Гнилые сердца последних героев

Отец Расмуссен тяжело поднялся с двухместной кровати и прошелся по своей скромной келье пастора. Совсем недавно сюда приходила монахиня Кела и провела уборку: постелила свежую и мягкую постель, красиво подвязала шторы, пропылесосила, скорее всего, не один раз и протерла везде пыль так, что не подкопаешься. От этой стерильной чистоты свербело в носу, но вообще-то Ларс просто скучал. Образ священника ему уже начинал надоедать, как и постоянное окружение полоумных горожанок, которые в прямом и переносном смысле вешались ему на шею. И неудивительно: в этом поганом городе и не пахло настоящим мужчиной, вот они и обезумели, как нимфоманки в монастыре. Проповедник усмехнулся, водя пальцем по чистому подоконнику. Все это неимоверно ласкало его самолюбие, но и давило на нервы. Несмотря ни на что, он сохранял зачатки добродетели и здравого смысла, и, хотя по началу содомия с собственной монашеской свитой забавляла его, сейчас он думал о том, как ускользнуть из этой секты имени самого себя. Это было страшно и грязно. А они смотрели на него, как послушные, кроткие дочери — на папашу-военного, которого считают героем всего этого сраного мира. Это было страшно и грязно. На кровати заворочалась и зашуршала недавно выстиранными простынями Марция. Милая и совсем-совсем опсихевшая девчушка. Ларс жалел о том, что не позвал вместо нее хотя бы Сару: у той и прелести щедрее, и нет этого окончательно безумного взгляда. Марция глядела с таким безоглядным доверием и такой сумасшедшей любовью, что Ларсу становилось действительно не по себе. Закончив разбираться с ее чудесными лопатками и бледной, усыпанной веснушками спиной, он перевернул ее лицом к себе (это было совсем недавно, буквально полчаса назад) и наткнулся на эти глаза. На эти бесновато сверкающие зеленоватые глаза. «Святая Дева Мария» — в ужасе подумал он в тот момент, но виду не подал и продолжил своеобразный ритуал причащения. Теперь, когда Марция зашевелилась на кровати, Расмуссен едва не вздрогнул. — Ты все еще здесь? — неожиданно резко спросил он и тут же смягчился, вернувшись к привычному, ласковому тону шибанутого на всю башку священника, — Я думал, ты ушла, как всегда тихо, словно лань, прячущаяся в зарослях… эээ… — В зарослях осоки, святой отец, — охотно подсказала монахиня и потянулась за своим платьем, лежащим у кровати, на бархатном белом коврике. Она прижала платье к обнаженной груди и восторженно воззрилась на своего Короля и Бога в лице подлого и двуличного Ларса Расмуссена, — Спасибо вам за этот вечер. — Не стоит благодарности, моя милая. Нам обоим было хорошо. Пастор отвернулся. Он только сейчас понял, что стоит абсолютно нагой в вечернем свете, льющемся из окна, и наполненный неземной благодарностью взгляд Марции показался ему еще более пугающим. — А теперь иди, — сказал мужчина, старательно контролируя свой голос, — Тебе пора заняться благими делами. Как и мне. — Вы прекрасен, святой отец! Лучшего человека, чем вы, я не видела! — радостно закричала Марция и, быстро надев платье, выбежала. А потом вернулась, — Можно я вас еще раз поцелую, на прощание?.. — Думаю, это уже лишнее. Пастор облегченно вздохнул и прикрыл чайные глаза. Через пару часов ему предстояло увидеть народных преступников, о которых уже жужжал весь Даллас. Он сам попросил шерифа о встрече: нужно было как-то отвлечься от монашек. Кроме того, его бандитская натура надеялась освободить собратьев от ответственности, которая здесь могла перерасти в публичную казнь на площади, в окружении ненавидящей, беснующейся толпы. Ларс знал, что такое публичная казнь в окружении ненавидящей, беснующейся толпы. Он постоял еще немного нагишом, глядя на пустую дорогу за окном, а потом стал не торопясь натягивать одежду. *** Отец Расмуссен ожидал в кабинете пастора, за иссиня-черным дубовым столом, глянцевым, как зеркало, отражающее саму суть проблемы. Отражение получалось мрачное и мутное, но Ларсу это нравилось: когда он опирался локтями на эту темную, неискаженную излишком света реальность, казалось, будто сам Ад сопровождает все его деяния. Наставническое присутствие Преисподней, ее покровительственный, терпеливый взгляд сгущал атмосферу и без того неуютного холодного кабинета. Распятие на стене, прямо над головой проповедника, выглядело жестокой насмешкой. Провинившихся ввел сам шериф; они выглядели замученными, сонными, растерянными, такими, будто их только что вырвали из сна, предварительно продержав в кромешной тьме много лет. Девушка сразу же вонзила в пастора прожигающий взгляд враждебных, колдовско-зеленых глаз с узкими, как песчинки, от усталости глазами. Мужчина выглядел так, будто уже поднялся на эшафот: лицо белое, сверкает испариной, плечи расслаблены, карие глаза мертвы, как остывшие угли. — Добрый вечер, — Расмуссен благожелательно улыбнулся, — Присаживайтесь. Не хотите что-нибудь рассказать? Молчание не покоробило его. Девушка безмолвно сжала обкусанные до крови губы. — Что вы хотите от нас? — спросила она спустя несколько мгновений. По ее лицу было видно, что молчать, как ее компаньон, она не будет. Ну такое у нее было лицо. — Помочь. Оградить от бесноватых полицейских и обезумевшей толпы. — Звучит заманчиво, но ни этот город, ни его жители, с которыми я уже успела кое-как познакомиться, не внушают мне доверия, — сказала арестантка. Вид у нее был болезненный, но не страдальческий: в глазах играл дерзкий огонек, мимика была жива и энергична, будто беседа велась не в сумрачном кабинете, а в кафе, и не со священником, а с недавним знакомым, перед которым еще нужно было себя зарекомендовать. Когда девушка морщилась, кожа у нее на носу собиралась в тонкие агрессивные складки, в которых было что-то животное; отец Расмуссен мгновенно отметил это про себя как забавную и милую деталь. — Я здесь уже год, и все эти люди безоговорочно верят мне. Верят в то, что я могу вытащить их из бездны греха, обеспечить им стабильную и мирную жизнь без угрозы нападения и распада, и гарантировать отправку их души в Рай после смерти, — сказал пастор, постукивая пальцами по гладкой поверхности стола, — Они считают, что священник способен изменить их жизнь парой красивых проповедей, обещанием отмолить все их пороки, оградить от Дьявола. Проблема не в том, что пороков слишком много или Дьявол слишком силен. Проблема в том, что я — не священник. Брови арестантов синхронно подскочили. Мужчина, доселе не проявлявший никаких эмоций, заинтересованно расправил плечи. — Интересное признание, — заметил он. — Позвольте заметить, я больше пяти часов провела в звериной клетке, в вонючем и душном, как адский котел, полицейском участке, — проговорила девушка, — Вы, наверное, увидели меня и подумали: что это за девчонка, у нее же мозгов, как у курицы. Пусть так, но даже после этого пекла и нудятины, которую нам проповедовал ваш шериф, эти куриные мозги еще могут функционировать, и они понимают, что все происходящее — какое-то долбаное безумие. — Ханна, это не безумие. — Да с чего ты взял?! — Да с того, что ты действительно перегрелась. — Кто бы говорил! — Ты же все просмотрела! — Хорошо, хорошо, — Ларс примирительно поднял развернутые к «зрителям» ладони, как это делал на своих проповедях. Жест получался схожий с тем, который изображали на иконах, — Я вижу, молодой человек понял меня, а вот вы, миссис… Санчез? Я правильно произнес вашу фамилию? А вот вы, миссис Санчез, не совсем. — Вообще-то, уже снова мисс, — мрачно заявила Ханна. — Учту, — священник положил руки друг на друга, и в мутном зеркале лака они отразились мертвенно-бледными, — Если вас побеспокоило то, что я так спокойно говорю о таких вещах в здании церкви, то поспешу развеять ваши опасения: здесь нас никто не услышит. Горожане считают это место святыней и не входят сюда ни до, ни после служения, здесь вообще никого не бывает, кроме меня и моей монашеской свиты. Так что я продолжу. Как я уже говорил, Даллас уже год знает меня, как вдохновенного проповедника, праведного христианина, знатока религии и прочее, прочее. Моя паства полностью доверяет мне и, не побоюсь этого слова, любят меня, поэтому я — единственный человек, на помощь которого вы можете рассчитывать здесь. Мое влияние и власть распространяется как на горожан, так и на полицию, так что при грамотном расчете сил и четко спланированных действиях вы можете быть освобождены уже к маю. — Потрясающе звучит, — сохраняя скептический настрой, похвалила Ханна и скрестила руки на груди. Священников она недолюбливала с детства: почти вся ее семья были атеистами и поносили религию, — Но у меня есть один вопрос: вам-то какая от этого всего польза? Или вы действительно такой праведник, несмотря на то, что только что назвали себя «не-священником»? Ларс терпеливо рассмеялся. На его волосах и поверх радужки глаз лежал металлический блик. — Нет. Просто я такой же, как и вы, — произнес пастор, лучезарно улыбаясь и при этом не разжимая губ, — И этот парень из оружейной лавки, Гаскон, знал об этом. Единственный человек во всей Америке, знающий о моем нехристианском прошлом, был любим горожанами так же, как сейчас любим я. Одна из странных шуток судьбы. Санчез наконец разжала недоверчиво сомкнутые губы и откинулась на спинку кресла, обескуражено и при этом облегченно. — Теперь вам не о чем беспокоиться, святой отец, — улыбаясь, произнес ДжейКью и вытянул перед собой скованные наручниками руки, словно собирался сдаться, — Я убил этого человека, а знаете, почему? Потому что я — психопат. Он расхохотался, измотано, со всхлипами. Его и без того доведенная до отклонений психика в этот момент опасно дрогнула, и это ощутили все, находившиеся в кабинете. Ханна некоторое время смотрела на заляпанные носки своих ботинок, а потом издала несколько смешков. — Да-а, а я помогла ему сбежать, потому что мне показалось, что он — моя родственная душа. Забавно, не правда ли? Как вы там говорили? Дебильная шуточка судьбы. Ларс сглотнул и сцепил пальцы в замок, одновременно разминая их. Слова Ханны заставили его мысленно вздрогнуть. Он почувствовал это сразу, а теперь намного явственнее: три преступных души в одной комнате — это слишком много. — Мисс Санчез. Вы сказали «родственные души». Можете пояснить? — О! Боже, я счастлива, что вы спросили об этом! — оживилась девушка и несколько раз задумчиво вдохнула-выдохнула, собираясь с мыслями, — Со мной никогда раньше этого не происходило, а в ту ночь, когда это чувство заставило меня освободить Джея, меня словно прошибло холодом. Я не знаю, что это было, но сознание мгновенно прояснилось: я поняла, что если этот человек уйдет из моей жизни, та крошечная часть чего-то светлого и приятного в моем существовании станет еще меньше. Может быть, вообще исчезнет. — Продолжайте. — Я словно поняла, что он ощущает то же, что и я. — Да… — Не знаю, не понимаю как, но это стало для меня так же ясно, как и то, что солнце садится на западе, а встает — на востоке. Никаких объяснений не было нужно. Для меня словно открылась какая-то вселенская аксиома, только произносилась она не словами, а ритмом сердцебиения. Черт подери, звучит, как какой-то тяжелый бред! Расмуссен ударил ладонями по столу. — Все понятно, — быстро произнес он и сморгнул, будто попытался освободиться от наваждения, — Пожалуй, я узнал достаточно. Теперь расскажите мне о самом происшествии. Поговорить о вашей камере я смогу только завтра, поэтому ночь вам придется провести в участке. — Без проблем, отец… — Просто мистер Расмуссен.