Гнилые сердца последних героев

Ларс выбежал на площадь, когда морось стала походить на настоящий дождь. Какая-то часть паствы все еще клубилась неподалеку от церкви, и он закричал: — Нашествие! Закричал и почти сорвал голос. От долгого бега все внутри перемешалось, голова гудела, а голосовые связки, пропуская слишком много холодного воздуха, закаменели. Возглас прозвучал почти испуганно. Пастор согнулся, упираясь руками в колени. — Нашествие, черт бы вас всех подрал… Роу идут по ваши грешные души. Какое-то время ничего не происходило, но потом закричала уже какая-то женщина, и площадь разом наполнилась гомоном, сравнимым только с шумом курятника. Оказалось, что рядом находились две монашки: их причитания Расмуссен различил сразу. — Наш пастор будет молиться за нас, и лихо обойдет город! — молитвенно сложив ладошки, проговорила одна из них, а вторая начала что-то быстро-быстро отвечать, то ли уже молясь, то ли подтверждая слова первой, и толпа слегка поутихла, — Посмотрите, наш пастор бежал отсюда с самых окраин, чтобы вовремя предупредить нас о грядущей опасности. Он всегда на стороже наших душ. Ларс облегченно выдохнул. Иногда эти монашки бывают даже полезны. К примеру, постирать и выгладить одежду, приготовить завтрак или успокоить беснующуюся толпу — это у них хорошо получается. Но идиллию прервал краткий хлопок выстрела. Стоявшая поодаль девушка, чьи рыжевато-золотые волосы лежали поверх влажной ткани пальто, держала над головой пистолет, ледяным взглядом пронзая всю площадь и впиваясь им в лицо проповедника, словно ядовитым жалом. — Нет, — сказала она так тихо, что Ларсу пришлось читать по губам, — Он не будет молиться. Толпа обеспокоенно и непонимающе забормотала. — Нет! — вскрикнула Марция, — Он не будет молиться о ваших душах, потому что он — не священник! Он — совратитель и лжец! — Это же одна из монашек… — сказал какой-то мужчина из толпы. — Да-да, точно, я видела ее, — ответила ему пожилая женщина, — Только что она говорит?.. — Она говорит, что он — лжец и преступник! — Да как вы не понимаете?! Все же ясно как Божий день! — Из-за того, что у нас в церкви служит самозванец, — медленно проговорила Марция, опуская пистолет и нацеливая его в лоб Расмуссена, — Мы теперь и подвержены смерти. Бог наказал нас за то, что мы позволили этому подлецу и извращенцу обмануть нас. Он осквернил веру нашими же руками. Знаете, что он делает на ваши пожертвования? Заказывает датское пиво в баре! Толпа взорвалась негодованием. Ларс подумал, что пора бы ретироваться с линии огня, пока в Далласе не стало на одного адекватного человека меньше. — А знаете, для чего он собрал всех молодых девушек и создал из них монашескую свиту? — вызывающе спросила Марция, безумно сверкая голубыми, как июньское небо, глазами, — Для того, чтобы трахать их каждый вечер! Трахать и трахать, и трахать! — С этим ты явно переборщила, Марция! — заметил Расмуссен, потихоньку отходя к краю улицы, — Я бы сказал не «трахать», а иметь в разнообразных позах, принося вам — ненасытным сучкам — истинное удовольствие! — Этот урод сейчас сбежит! — взвыли в толпе, и люди двинулись в сторону пастора. — Ловите эту мразь! — Он трахал мою дочь! — И мою племянницу! — Бедные наивные девочки! — Грязный тупой подонок! Убить его мало! — Вздернуть его вместе с убийцами! — Распять! Последнее предложение насторожило проповедника, и он, подобрав полы одеяния, побежал вниз по влажной, мерцающей зеркалами луж улице. Возможно, со стороны это выглядело весьма забавно — священник, бегущий по грязным плитам тротуара, крест, раскачивающийся у него на груди, и разъяренная толпа сзади — но Ларс не испытывал ничего, кроме странного чувства завершения. Его история в этом городе закончилась и закончилась именно так, как должна была. Антигерою — достойный финал. Точнее говоря, не финал, а расправу. Расмуссен сбежал к перекрестку, и как раз в этот момент в спину ему полетели камни. Осколки бетона размером с кулак и больше, их можно было найти повсюду: Даллас — наполовину руины, сохраняющие очертания когда-то процветающего города только с божьей помощью. Камень просвистел у самого уха священника, и тот обернулся, с ужасом наблюдая, как его паства набирает в руки то, чем собирается насмерть забить своего духовного наставника. — Одумайтесь! — взревел он, не останавливаясь и убегая все дальше, — Побойтесь Бога! Вы берете на душу страшный грех, глупцы! В душе, однако, ему хотелось смеяться. До чего комичная ситуация! А сколько иронии. Не существует большего шутника, чем жизнь, но ее шутки не все могут оценить в достаточной мере. К примеру, горожане не оценили. Анекдот о лже-мессии не пришелся им по вкусу, несмотря на то, что он был весьма остроумен. Ларс протиснулся по узкому проулку на параллельную главной улицу и, скрывшись среди мрачных сводов многоэтажек, вдруг столкнулся с каким-то мужчиной. Высокий и светловолосый, он уже был знаком пастору, но тот никак не мог вспомнить, где видел его. — А, это вы, святой отец! — вдруг выскочив из-за спины Барри, радостно раскинула руки Ханна, — Вы выглядите дурно, неужели попали под дождь? — Если только под дождь из камней, которые бросают в меня мои послушники, — Расмуссен слегка пригладил волосы и поправил крест, — А вы, значит, сбежали. Замечу, очень вовремя. В городе бунт. — Этого можно было ожидать, — сказал Барри, — Я не доверял вам с самого начала, а наш мэр — сами знаете кто. — Да-да, бесчестный трус. Не просветите меня, кто со мной разговаривает? — Барри Бакстер. Единственный свидетель по делу об убийстве оружейника. Охотник и, черт подери, тот, кто собирается в очередной раз отстаивать эту гребаную дыру, которую мы по старой привычке именуем Далласом. — Ларс Расмуссен. Судья по делу об убийстве оружейника и священник, которого только что предала монашка, — пастор мягко улыбнулся, пожал руку техасца, обменялся парой взглядов с Джеем и Ханной, мельком глянул на Тинки, который топтался сзади, беспокойно сжимая в руках «кольт», — А вы… Знакомство продолжилось уже в жилище Тинки — небольшом гараже, меблированном деревянными ящиками, пустыми бочками и одним старым креслом-качалкой. У стены чернела гарью древняя газовая печь, а рядом стоял небольшой холодильник; все это было скрыто тенью, так как днем единственный источник света — керосиновую лампу — Тинки не использовал. В общем-то, охотник оказался славным малым (не считая его внушительный рост): такой вывод Ханна сделала, заметив кресло и постеры, кое-как наклеенные на холодные железные стены. — Хороший у тебя друг, Барри, — похлопала она Бакстера по спине, — Только, боюсь, четверым здесь будет немного тесно. — А вы и не будете здесь оставаться, — сказал Барри, — Сейчас Тинки выгонит свои байки из «стойл», и вы дадите деру из этой дыры. — Мы, — поправила Санчез. — Что «мы»? — изогнул светлые брови техасец. — Малышка имела в виду, что хочет забрать тебя с собой, — хохотнул, проходя мимо, Тинки. Он был лыс и угрюм на вид, носил шикарную ковбойскую шляпу и кожаные штаны, и был похож на героя современного вестерна, если бы только его не подставлял предательски-ласковый блеск глаз. Уж такой он был, старый добрый пес, — Так ей понравились твои ласки, Барри. Молодец! — Нет. И хватит уже называть меня этим ужасным словом! — Ханна рассмеялась, а потом серьезно и даже немного тревожно посмотрела на Барри, — Почему вы не хотите ехать вместе с нами? Ты и Тинки. Нам будет здорово. В штатах нас будут называть «омерзительной пятеркой», разве не прекрасно? — Прекрасно, но мы останемся здесь, — ответил он, — Мы — охотники. — И что? Охотники, по-твоему, не имеют права спасти свою жизнь? — Помнишь, я говорил, что мой дом — мне не дом? Здесь нет ничего, что меня бы держало. Кроме одной вещи, — по лицу мужчины пробежало то приторное выражение, что появляется на лицах героев, которые собираются пожертвовать собой ради призрачной цели, — Я, Тинки и еще пара охотников — единственные защитники горстки людей, которая все еще живет здесь, в умирающем Техасе, а конкретно в Далласе. Я не знаю точно, сколько в этом штате вообще осталось людей, но я не могу сбежать и оставить все это. — Дурак ты, Барри, — сердито сдвигая брови, сказала Ханна, — Только дураки способны геройствовать. — Тебя ничто нигде не держит, Ханна, и у тебя нет обязательств ни перед кем и ни перед чем. Тебе не нужно все это, потому что ты научилась наслаждаться своей свободой, а я… — Барри сбился, заметив, как священник наблюдает за ними со двора, — Меня воспитали иначе. Техасцу нужно за что-то держаться. За землю, за долг. За дом. А мой дом — это даже не город, это потребность людей в моей защите. Он прижал кулак к губам, готовясь прочистить горло, и вздрогнул от аплодисментов. Аплодировал ДжейКью, незаметно подкравшийся сбоку. — Превосходно, Бакстер! Сильная речь! Расмуссен усмехнулся и скрылся за створками дверей. — Козел ты, — Барри пихнул Джея в плечо и шутливо занес руку для удара, — Я — не вы. У меня моральные ценности! — У нас тоже, — развел руками убийца, — Только свои. Так сказать, изнанка вашей морали. Правда же, святой отец? — Воистину! — послышалось снаружи. За время, пока «омерзительная пятерка» направлялась в достопамятный гараж, все они успели поделиться своими историями и сейчас ощущали друг друга так, будто были знакомы несколько лет. — Это и есть ниточка, связывающая гнилые сердца, — сказал пастор потом, когда байки уже были готовы, — Ощущение близкого душевного родства и уюта. Идиллия для преступных сущностей. Рай для подлых и низких душ. — Очень хорошо, — ввернула Ханна. Она жутко злилась на Барри за его глупое решение и один раз сдержалась, чтобы не накричать на него и не заплакать от бессилия, поэтому грубила и торопилась с отъездом. На ней снова был ее рюкзак, привезенный из участка, и серебряное кольцо, испачканное кровью, как-то угрюмо поблескивало у нее на указательном пальце, отражая рассеянный свет пасмурного дня. — Постарайся не разбиться насмерть, а то будет жаль потраченного времени, — сказал Барри. — Спасибо. Уж на мотоциклах ездить я умею, — успокоила его Санчез, — Не сложнее, чем на велосипеде. Тинки отошел на асфальт, чтобы взглянуть на «байкеров», и не сдержал смешка. Пастор неуверенно сжимал руль, ДжейКью никак не мог разобраться с креплениями шлема, а Ханна выглядела так, будто на едва знакомом «железном скакуне» уже побывала в Аду. — Всадники Апокалипсиса, черт подери, — заметил Тинки, — Преподобный — Голод, убивец — Смерть, а вдова — Война. Вылитые. Только Чумы не хватает… Но Чума была уже тут.