Гнилые сердца последних героев

Рафаила едва не выронила телефон в лужу. — Нам нужно бежать! — Бежать? — пастор приподнял бровь, выражая спокойное удивление, — А мне кажется, что нам сейчас ничего не нужно, кроме пары бокалов хорошего вина и удобной кровати. — Пошло до тошноты, — с отвращением произнесла Раф и бегом направилась вниз по улице, — Мне необходимо забрать из квартиры мой чемодан, но, черт подери, придется бежать через весь город! — Не придется, — сказал Ларс, догоняя ее, — Если вы уступите мне свой телефон на пару минут, мы доберемся на машине шерифа. Он улыбнулся, так мягко, как никто в этом городе не умел. «Не пастор, а черный колдун», подумала доктор и протянула смартфон мужчине. После минутного разговора и добрых одиннадцати минут ожидания к перекрестку подъехал, скрипнув покрышками, черный «мустанг», а из приоткрывшейся двери выглянул Шумахер, такой красивый, будто ехал на похороны. — Добрый де… Рафаила рванула ручку двери и, запрыгивая в салон, который, к слову, оказался потертым и пыльным, быстро проговорила адрес своей квартиры. — Да и еще, — добавила она, следя за размеренными движениями пастора, — Каждую секунду, которую мы потратим впустую, из тела охотника на другом конце города будет вытекать несколько кубиков крови. Думаю, что от него останется что-нибудь, если ваша задница, отче, прямо сейчас окажется на сиденьи, и мы наконец тронемся. — У кого-то проблемы, я вижу, — проговорил Шумахер, оттягивая указательным пальцем воротник водолазки, которая так туго облегала его тело, что сосками можно было выколоть кому-нибудь глаза. Он водил авто небрежно, наслаждаясь рычанием старенького двигателя и визгом покрышек, и при этом руль держал почти что двумя пальцами — настолько был уверен в себе. — Ну это смотря с какой стороны оценивать ситуацию, — сказал Расмуссен привычным голосом, в высшей степени елейным, сладким и бархатным, таким, от которого в желудке становилось нехорошо, — Парень скоро покинет наш суетный, жестокий и грязный мир и отправится в лучший. Мы можем ему только позавидовать, друзья. — О-о-о, нет, этого он точно не заслужил, — фыркнула Раф. — Кто он? — спросил шериф. — Барри Бакстер. Мужчина резко вывернул руль, и всех в салоне мотнуло, словно фишки в колесе фортуны. Так же ловко, ни на мгновение не выходя из образа идеального служителя той части закона, которую смогли сохранить, Шумахер вернул «мустанг» на его полосу и цокнул языком. — Этому парню светит адский котел. — Честно признаться, как и всем нам, — пожал плечами пастор, будто извиняясь за что-то. Наконец приехали на площадь. Рафаила, только единожды спотыкнувшись, сбегала за «волшебным чемоданом доктора Хантинг» (так его называли в Далласе) и вернулась в машину, гремя и ругаясь. — Что-то не так? — участливо поинтересовался Ларс. — Не хватает некоторых препаратов. Ощущение такое, будто кто-то обыскал и чемодан, и квартиру: вещи в гостиной не на своих местах, обувь в прихожей стоит как попало. И это только то, что я успела заметить. — Чертовщина какая-то, — пробормотал Шумахер, — У меня под носом уже месяц творится непонятно что, а я до сих пор в толк не возьму, что именно. — Говорила же, что не твое это — в полиции служить, — не упустила момента Раф. — Дело как раз в обратном. В Далласе появилось отвратительное ожидание катастрофы. Будто для горожан больше нет ни правил, ни морали, и они только ждут удобного момента, чтобы перегрызть друг друга. Каждый раз спиной чувствую их взгляды. Как будто они думают, что это я виноват во всех их бедах. — Стоит признаться, что это весьма вероятно. Шумахер неопределенно качнул головой. — Может быть и так, но все это началось совсем недавно, — он замолчал, задумчиво покусывая губы, а потом добавил, — Или я настолько глуп, что заметил все только сейчас. Надеюсь, меня не вздернут на главной площади. — В любом случае отпеть я тебя уже не смогу, — сказал пастор, — Потому что если народ и решит вздергивать своих врагов, то мы с тобой взойдем на один эшафот. «Мустанг» горделиво рокотал двигателем еще несколько минут, пока Шумахер вдруг не вдавил носок своего ухоженного, кожаного сапога в педаль тормоза. Пассажиров швырнуло вперед. Зад машины заюлил, оставляя на асфальте следы сгорающих шин. На совершенно пустой улице появился человек, неожиданно выскочив из скопления однотипных киосков. Шумахер среагировал в тот же миг, когда его мозг уловил движение, но этого все еще было не достаточно для того, чтобы полностью остановить разогревшийся механизм. Но человек, видимо, был так же хладнокровен, как водитель «мустанга», и едва появившись на дороге, тут же скрылся, ловко прокатившись по асфальту и снова вскочив на ноги у бордюра. Душераздирающий визг наконец смолк, автомобиль замер в нескольких метрах далее места возможной аварии. Шерифа отбросило на спинку кресла, и он смог разжать закостеневшие пальцы, почти вросшие в руль. — Тинки! — выкрикнула Рафаила, сразу же придя в себя, — Это Тинки! Шериф открыл дверь штурмана и привел авто в движение, едва Тинки запер ее за собой. — Что произошло? — спросила Раф, — Тинки, отвечай, что произошло, не испытывай мое терпение: я и так уже вся на нервах. — А что рассказывать? Нет больше у Тинки дома, нет больше брата. Ничего не осталось, — ответствовал мужчина, проведя ладонью по лысине, — Штат проклятый, насквозь пропитанный запахом гнили… — Что все это значит, черт тебя побери? — То и значит. Бакстер с этой девчонкой Ханной и еще одним парнем были у меня, когда к нам ворвалась странная банда — кое-кто из них точно были людьми, но вот от всех остальных веяло тухлятиной — и начали какой-то беспримерный цирк с фейерверком. Того парня сразу положили, а мы укрылись в подвале, но потом бежали. Неудачно. — Тот парень — это ДжейКью? — хмуро уточнила Раф. — Я не помню его имени, — с оттенком смущения сказал Тинки, — Во главе банды, собранной из большей части мужчин Далласа и нескольких охотников, стояла рыжеволосая бестия, имени ее также не знаю, но говорила она о вас, пастор. Хотела, чтобы мы сказали, где вас искать, да только мы сами этого не знали. Откуда ж нам знать? Мне удалось уйти, а вот Барри и Ханна остались у нее. Не уверен, что в окружении роу и полоумной девки они долго продержатся. Ровно до той поры, пока она не решит их прикончить, либо пока монстрам не наскучит подчиняться ей. — Но Ханна звонила мне, — произнесла Рафаила, не зная, кому верить, — И просила о помощи. Они прячутся в здании, недалеко от твоего гаража, и Барри ранен. Судя по всему, им все-таки удалось сбежать. — В таком случае нужно ехать дворами, иначе нас заметят, — сказал Тинки. — У меня в бардачке «Вальтер», — оповестил Шумахер с долей неуверенности в тоне. — Этого будет мало, шериф, этого будет мало… Добравшись до места, Раф было решила забрать пациента с собой, но Шумахер почему-то не радовался тому, что в салон его машины поместят чье-то кровавое тело, пусть даже еще живое. С тех пор, как он явился в Даллас впервые, у него заметно притупилось чувство долга, подумала она. Увидев то, что представлял собой Барри, лежа на полу, в тяжелой от пропитывающей ее крови одежде, Раф поняла, что действовать нужно как можно быстрее и приказала готовить место и инструменты к операции. Обезболивающих и спирта у нее в чемодане было достаточно, и это значило, что никаких преград для спасения умирающего не было. — Черт… Я не доживу до полноценного наркоза? — взмолился Барри, тратя последние, воистину драгоценные силы. — Он все время хочет умереть, док, сделайте что-нибудь, — где-то за плечом прозвучал голос Ханны. Техасец кошмарно побледнел, наблюдая за тем, как Раф выливает в плошку спирт и с помощью пинцета погружает туда инструменты, похожие на орудия пыток. — Хватит паниковать, Бакстер, — сказала доктор, — Ты, скорее всего, потеряешь сознание от болевого шока сразу же, как только я начну доставать пулю, так что почти ничего не почувствуешь. Она надела перчатки и протянула такие же Тинки, предлагая ассистировать. Все ее движения и фразы были настолько четко отработанными, что становилось еще страшнее. Полевой врач в деле — хладнокровная машина, игнорирующая отвратительные условия работы и риски, и это больше пугает, чем вселяет уверенность, тех, кто впервые такое видит. *** Ханна сидела на лестичной площадке между вторым и третьим этажом и смотрела в маленькое продолговатое окно над самым полом. Снаружи на него были установлены металлические прутья, уже поржавевшие, поэтому во второй половине дня ступени обоих лестниц перерезали тонкие тени, искажая и без того спрессованное пространство. Санчез больше не могла смотреть на то, как льется мужская кровь. В волосах у нее засыхали фрагменты мозга ДжейКью, обе ладони покрывала клюквенно-красная жидкость, пахнущая железом, на куртке темнели бурые пятна, и все это вместе просто сводило с ума. Всю жизнь Ханна плохо ладила с представительницами своего пола — дьявол разберет, почему — но никогда не думала, что привяжется к какому-то мужчине настолько сильно, чтобы потерять контроль над собой. Всю жизнь ее наполняли странные и опасные происшествия, но она никогда не думала, что вид чьей-то крови заставит все ее тело дрожать липкой дрожью, а ее саму — плакать, как соплячку. Всю жизнь ей доставалось делить самые прекрасные моменты лишь с самой собой, и она была счастлива, но теперь… Теперь Ханна задумалась о том, что в ее жизни, появились люди, с которыми она бы хотела поделиться этим, как ребенок, который приносит в дом светлячка и показывает его всем много-много раз, просто потому что он красивый. Настолько красивый, что этой красотой хочется делиться, также как красотой цветущих яблонь или предгрозового неба. Всем самым лучшим хочется делиться с людьми, которые тебе действительно приятны. Это и есть любовь. Пастор подкрался незаметно и, опершись на перила, смотрел, как вдова раскидывает по подоконнику маленькие бетонные камешки. — Я, признаться, тоже не питаю желания наблюдать за подобной операцией, — наконец сказал он, — Вы выглядите очень уставшей. — Так и есть, — Санчез не вздрогнула: не было сил, — Я очень устала участвовать во всем этом. Все было хорошо, мне было весело, пока мозги ДжейКью не оказались в моей кружке с кофе. — Он мертв, — полувопросительно произнес Ларс и тяжело опустился на пол рядом с девушкой, — И вы видели, как это было. — Да, в этом-то и дело. В первую же секунду, когда он посмотрел мне в глаза, в тот самый день, после которого заварилась вся эта адская каша, я как будто бы поняла, что нам нужно держаться вместе. Это не любовь и не что-то еще. Мы просто были связаны, и эта связь в тысячу раз крепче кровной. — Я знаю, Ханна. Я об этом говорил, помните? Гнилые сердца, не зачерствевшие от вечной лести и приторной лжи во благо. — Да, точно, — Санчез посмотрела в лицо проповеднику, и почти с испугом обнаружила, что глаза его потемнели, словно где-то внутри открылась дверца, ведущая в мрак. — Я разделяю с вами то, что вы чувствуете, — сказал Расмуссен, — Не полностью, но отчасти я чувствую то же, что и вы. Нет ничего страшнее, чем потерять того, кто с вами связан тем, о чем мы говорим. Нет ничего больнее, чем наблюдать его страдания, потому что все, что мы ощущаем, перетекает между нами по этой тонкой красной нити. Я вас понимаю. — Спасибо, отче. Ханна снова отвернулась к окну и несколько минут не двигалась, пораженная услышанным, а потом вдруг спросила: — А док? — Что «док»? — Она тоже из наших? — Понимаете ли, Ханна, , «нашим» может быть не каждый, но это и не значит, что мы — избранные. Мы такие же люди, разве что чуть острее чувствуем родственную душевную связь, — немного подумав, проговорил Ларс, а потом и вовсе замолчал, глядя внутрь себя, — Да, она из наших. Но я, пожалуй, к ней испытываю нечто большее, чем душевное родство. Санчез внимательно посмотрела на него, удивленная и польщенная таким откровением. — Да, — продолжал пастор, — Я уважаю ее. Глаза девушки расширились. Она хотела что-то спросить, но остановила себя, видимо, сочтя это лишним. — Вы ждали, что я скажу, что люблю ее? — Нет. Я знаю, вы честный человек. — Я обманывал целый город, — вздохнул мужчина. — Вы честны к самому себе. — Все-таки почему вы не внизу? Не думаю, что вы боитесь вида крови. — Я не доверяю Рафаиле, — сухо произнесла Ханна, сдвинув брови, — И меня стошнило бы от волнения, если б я увидела, как она режет Барри. Но ей доверяете вы и Тинки, и это значит, что мне нечего бояться. — С Бакстером вас тоже связывает только зов сердец? — спрятав улыбку в уголке рта, спросил священник. — О нет, отче, я тоже честна к себе, поэтому не солгу и вам. Я его не люблю так, как любили друг друга Эдмон и Мерседес*. — Конечно, вы же совсем не похожи на Эдмона и Мерседес. — Я имею в виду, что я не люблю его, — все так же серьезно произнесла Санчез, — Я не любила своего первого и единственного мужа так, как это должно. Не та любовь, которая заставляет мужчину и женщину раз за разом припадать к губам друг друга, не в силах насытиться. Не та, которая заставляет их страдать в разлуке. Это не любовь, а состояние комфорта рядом с человеком, которое не особенно-то и нарушается в его отсутствие. — Ты просто слишком привыкла быть одна, — сказал Ларс, — И не хочешь ни от кого зависеть. Это хорошо. — Вы думаете? — Да, потому что ни одни твои взаимоотношения ни станут мерзкой привязанностью или вредной привычкой. Ты причинишь вред только тому, кто захочет лишить тебя свободы. Санчез задумалась. — Барри — мой друг, — сказала она твердо. — Такой же, как и я? — спросил пастор с какой-то странной интонацией. — Нет, но вы мне тоже друг. Друг означает не враг. — Но враг тоже может стать другом, если разобраться в его точке зрения. — Я говорю о настоящем, единственном и ужасном Сейчас. — Но ты забыла учесть то, что мы существуем сразу во всем временном потоке, не исключая ни одного отрезка. — Вы мешаете мне разбираться в своих чувствах, — смутилась Ханна. Пастор рассмеялся. — Поэтому-то я выбрал Раф, а не тебя, — сказал он как-то грустно, — Прости, что я перешел на «ты». — Все в порядке, — сказала Ханна, — Все в порядке, Ларс.