Гнилые сердца последних героев

— Поднимайся, Раф, поднимайся! Святой отец уже в городе! — взволнованно зашептала Ева, стягивая с Рафаилы одеяло, — Ты спишь уже полдня, смотри еще пропустишь его. Доктор болезненно сморщила нос и, отворотив от племянницы бледное, нездоровое лицо, уткнулась в подушку. Самочувствие ее с утра не улучшилось, даже наоборот: все время клонило в сон, но сон этот был не приятный, зябкий и тяжелый, как осенняя морось, как какая-нибудь покрывшаяся плесенью сеть. Мутные видения посещали девушку, едва она касалась головой подушки, и это заставляло ее вскакивать, причиняя себе боль. — О Боже, Ева… — простонала Рафаила, основаниями кистей растирая глаза, — Прошу тебя, давай не сейчас… — Ты должна увидеть отца Расмуссена! — округляя глаза, в полный голос закричала Ева и сдернула с тетки одеяло, — Ты должна его увидеть! Это потрясающий человек, он словно не с нашей планеты вовсе!.. Ты не понимаешь. А поймешь, только когда сама все увидишь. Ну пожалуйста, вставай! Он поедет обедать в «Трикс» со своей монашеской свитой. — Если ваш святой отец обедает в этой забегаловке, то я сомневаюсь, ой как сомневаюсь в его причастности к церкви, — пробурчала Раф, наконец-то поднимаясь и с неохотой разминая плечи, — Не то что священник, ни один уважающий себя человек не сунется есть из этой помойки. — Не говори так, — сдвинула брови Ева, — Я просто хочу посмотреть на него. — Ты похожа на фанатика, когда так говоришь. — Господи, док, да хватит тебе, — Ева обиженно махнула изящной ручкой и поднялась, одновременно поправляя брючины джинсов, — Мы живем в грязи и бесчинствах, для нас убийство стало обычным делом, а отец Расмуссен хочет прекратить все это. Если бы ты пришла на его проповедь, ты бы поняла, о чем я говорю. Этот человек не ищет выгоды для себя, он хочет нам помочь, нам, понимаешь? — Не понимаю, — помрачнев, сказала Раф. Упоминание об убийствах заставило ее съежиться. — А когда услышишь, о чем он говорит — поймешь! Я клянусь тебе, поймешь! Мне иногда кажется, что он и правда святой: его лицо, оно излучает такое… такое странное свечение, словно… — Ты говоришь, у него есть монашеская свита?.. Ева энергично закивала и открыла розовый ротик, чтобы вновь запеть дифирамбы местному святому, но доктор перебила ее презрительной усмешкой. — Это однозначно какая-то секта. Тебе должно быть стыдно, Ева, — сказала она, насмешливо посмотрев на племянницу, — Я оставила тебя всего на год, а ты за это время успела нажить себе не какие-нибудь рядовые проблемы, вроде взорванной мастерской, а просто побила собственный рекорд. Секта! Это уже становится интересным. В «Трикс» как всегда было полно отбросов. Почти весь выживший Даллас набился в этот клоповник так, будто там подавали единственное во всем штате мороженое. В общем-то, так оно и было, и даже больше: в «Трикс» подавали стейки. Только сам дьявол знал, откуда здесь брали мясо, но горожане старались не задумываться об этом и были без ума, видимо, так же как и их пастор. Рафаила вошла в просторный зал и поморщилась: сколько же здесь народа. По бокам от двери в два ряда стояли длинные лакированные столы из светлого дерева, в конце помещения находился небольшой бар и несколько дверей, ведущие в кухню, помещение для персонала и туалет. С потолка свисала скрипучая люстра-вентилятор. Внутри было уютно, но ощущение запустения не покидало и здесь: приглядевшись, можно было заметить пятна подпалин на диванах, трещины на столешницах, серый налет пыли на стеклах и, в конце концов, аутентичную паутину, свисающую с лопастей люстры. Гудящая на разные лады толпа и вечный в этом месте запах сигаретного дыма навевали атмосферу осовремененного вестерна. — И ты говоришь, здесь обедает священник? — сев за столик у входа, поинтересовалась Раф. Грязные, бурно переговаривающиеся и хохочущие мужики, сигареты, тлеющие в их грубых пальцах, официантки, снующие между столов, в обтягивающих кожаных брюках и блузках, застегнутых на пару пуговиц — все это заставило ее горько пожалеть о том, что она выбралась из квартиры. Своеобразная, не перестающая по-своему кипеть жизнь вызывала у доктора отвращение. — Знаю, может показаться странным, но он правда приезжает сюда почти каждый день, — Ева уселась спиной к дверям и принялась жадно оглядывать посетителей, — Я даже знаю, что он заказывает: по понедельникам — жульен, ребрышки и колу, по вторникам — стейк, по средам — томатный суп и черничный пирог с мороженым, по четвергам — горячие бутерброды с сыром… — Я вижу, ты стала чаще наведываться в город, — мрачно заметила Раф. Поведение племянницы ее озадачивало все больше, а теперь просто вогнало в тоску, — А ведь раньше ты приезжала сюда только по выходным, а «Трикс» называла прокуренным гадюшником. — Перестань портить мне настроение, — не отрывая взгляда от толпы, нахмурилась Ева. Ее пальцы нервозно мусолили брошюрку меню, — Ты ведешь себя, как зануда, и мне кажется, проблемы в этом году не у меня, а у кого-то другого. Она наконец посмотрела на доктора и тут же потупила глаза. — Прости. Я просто не подумала… — А в этом городе никто никогда ни о чем не думает, — Рафаила откинулась на спинку стула и замолчала, глядя на племянницу. У той щеки пылали, как у лихорадочной, — Ладно, все в порядке. Не бери в голову: ты же знаешь, меня сложно по-настоящему задеть. Тем более, ты — моя родная душа и никогда не причинишь мне боли. Так ведь? Ева вздохнула и озадаченно потерла большим пальцем между бровей. — Конечно. Ой, смотри, вон он! Как я раньше не заметила?.. Раф обернулась и увидела движущуюся черную массу из монашек в длинных и тонких платьях, простоволосых, с лицами настолько счастливыми, что сомнений не оставалось: они — гребаные сектантки, а может еще и наркоманки или алкоголички. Короче говоря, полностью отбитые. Все они метались вокруг стола, рассаживаясь, подавая друг другу посуду, смеясь и выглядя так, будто они пришли на семейный праздник. Смазливые мордочки, волнистые волосы, звонкие пальчики с чистыми ногтями — что за мерзость? И в самой гуще этого цветущего безобразия, обряженного в почти комичные монашеские платья, сидел он, как сутенер среди своих шлюх, в антрацитовой сутане, с тяжелым серебряным крестом на груди. Его широкое лицо с массивной челюстью и носом, тонким и аккуратным, раз за разом освещала хорошо натренированная, мягкая улыбка, настолько доброжелательная и теплая, что смотреть было невозможно. Каждая из монашек, что вились вокруг него, старались задеть его то за рукав, то за пепельно-русые волосы, сплетенные сзади в тонкую косичку. Доктор попыталась отвернуться, но не смогла. Вся эта тошнотворная пляска вокруг пастора намертво захватила ее внимание. Ева бросила несколько фраз о том, что сегодня — пятница, а по пятницам святой отец обычно заказывает штрудель, и Рафаила вскользь взяла это себе на заметку, словно такая информация могла ей когда-то пригодиться. — Так, стоп, — вырывала она себя из какого-то сверхъестественного гипноза и, повернувшись к племяннице, несколько раз моргнула, — Я не поняла, что это сейчас было? — Поняла теперь, о чем я говорила? — блаженно улыбаясь, спросила Ева, — От него невозможно оторвать глаз, а как он говорит, как говорит… Ты должна побывать на его проповеди, а лучше — исповедуйся! — Что?! — Исповедуйся, — округлив безумно сверкающие глаза, с придыханием повторила Ева, — Все горожане были у него на исповеди в декабре, и он отпустил нам грехи. Я специально приезжала перед праздниками, чтобы успеть. — Ты серьезно? — Рафаила изогнула бровь. Она чувствовала, что все это перестает быть просто глупой ситуацией, — Ты хочешь, чтоб я ис… испо… исповедалась? Это что еще за?.. Ее руку сжала теплая, ласковая рука племянницы. — Пожалуйста, Раф, — почти шепотом попросила та, — Тебе это нужно, я знаю. Все, что произошло за последние дни, плохо сыграло на твоем психическом состоянии, это заметно даже сейчас. Тебе нужно отдохнуть душой, а что может помочь в этом лучше церкви? Доктор долго молчала, глядя в лицо Евы. А потом медленно вытянула ладонь. — Я… подумаю.