Гнилые сердца последних героев

Стремительно выйдя из логовища рыжеволосой, оба беглеца с облегчением обнаружили на асфальте конвойного с разбитой головой и решили, не задерживаясь, проследовать дальше, раз уж Тинки так легко удалось бежать, еще и прихватив с собой оружие парняги. Однако уже через пару секунд они, в упорных попытках скрыться среди многоэтажек, едва не попали под беспорядочный огонь и вынуждены были нырнуть за пустую тележку мороженщика, брошенную им когда-то у въезда в один из тесных дворов. Несколько пуль прошило матерчатый навес, еще несколько с характерным звуком застряли в передней стенке тележки. Техасец согнулся так, что ему пришлось положить подбородок на колени. У него уже в который раз был разбит нос, и кровь стекала из правой ноздри ленивой тоненькой струйкой и уже начинала запекаться. Золотистые волосы прилипли к грязному покатому лбу. Дождавшись, когда стихнут выстрелы, Барри показался из-за укрытия и несколько раз нажал на спусковой крючок, ритмично и уверенно, словно стрелял не по живым, вооруженным людям, а по тарелочкам в тире. — Чего ты сидишь? Стреляй! — ожидая очередного затишья, сказал он. Ханна посмотрела на пистолет в своей руке так, будто увидела его впервые, а потом аккуратно подползла к краю тележки и, не успев высунуться, снова скрылась за ней. Пуля отрикошетила от уголка, сколов на нем краску. — Их же там дочерта! — просипела девушка. — Я просил тебя стрелять, а не считать, тем более что с математикой у тебя явно плохо, — заметил Бартоломью, высовываясь с другой стороны и делая выстрелы почти вслепую, — Нам нужна пауза для того, чтобы перебраться отсюда в другое место, пока они не догадались окружить нас. — Не думаю, что у нас хватит патронов, чтобы положить хотя бы половину, — сказала Санчез, — Возьмешь мой пистолет, я их отвлеку, а ты спрячешься у подъезда. — Ты совсем с ума спятила? — серьезно спросил Барри, — Не думал, что у тебя появятся эти глупые мысли о самопожертвовании. — С кем поведешься, от того и наберешься, Барри. И я имела в виду не подставиться под пули ради такого хлыща, как ты, а разыграть перед ними комедию с поднятием белого флага. Не льсти себе. Барри усмехнулся. — И что ты будешь делать, когда они уведут тебя обратно? Если, конечно, не застрелят на месте. — Не застрелят: рыжей зачем-то нужно узнать, где пастор, иначе бы она не стала ломать весь этот спектакль. У нее вид такой, как у смертницы, будто ничего уже не боится, — Санчез дождалась, когда техасец истратит последние заряды, и передала ему свой пистолет, после чего они поменялись местами, — Ты заметил, что среди горожан есть зараженные? — В смысле? — туповато спросил Барри, и лицо его приняло такое выражение, какое бывает у людей, силящихся понять тонкую шутку, — Ты понимаешь, что ты сейчас говоришь? — Вот именно, что отлично понимаю, мистер Бакстер, — Ханна наклонилась и осторожно посмотрела под тележкой, — Я видела достаточно роу, чтобы отличить его от нормального человека. Предпологаю, что именно поэтому горожане — словно пластилин в руках этой воинственной девы. У половины из них просто-напросто мозги в студень превратились. — Все, что угодно, но такого дерьма я не ожидал, — ошарашенно подвел итоги Барри. Навес в очередной раз изорвала пуля. Создавалось впечатление, будто стреляли, закрыв глаза. — Когда мы были там, я видела только одного человека. Сколько их на самом деле и как заразились — даже не представляю. Бартоломью прижался щекой к бетону, глядя на стрелков из-под тележки так, будто вместо них в проулке на изготовке держали ружья овцы в балетных пачках. Несколько секунд было тихо. Ханна уже собиралась тоже взглянуть на происходящее, но тишина снова взорвалась хлопками выстрелов. — Они палят друг в друга!.. — прохрипел Барри. Он посмотрел на Ханну и в следующий момент уже все было ясно. Они выпрыгнули из-за тележки, как черти из табакерки, и метнулись к стенам многоэтажек, словно крысы, прячущиеся от света. Не замечая ничего, пронеслись мимо первого подъезда, направились к противоположному выезду на улицу, и как раз тогда случилось нечто невообразимое. Между сломанной детской каруселью и домиком словно бы из ничего материализовался парень с хромированным пистолетом (его-то Санчез и заметила, бликующего даже в пасмурный день), который уже через полминуты подошел бы к беглецам сзади и положил бы их, подло стреляя в спину. Неизвестно, какие чувства испытывал в тот момент парень и испытывал ли он их вообще (учитывая последние события), но реакция его не обманула, и он выстрелил одиночным. Возможно, это было предупреждением, кто теперь разберет. Однако факты остаются фактами: Барри, не сбавляя скорости, рухнул в траву. У Ханны все внутренности похолодели. Это было как последний удар, как последняя капля, упавшая в сосуд, готовый переполниться, как одна-единственная искра, которая заставляет вспыхнуть целый лес. Санчез сделала еще один молниеносный шаг, присела, чтобы выхватить из расслабленных пальцев техасца пистолет, и, почти не целясь, выпустила весь магазин в сторону детской площадки. Грохот стих так же быстро, как вышли все патроны. Ханна швырнула оружие прочь и упала на колени, чувствуя, что воздух распирает ее легкие и голову. В желудке будто лежал комок льда, руки стали непослушными. По спине бегала болезненная дрожь. — Барри, — Ханна не знала, что делать и можно ли вообще прикасаться к мужчине. Он лежал, не двигаясь, лицом в траве, в такой позе, в какой люди обычно спят. Выглядело это так жутко, что от одного взгляда начинало мутить, — Барри, черт подери… Голос скомкался и перекрыл дыхание. Санчез сжала куртку техасца немеющими пальцами и попыталась его перевернуть, но он был тяжел, как мертвец. — Бакстер, ублюдок!.. Хрен златовласый, не вздумай делать этого, нет, пожалуйста, не надо… Она подсунула руки под грудь Барри и чудовищным усилием перевернула его на спину. На его бледном лице, испачканном травой и грязью, розовело несколько ссадин, но выражение оно имело самое безмятежное. Окровавленные губы были расслаблены. Ханна не могла взять в толк, что произошло: на груди мужчины черная ткань футболки была цела, ни следа крови, только травинки прилипли. Перед глазами у Санчез все плыло, а сердце грохало так, что становилось еще страшнее. Она положила руку на шею техасца и несколько долгих секунд пыталась заглушить собственное сердцебиение, чтобы почувствовать пульс. И почувствовала. — Господи… — выдохнула Ханна, — Господи!.. Она осмотрела все тело техасца и наконец обнаружила расплывающееся пятно крови на северо-восток от пупка. Пуля попала в живот, и это было чудовищно. Совсем скоро мужчина истечет кровью, а помочь ему было решительно нечем. Санчез почувствовала, как дрожь охватывает всю ее, каждый уголочек утомленного тела, проникая до самого нутра. Никогда в жизни девушка не испытывала такого туманящего разум страха и такого сильного сочувствия чьей-то боли, переходящего во вполне реальные тошноту и головокружение. Она кое-как собрала мысли и зажала ладонями рану Барри. Его мутные от боли глаза приоткрылись. Зрачки были узкие, как острие стилета. — Барри, ты слышишь меня? — Ханна удержала себя, чтобы не прикоснуться к лицу техасца, а потом ее вдруг осенило. Она рванула брючину своих штанов, потом другую, и прижала ткань к ране, — Все окей, сейчас придумаем что-нибудь. — Нога болит, — почти обычным своим голосом признался Бартоломью, — И почему-то отдает в живот. Ханне стало совсем не по себе от этих слов, и она отвернулась, сглатывая слезы. В списке ее первостепенных задач пунктик «не плакать, как сопливая девчонка» значился выше пункта «не позволить Барри умереть» и подавно выше пункта «выжить». — В тебя стреляли и скорее всего будут стрелять еще, если мы не укроемся где-нибудь, — сказала она, — Вооруженные зомби, что с них взять? — О, так значит, мне разворотило пулей потроха. Умру героем. — Не умрешь! — Не переживай: умру, как миленький. Санчез посмотрела на стремительно теряющее цвет лицо Барри, поднялась и, взяв его за воротник куртки, неуклюже потащила его к подъезду. Мужчина не сдержал сиплый вскрик. — Что ты делаешь?! Мне больно!.. Оставь меня, я все равно сдохну! — Захлопни свою говорящую дверь, шакал ты паршивый, — неожиданно грубо отозвалась Ханна, — Только попробуй меня кинуть, и я брошу твои останки бешеным собакам! От нервного напряжения и нагрузок ей свело ногу, и она, выпустив куртку, заплясала на месте. — Я хочу истечь кровью, глядя в свободное небо Америки!.. — простонал Барри почти слезно, — Мне больно, черт возьми, а ты делаешь еще хуже! — Замолкни! — рявкнула Санчез, доведенная до такой степени отчаяния, в какой отчуждение и скорбь перерастают в неконтролируемый гнев, — Ты БУДЕШЬ жить, а в противном случае я отгрызу себе язык. — Начинай, ведьма! Чертовка, истеричка!.. — техасец попытался отбиться от нее, но не добился ничего, кроме усиления и без того нестерпимой боли. Пылающий комок мучений пульсировал в самой глубине его тела, слева от печени, проникая ледяными, как взгляд нелюбящей матери, щупальцами к самому сердцу, и от этих непрекращающихся пульсаций казалось, будто весь Бартоломью пронизан нестихающей болью, которая в ритме сердцебиения снова и снова заполняет все его нутро, подобно прибою. — Мне больно, хватит! — Потерпишь. Не маленький, — Ханна поднатужилась и скорее силой воли, чем физической силой, затащила безвольное, окровавленное тело мужчины на крыльцо, — Яйца в кулак, Бакстер. Помоги мне! Барри зажмурился и, упираясь каблуками в бетон, стал немного пододвигаться. Ему было все равно, помогает ли это продвижению, потому что все, о чем он мог думать — это его ощущения и пуля, которая засела глубоко внутри. Боль — вещь настолько субъективная, что любой человек, испытывая ее, превращается в самого тошнотворного эгоиста. Она занимает весь его разум, потому что только с ней человек остается полностью наедине, лицом к лицу, а физиономия у нее, прямо скажем, не из приятных. — Черт, почему ты не можешь просто бросить меня? — простонал Барри. С божьей помощью Санчез приволокла его в какую-то пыльную и пустую квартирку на первом этаже и уложила возле стены, в месте, где его нельзя было увидеть ни из окон, ни из дверного проема. — Потому что я не могу потерять еще одного, — жутко приблизившись глазами к глазам мужчины, проговорила Ханна, — Если у меня от сердца оторвут еще кусок, я просто умру, понимаешь? Только тебя после смерти ждет Вальгалла — ты же этого ждешь, воин гребаный? — а меня — вечные страдания и мрак, от которого у живого кровь бы прямо в венах свернулась. И я твою собачью душу даже на том свете достала бы, да только не будет этого, а знаешь, почему? Потому что ты не сдохнешь, скотина! На лбу у Бакстера выступили капельки испарины, а зрачки сузились еще сильнее. — О-окей… — Вот и здорово. Девушка выпрямилась, готовая разорвать куртку на бинты, но из внутреннего кармана, застегнутого на пуговицу, вдруг вывалился телефон. Чертов пыльный смартфон. Из чертового внутреннего кармана. Санчез подняла его, уверенная в том, что батарея разряжена, но в углу экрана все еще светились жизнеутверждающие пятнадцать процентов зарядки. — Звони Рафаиле, — выдавил техасец, словно опомнившись от болезненного сна, — Я продиктую номер… Ничего не говоря, Ханна с тяжелым сердцем набрала. Рафаила. Что это за человек? Быть может, услышав голос Барри, она вспомнит их совместную работу и проникнется сочувствием (в день первой встречи вдове даже показалось, что они — друзья), но Ханна для нее — не больше, чем крупная заноза в заднице. Именно из-за нее обыденная жизнь доктора в одночасье рухнула, как замок из песка, превратилась во что-то омерзительно-хаотичное. А вспоминать о последнем разговоре у гаража Тинки вообще было трудно: Раф выглядела так, будто готова была собственноручно гильотинировать и Санчез, и Бакстера, и пастора за компанию. Длинные гудки звучали, как похоронный марш. И наконец прервались — неожиданно голосом Расмуссена. — Добрый день, доктор Хантинг сейчас не может подойти к телефону, так как невероятно занята тем, что доставляет сказочное наслаждение проповеднику местной церкви. Перезвоните позже. — НЕТ! — завопила Ханна, — Это Санчез. Я безумно рада за вас, но у нас проблемы! — Дорогая, насколько я успел изучить ваш нрав, у вас всегда какие-то проблемы. — Барри ранен! И очень серьезно. Несколько секунд на том конце провода многозначительно шуршали, а после, слегка искаженный помехами, зазвучал голос Рафаилы: — Что? Что случилось? — У охотника пуля в районе поджелудочной, а еще мы в полнейшей заднице, и нас могут хлопнуть в любой момент, как кроликов. — Сколько времени прошло с момента ранения? — Около десяти минут, — прикинула Санчез, глянув на Барри, кожа которого приобретала оттенок пастеризованного молока. — Просто скажите, где вы! Точный адрес. Быстрее. — Тут очень опасно, рядом какие-то… — АДРЕС, мать твою, ЖИВО.