и кровь, словно гранатовый веер… — А ну пшли прочь! — Ханна взмахнула ружьем, отгоняя «стервятников», — Пшли прочь отсюда, вон! Она испугалась до того, что начала кричать. Она была уверена, что убив Франка на глазах у всей этой толпы зверей, вселит в них страх, но нет. Они, кажется, этого и ждали. — Спасибо, хозяюшка, — напирая на забор, прогнусавил старик. Его взгляд был прикован к развороченной башке Санчеза. Нет, Франка было уже не спасти. Как и их всех. Рано или поздно он примкнул бы к ним, и тогда даже Ханне не суждено было бы выбраться. — Ты говоришь, что убила его в ноябре, а что было в оставшиеся три месяца? — поинтересовалась Рафаила. — Ты можешь дослушать? — недовольная тем, что рассказ пришлось прервать, вдова Санчез скрестила руки на груди, — Зачем задавать вопросы, если я еще не закончила? — Ладно-ладно, продолжай… Роу имели склонность к каннибализму, и Ханна это отлично знала, но, запершись в доме и услышав за дверью, как селяне рвут плоть только что убитого Санчеза, она едва не тронулась умом. Все ее внутренности будто одновременно поднялись к горлу и похолодели, она метнулась по комнате, на ходу задергивая шторы на всех окнах. До самого нового года девушка просидела взаперти, отходя от входной двери только для того, чтобы вытащить из кладовки еще пару банок каких-нибудь консервов. Наружу она не выходила и в окна не смотрела, но каждый раз почти кожей ощущала, когда роу снова собирались у ворот дома. Чтобы поддерживать тепло внутри, пришлось сжечь несколько стульев, вешалки и комод, когда в сенях закончились дрова. Второго января Ханна вправду начала «трогаться». Всю ночь она пролежала без сна, а когда наконец встала, обнаружила, что все занавески во всех комнатах раздвинуты, а у окна, в которое была видна гостиная, стоял старик. Дверь по-прежнему была заперта. Старик зашевелил синюшными губами, улыбаясь и говоря что-то. Его седую бороду и усы покрывал иней, а в каждом глазе появилось по бельму, словно на лазурное небо наползли туманные облачка. — Уйди, — тихо попросила Ханна, — Патронов у меня хватит на половину вашей слюнявой стаи. Старик замолчал и поскреб почерневшими ногтями по стеклу. — Нет, я — не герой, — сказала девушка, закинув ружье на плечо, и медленно прошлась мимо серого в полосочку дивана, — Я не охотник, не рейнджер, не Железный Человек. Но у меня есть ружье. И у меня есть дом, в котором я могу дождаться потепления, а при первой же капели рвануть на все четыре стороны. Да, ружье — это хорошо. Конечно, Ханна могла в ту же минуту собрать вещи, и выбраться на крышу сарая через окно на втором этаже, но она боялась. Боялась даже подумать о том, чтобы выйти. Внутри было безопасно и тепло, а снаружи стоял этот старик, и у самых дверей — однозначно — толпились остальные. Сколько их? Что внутри их гниющих черепов? Теперь уже вдова Санчез не хотела даже предполагать. Она твердо решила ждать потепления. Она решила дать отсрочку себе, и своему затуманившемуся разуму, а еще своим нервам, трещащим от напряжения. Прежде, чем упала последняя капля терпения, прошло еще почти два месяца. Просыпаясь от взглядов, направленных в комнату через зашторенные окна, Ханна множество раз порывалась сбежать, но что-то ее останавливало, будто просто еще не пришло время. В доме заканчивались вещи, которыми можно было растопить печь, заканчивалась еда, а ночные кошмары, продолжавшиеся и наяву, сводили девушку с ума. Пару раз она ловила себя на том, что стояла, взявшись за ручку входной двери, в секунде от того, чтобы выйти к безумным теням, ожидающим ее снаружи. Потом она вспомнила, что в сарае точно должны были остаться канистры с солярой. Ханна зевнула и обняла рюкзак. Рассказывая, она то вздрагивала, то вжимала голову в плечи, то начинала энергично жестикулировать, и все это было похоже на серьезный нервический припадок. Пару раз на лбу у нее выступал пот, но тут же она бледнела и замирала, словно впадая в ступор. Под конец у нее то ли закончились силы вспоминать, то ли язык от усталости не ворочался, но закончила она свой рассказ всего парой слов: — В общем, я разложила на столе оставшиеся консервы, открыла дверь, а когда эти тупые твари клюнули на приманку — закрыла дверь, и облила соляркой стены и крыльцо. Мне почему-то сначала думалось, что их будет трудно обмануть, но они оказались не умнее овец. — Минуточку, — Рафаила даже приглушила мотор своего «туарега», чтобы дослушать рассказ, и теперь авто едва тащился по трассе. Глаза девушки сверкнули в полутьме, — То есть, ты подожгла их? Ты серьезно подожгла их? — Некоторых пришлось загнать в сарай и закрыть там. Их почему-то оказалось гораздо больше, чем в первый раз, — поморщившись, продолжила Ханна. В руке ее появилась бензиновая зажигалка и тут же снова исчезла в кармане джинсов, — Я облила все бензином и подожгла, а когда только-только начало разгораться, из деревни пришли еще роу. И тогда я побежала. И еще долго ходила в лесу, до самой ночи, пока не вышла на дорогу. — Ты же настоящий костер инквизиции устроила! — в восторге Раф несколько раз звучно шлепнула по оплетке руля. — И сама себя сделала вдовой, да, — Ханна снова поморщилась и прижалась подбородком к рюкзаку, — Все, что случилось, похоже на какую-то дурацкую постановку, во всяком случае, так кажется мне. И пугает не то, что я пережила это, а то, что после этого я не изменилась. Я убила, может быть, два десятка человек, а чувство на душе такое, будто случайно раздавила жука. — Роу — не люди, — сказала Рафаила, — А ты, судя по всему, прирожденный охотник. Все правильно: когда ты родилась, эти монстры уже ходили по земле. — Какой из меня охотник… — Санчез слабо усмехнулась, — Я даже ружье умудрилась потерять.