Lord of Time

На лице всех пятидесяти членов Визенгамота, безуспешно пытавшихся вернуть бесстрастное выражение лица, сменяли друг друга шок, неверие, гнев и опустошенность, а затем судьям наконец удалось натянуть пустые маски. В действительности же Адриан заметил мага, сидящего в дальнем ряду, на лице которого отразился чистый ужас после слов, вырвавшихся из уст Дамблдора. Он качнул головой, чувствуя легкое недоумение: ему почему-то показалось, что он узнал этого человека. Адриан нахмурился, раздражённый тем, что не может вспомнить. Он точно видел его раньше, но где? Где? Он уже практически не надеялся вспомнить, но перед глазами встало знакомое лицо, наложившееся на лицо человека перед ним. Чёрт побери, это был Додж! Сейчас он не был тем коротышкой, с потухшим взглядом и помятым лицом, нынче он был худым, волосы не были седыми, а сам он был полон жизни. Величайший защитник Дамблдора, отказавшийся верить во всё нелицеприятное о старом дураке, что вышло наружу после его смерти, даже когда об этом было черным по белому написано. А теперь посмотрите, с каким ужасом он сейчас смотрит на своего друга после того, что услышал от него. Дамблдор не мог совершить такую ошибку и сказать нечто подобное, это было совершенно на него непохоже и абсолютно не в его натуре. Видимо, так облажаться его заставили паника и волнение. Понимание того, что Дамблдор был в ужасе, доставляло Адриану невероятное удовольствие. Сейчас Дамблдор проходил через то же, что и сам Адриан, когда предстал перед полным составом Визенгамота обвиняемым по сфабрикованному делу об использовании магии вне Хогвартса несовершеннолетним. Дамблдор прямо там мог бы рассказать всем о возрождении Волан-де-Морта, ведь воспоминания в Омуте подделать невозможно, но он предпочел, чтобы всё развивалось своим чередом. «Нет, — зло подумал Адриан, — это больше не моя жизнь, и я не позволю, чтобы от рук Дамблдора пострадал кто-то ещё». — Мальчики? — голос Слизнорта выдернул Адриана из его мрачных мыслей. — Да, профессор? — спросил Том, и ни капли его садистского восторга не просочилось сквозь его маску безмятежного любопытства. — Судьи будут заняты просмотром воспоминаний как минимум час. Вы голодны? — спросил Гораций, молясь, чтобы они ответили «да». Он невыносимо хотел выпить чашечку кофе, но не мог безответственно оставить мальчиков сидеть здесь, а сам уйти в кафетерий. Он очень устал и был несколько раздражен. Гораций поверить не мог в наглость Альбуса. Он разочарованно, взглядом всеми преданного человека, посмотрел на него. На Горация! Он просто хотел хоть ненадолго выйти из зала суда. — Подождите, а какие воспоминания? — спросил Адриан, осматривая зал, и понял, что никого из судей Визенгамота в нем больше не было, а центре голубым светом мерцал Омут памяти. — Они просматривают их, а не просто верят аврорам на слово? — удивился он. Ему не казалось, что в его времени воспоминания в Омуте были чем-то важным. — Судьи посматривают их сами, совершенно верно, — сказал Гораций, с чопорной улыбкой, тронувшей губы, начиная объяснять подростку: — Каждое воспоминание, предоставленное свидетелями, стороной защиты или обвинения, просматривается, чтобы у Визенгамота было реальное представление о произошедших событиях. — И пятьдесят человек могут просматривать их одновременно без всяких затруднений? — спросил Адриан, озадаченно глядя на Омут. — Вне всяких сомнений, — ответил Гораций Адриану. — Обсуждать происходящее, конечно же, практически невозможно, но они погружаются в воспоминания не чтобы разговаривать, а чтобы наблюдать. — Я полагаю, в Министерстве есть кафетерий? — спросил Том, зная, что Адриан закончил с вопросами. — На самом деле, их даже два, — сказал Гораций. — Один — на втором подземном уровне, и используется в основном сотрудниками правопорядка, а на восьмом подземном уровне находится общий кафетерий, как раз рядом с приемной, — так как Министерство целиком находилось под землёй, сотрудники обычно не добавляли к номеру уровня слово «подземный», но тем не менее, именно так они обозначались в справочнике. — Пойдемте? — если бы Гораций осознавал, с какой надеждой он смотрел на подростков, то смутился бы своей несдержанности, в конце концов, он прежде всего слизеринец. — Пойдемте. Я хочу пить, — согласился Адриан. К тому же он чувствовал, как от долгого сидения на одном месте, онемела задница. Он не был уверен, сколько времени они уже провели в зале суда. Вероятно, он недооценил длительность заседания. Его собственный процесс длился не так уж и долго, и он предполагал, что так было всегда. — Нам сюда, — сказал Гораций, желая как можно скорее покинуть зал. Он кивнул министру и его заместителю, когда они уходили. Никто и глазом не моргнул на их уход, поскольку многие покидали зал, особенно после того, как становилось ясно, что воспоминаний, которые судьям требовалось посмотреть, было много. Поскольку подростки не знали, куда идти, Гораций возглавил их маленькую процессию после еще одной тошнотворной — для Тома и Горация — поездки на лифте, Адриану же, напротив, это очень нравилось. Он всегда был своего рода адреналиновым наркоманом. Он на протяжении многих лет летал на метле, наслаждаясь каждым моментом свободы, который дарил ему полет. Адриан думал, что будет скучать по полетам, но, на удивление, это было не так. Он не скучал ни по ним, ни по квиддичу. Сейчас у него не было причин стремиться к свободе, которую ему дарило небо. На его плечах не было никакого бремени. Он был крайне доволен своей нынешней жизнью… Можно даже сказать, что Адриан был невероятно счастлив. — С вами всё в порядке, профессор? — сочувственно спросил Адриан, пока они шли. — Я понимаю, что он ваш друг, и вам должно быть очень тяжело. На лице Горация на мгновение появилось выражение страдания, но он был не в настроении отвечать на этот вопрос. Вместо этого он повёл их в кафетерий, где, к счастью, не было очереди. Гораций уже собирался спросить мальчиков, что они будут, но стало ясно, что они будут платить за себя сами, так что он оплатил свою гигантскую чашку кофе и кусок пирога. Он терпеливо дождался, пока подростки закончат с оплатой, и провёл их за столик, рядом с которым было не так много людей, которые могли их подслушать. Сделав глоток кофе, он откинулся на спинку стула и ласково посмотрел на подростков: — Со мной всё будет в порядке, не стоит беспокоиться, — он заметил их краткую растерянность, прежде чем к ним пришло осознание. — Да, он был моим другом, и когда думаешь, что знаешь человека, а на деле он оказывается совсем другим, то приятного в этом мало. Но, к сожалению, такова жизнь. Рано или поздно вам придется это испытать, несомненно. Том прикусил язык. Он бы никогда не позволил окружать себя людям, подобным Дамблдору, или притворщикам и манипуляторам. — Я знаю, — сказал Адриан, думая о тех двоих, которых он считал своими лучшими друзьями на протяжении целых семи лет. Теперь же он заставлял себя даже не вспоминать их имена. Было больно даже сейчас, только отголосками, но всё же. Он знал, что такое настоящая дружба, и она совершенно не похожа на то, что ему пришлось пережить с ними. Совершенно не значит, что она должна обходиться без трудностей. Вот как с Эйденом, например: сначала над ним верх взяла зависть, но потом он понял свои ошибки и стал Адриану одним из самых верных друзей. Ему правда хотелось думать, что всё дело не только в клятве верности. Гораций, глядя на выражение лица Адриана, не усомнился в его словах — мальчика действительно предали. Он лишь надеялся и молился, что это был не кто-то из взрослых, предавших его доверие, но всё же считал, что дела обстояли именно так. По крайней мере, теперь было объяснение, почему Адриан никогда не шёл со своими проблемами ко взрослым. К счастью, он доверился Армандо, который подарил ему место в Хогвартсе, заслужив определённую степень доверия от неуверенного в себе из-за своей беззащитности подростка. Воспоминания о том, насколько Адриан был озадачен тем, что о нем беспокоились, когда он без разрешения покинул Больничное крыло, преследовали Горация и по сей день. — Как думаете, профессор, его признают виновным? — спросил Том, меняя тему разговора. Он крепко сжал колено Адриана, давая ему поддержку, в которой тот сейчас отчаянно нуждался. Сегодняшний день сковырнул корку старых воспоминаний его супруга, и Том ненавидел себя за то, что не знал, как помочь ему. Адриан был единственным, о ком он заботился, единственным, к кому он когда-либо что-то чувствовал. Том был очень доволен собой, когда ощутил, что Адриан немного расслабился и принялся за свой сэндвич гораздо энергичнее, чем за всю последнюю неделю. Ну, или же голод взял верх над беспокойством. — В этом никаких сомнений нет, — мрачно ответил Тому Гораций. — Вопрос только в том, дадут ли ему реальный срок в Азкабане или только условный. — Думаете, ему могут дать условный? — спросил Том, чувствуя, как внутри всё опустилось. — Некоторым из тех, кто совершает преступление впервые, дают условный срок. Обычно такие приговоры выносят молодёжи. Однако, учитывая, что Альбус — преподаватель, он может получить гораздо более суровое наказание, а его приговор используют для того, чтобы продемонстрировать, как делать не стоит, — объяснил Гораций, с удовольствием допивая свой кофе. Он чувствовал себя гораздо лучше. И если честно? Он был рад, что не сидит в зале суда под пристальным взглядом Дамблдора. Тому понравился последний вариант. Он правда надеялся, что Дамблдор станет примером в назидание остальным. — Я удивлен, что в зале нет репортёров, — добавил Адриан, жуя кусочек сэндвича и прикрывая рот рукой, чтобы ничего случайно не выплюнуть. В конце концов, он не Дадли Дурсль, и воспитывали его не свиньи. Он не почувствовал никакого любопытства со стороны Тома, а значит он, скорее всего, уже знал ответ. — Репортёров допускают в зал суда только при наличии разрешения, которые выдают крайне редко. Тем не менее, журналисты уже ожидают исхода заседания в Атриуме, — сказал им Гораций, отставляя пустую чашку в сторону и принимаясь за пирог. Залы суда были одними из самых охраняемых помещений Министерства. Единственная причина, по которой он смог получить допуск на процесс, — пока Адриан и Том находятся в Хогвартсе, юридически он их опекун и должен сопровождать их, даже если они уже эмансипированы. Слизнорта заменяли преподаватели, у которых были окна, но, к сожалению, выпускной курс, который сдавал ТРИТОН по Зельеварению, должен был заниматься самостоятельно в библиотеке, поскольку свободного преподавателя, имеющего для этого достаточную квалификацию, не было. — Ясно, — ответил Адриан, сделав глоток сока, чтобы запить сэндвич. Слова Слизнорта имели смысл, потому что журналистов не было даже на том фарсовом процессе. Он ещё многого не понимал, но активно читал, так что теперь знал о магическом мире все, что мог узнать самостоятельно. — А что будет после того, как судьи просмотрят воспоминания? — иными словами, как долго ещё будет длиться суд? — Скорее всего тебя вызовут, чтобы ты ответил на некоторые вопросы. Альбус тоже может задавать вопросы, поскольку он сам выступает в свою защиту, — Гораций посерьёзнел: — Могут вызвать даже тебя, Том. После этого у них, вероятно, будет ещё несколько вопросов к Альбусу, а затем судьи начнут обсуждать, виновен он или нет, и если да, то какое назначить наказание и на какой срок. Замечательно. А вот ЭТО уже были новости. Сам Дамблдор будет задавать ему вопросы? Это уж точно будет самой неловкой частью всего заседания. Какие именно вопросы планирует задавать Дамблдор? Вероятно, он попытается разозлить Адриана, или заставит почувствовать себя совсем маленьким глупым ребёнком. Тут же Адриан вспомнил, какую обычно тактику применял старый козёл. Если старик думает, что его можно легко вывести из себя, то его ждёт чертовски неприятный сюрприз. Гораций взглянул на часы: — Если вам нужно в уборную, то предлагаю посетить её сейчас. Следующий перерыв будет только через два часа, — он и сам планировал туда наведаться. Том и Адриан кивнули и ушли. Указатель с надписью «Туалет» гарантировал, что дорогу им спрашивать не придётся. Гораций сложил всю грязную посуду на поднос и отнёс его на стойку для грязной посуды, где всё стало самоочищаться и отправляться на нужные места. К этому времени как раз вернулись мальчики. Гораций направился к ним, велел ждать его и сам ушёл в уборную. — Не позволяй Дамблдору тебя разозлить, — предостерёг его Том, как только Слизнорт отошел настолько далеко, что услышать их не мог. — Я знаю, — мрачно ответил Адриан. — Я знаю о тактике, которую применяет Дамблдор, гораздо лучше, чем большинство, — задумчиво добавил он. Том вынужден был согласиться с ним, потому что это действительно было так. Больше они ни о чем не говорили, потому что не могли рисковать и обсуждать что-то ещё, пока находились в Министерстве Магии. Они, конечно, могли общаться друг с другом и мысленно, но для этого требовалась огромная концентрация, а никто из них не хотел ничего упустить. Когда же они вернутся в зал, то упускать им в принципе будет ничего нельзя, особенно момента, когда их вызовут на допрос. Они оглянулись, услышав звук открывающейся двери, и увидели вернувшегося профессора Слизнорта, который всё ещё вытирал руки бумажным полотенцем, которое спустя пару мгновений выбросил в ближайшую урну. — Итак, пойдем? — сказал он, и после этих слов они стали неторопливо возвращаться назад. Как и говорил Слизнорт, в Атриуме были репортеры. Всего четверо, гораздо меньше, чем предполагал Адриан. Должно быть, по одному репортёру от каждого издания: одной газеты и, вероятно, трех журналов, но он не мог разглядеть их бейджики со своего места. Журналисты выглядели скучающими, но было очевидно, что они не хотели ничего пропустить и оказаться уволенными. Адриан потерял их из виду, как только закрылись двери лифта, и они снова продолжили движение, крепко держась за поручни над головой. За что Адриан любил лифты — нет, не за острые ощущения от поездки в нём — так это за их скорость. Он мысленно подсчитал, сколько времени лифт находится в движении: оказалось, что всего семь секунд — больше времени уходит на то, чтобы войти-выйти. Спустя пять минут они снова вошли в зал судебных заседаний и сразу же стали анализировать увиденное. Визенгамота всё ещё не было на месте, Дамблдора в зале не было тоже, как и некоторых других. Министр, его заместитель и секретарь сидели обедали на своих местах. Адриан как раз занял своё место, когда шум в зале возрос многократно: судьи Визенгамота вернулись после просмотра воспоминаний в Омуте. Выражения их лиц не предвещали ничего хорошего, у многих из судей на лицах застыло выражение брезгливости, словно они увидели что-то крайне неприятное для глаза. Отвернувшись, Адриан приложил немало усилий, чтобы не выдать своего веселья и удовлетворения происходящим. Раздалось тихое шарканье, и Адриану не нужно было смотреть, чтобы понять, что судьи, вероятно, стали возвращаться на свои места, готовясь к продолжению заседания. Несколько мгновений спустя открылась боковая дверь, и двое авроров ввели Дамблдора обратно в зал. Третий чуть отошёл от них, чтобы наколдовать кресло, а затем вышел через двойные двери зала суда. Авроры, сопровождавшие Дамблдора, заняли свои места. Это были не те двое, с которыми Адриану приходилось иметь дело раньше. На самом деле, он их и вовсе не узнал, что, впрочем, было совсем не удивительно: все авроры этого времени в его времени, вероятно, были либо очень стары и доживали свои годы на пенсии, либо были мертвы. — Мистер Певерелл, не могли бы вы подойти и ответить на несколько вопросов? — спросил министр, подойдя к подростку и понизив голос настолько, чтобы его не услышал никто, кроме сидящих рядом с ним. Адриан кивнул: — Конечно, сэр, — вежливо и уважительно ответил он. Излишняя вежливость никогда не повредит, особенно с тем, кто имеет большую власть. — Замечательно, — кивнул Лестрейндж. — Когда я вызову вас, сядьте в кресло, — и с этими словами он, не дожидаясь ответа, вернулся на своё место. Министр взял в руки стопку бумаг и мысленно вздохнул, а затем потянулся, размышляя, как лучше начать допрос. — Я бы хотел пригласить сюда мистера Певерелла, — вызвал министр. Наступила такая тишина, что было бы слышно, как муха пролетит. Адриан встал и печально улыбнулся Тому и Горацию, прежде чем двинуться к креслу. Сердце бешено колотилось, нервы стали брать над ним верх в тот момент, когда он оказался один на один со всеми представителями власти. — Как вас зовут? — спросил Антониус. Эта часть допроса всегда казалась ему утомительной: все и так знали ответ, но для протокола должны были спрашивать. — Адриан Певерелл-Слизерин. — Какова была ваша первая встреча с Альбусом Дамблдором? — теперь Антониус стал спрашивать то, чего они не знали. — Он был с директором Диппетом, когда я очнулся. Директор спросил меня, как я себя чувствую, но Дамблдор перебил его и требовательным тоном спросил, кто я такой, а когда я мгновенно не дал ответ, он спросил моё имя… Всё было как в тумане, мне было очень больно, я долгое время пробыл без сознания, и мне потребовалось время, чтобы прийти в себя, — ответил Адриан. — Как только директор ушёл, он спросил, откуда я, а потом повторил свой вопрос через несколько секунд… Я бы ответил, если бы мог, но я всё ещё был как будто бы в тумане. Все члены Визенгамота одобрительно кивнули, услышав его ясные и чёткие ответы. Именно этого они и ожидали от пятнадцатилетнего чистокровного мага. — Что было потом? — спросил Антониус, предполагая, что на этом всё только начинается. — Школьный целитель, мадам Чанг, дала мне болеутоляющее зелье. Она прекрасно обо мне заботилась и отвечала на абсолютно все мои вопросы, пока я находился в Больничном крыле, — затем Адриан добавил: — А потом несколько вопросов о произошедшем задал директор. Я как мог рассказал о нападении, и тогда директор понял, что к этому делу нужно привлечь авроров. Он предложил мне поесть, пока мы будем их ждать… Обезболивающие зелья нельзя принимать на голодный желудок. Я выглядел истощённым, и они очень беспокоились обо мне. Дамблдор снова перебил их, и стал спрашивать, посещал ли я занятия в Дурмстранге, а я тогда даже не знал, что это такое… В тот момент я не знал даже о существовании самой магии, хотя вернее стоит сказать, о некоторых её тонкостях, ведь то, что я был проклят, само по себе подтверждает существование магии. — Затем в дальнейшем разговоре директор Диппет ясно дал понять, что ни один юный волшебник не может быть без образования, и настоял на том, чтобы я посещал школу магии. Я был ошеломлен — в хорошем смысле — его великодушием. В жизни мне доставалось мало хорошего, — продолжал Адриан, немного поерзав, чтобы выглядеть смущенно и в нужной степени взволнованно. — А потом я почувствовал, что это все улетучивается, как песок сквозь пальцы, когда Дамблдор спросил директора, разумно ли это. В тот момент я действительно думал, что меня вышвырнут из школы на улицу, как котёнка: бездомного и совершенно беспомощного, — в конце концов, именно так бы подумал любой ребенок. — Затем, когда всё уладилось, Дамблдор потребовал ответить, кто мои родители… Но я не знал этого. Они умерли, когда я был совсем маленьким, ещё младенцем. Целительница Чанг и директор Диппет предположили, что я могу быть чистокровным волшебником из рода Певереллов. После этого они дали мне время поесть и отдохнуть до прихода авроров. — Когда состоялась ваша следующая с ним встреча? — спросил Лестрейндж. На этот вопрос также уже имелся ответ: авроры были крайне дотошны в своей работе, однако им — точнее, Визенгамоту — было необходимо услышать это самим. — На следующий день. Директор Диппет принес мне список предметов, которые я могу изучать в Хогвартсе. Я всегда быстро схватывал, и в этот раз тоже быстро выбрал предметы. Дамблдор сопровождал меня на Косую Аллею за школьными принадлежностями. Как только мы вышли из школы, он снова начал меня допрашивать, настойчиво хотел узнать, кто мои родители, словно подозревал, что тогда я солгал. Затем он стал спрашивать, действительно ли я раньше никогда не сталкивался с магией. Задавал одни и те же вопросы, по-разному их формулируя, словно подозревал, что я знаю больше, чем показываю, — сообщил суду Адриан. — На странице девятнадцать есть письменные показания аврора Грюма, данные под присягой, где он заявляет, что Дамблдор стал задавать вопросы о мистере Певерелле-Слизерине через несколько дней после их визита в Хогвартс, пытаясь получить информацию и настойчиво пытаясь выяснить хотя бы имена его родителей и адрес, где рос мальчик, — сообщил министр, держа в руках страницу, о которой говорил. Эти воспоминания тоже были в Омуте, так что об этом они также знали, что подтвердили кивками. — Как прошёл ваш первый урок Трансфигурации? — продолжил задавать вопросы Антониус. — Ну, он отличался от других уроков, я… ну, я больше не просил у целительницы Чанг обезболивающих зелий, так что я испытывал лёгкую боль и, должен признать, был несколько рассеян. С начала урока не прошло и десяти минут, когда Дамблдор обратился ко мне, потребовав, чтобы я был более внимателен, и снял со Слизерина три очка, в то время, когда никто из учеников ещё не справился с заданием. Как я уже говорил, я всегда схватывал на лету, поэтому сразу же выполнил заклятие Умножения, и он присудил Слизерину десять очков, но при этом демонстративно проигнорировал Тома, когда тот тоже сразу после меня справился с заклинанием… — стал объяснять Адриан. — В конце занятия Дамблдор при всём классе попросил меня подойти к нему, и дал мне десять домашних заданий по тем занятиям, которые я пропустил с начала семестра, и сообщил, что я должен сдать их до рождественских каникул. У меня потом жутко болела рука, но я справился с заданием вовремя. Я больше не думал об этом до тех пор, пока не пришел сдавать его, случайно попав на совещание преподавателей, и профессор Слизнорт, казалось, из-за этого был очень зол на Дамблдора. — Что вы испытывали по этому поводу? — спросил министр. — Я был озадачен. Я думал, что Дамблдор такой же, как и остальные преподаватели… Но после того, как я проучился неделю, и больше никто не дал мне такого большого задания, я начал думать, что он ко мне немного придирается, но что я мог сделать? Он — профессор, а я — всего лишь ученик, да ещё и новенький, поэтому решил, что никто не будет воспринимать меня всерьёз. Я подумал, что если не жаловаться, то всё прекратится, особенно если я не дам ему понять, что меня это как-то волнует. Я поблагодарил его за домашнее задание и возможность проявить себя и просто отпустил это, — сейчас он понимал, что именно так должен был вести себя со Снейпом в свою бытность Гарри Поттером, когда тот был к нему несправедлив. Он должен был воспринимать это просто как придирки. — Расскажите нам об инциденте с детёнышем оборотня, — попросил Антониус. — Ну, я помню довольно мало, он напал очень неожиданно… Я заметил тень, услышал звук и обернулся, а потом зубы оборотня вцепились мне в шею. Моя магия отреагировала на испытанный мною страх и отбросила детеныша от меня. Помню только, что чувствовал себя очень-очень слабым, и сильную боль, — Адриан продолжал свой рассказ: — Я знаю, что был без сознания два дня. Профессор Слизнорт пришёл проведать меня, после того как я очнулся. Тогда я и узнал, что после случившегося Хагриду назначили всего лишь две недели отработок, но профессор Слизнорт сказал, что настаивал на более строгом наказании. Стыдно сейчас признавать, но я потерял контроль над своими эмоциями. — Продолжайте, — произнес Антониус, побуждая его продолжить свой рассказ. — Я выбежал из Больничного крыла раньше, чем профессор или Том, который тоже пришёл меня навестить, успели хоть что-то сказать. Я побежал прямо в Большой Зал, где сидел Дамблдор. Я был непочтителен и груб, спросил его, был бы он столь же снисходителен, если бы виноват был не его драгоценный гриффиндорец. Как мне кажется, он действительно благоволит им. Он назначил Хагриду две недели отработок после того, как оборотень едва не убил меня. Я спросил, в чём проблема: во мне самом или в том, что я слизеринец, а он до глубины души ненавидит нас всех, — Адриан позволил румянцу появиться на своих щеках, нарочно вспоминая о том, что они вытворяли с Томом. Господа судьи бы решили, что ему стыдно за потерю самообладания, он был в этом уверен. — Он сказал мне не усугублять ситуацию, а я начал кричать на него и спросил, что мне в таком случае будет и могу ли я совершить практически убийство и отделаться только двумя неделями отработок. — И как на это отреагировал Дамблдор? — министру пришлось приложить усилие, чтобы сдержать усмешку, в которую уже готовы были сложиться губы. Он видел это воспоминание, и оно очень ему понравилось: подросток, вступающий в открытую конфронтацию с Дамблдором… на глазах у всех учителей и учеников… — Он снял со Слизерина двадцать пять очков, — ответил Адриан. — Тогда я рассмеялся и сказал, что моё неуважение к нему стоило двадцати пяти очков, когда с Гриффиндора не было снято ни одного. Затем я всем им сказал, что им нельзя преподавать, потому что под их опекой едва не погиб ученик, а всё, чего стоит его жизнь, — двух недель отработок; а потом добавил, что готов поспорить, что они будут проходить с Дамблдором. Впрочем, так и вышло. — А что было потом? — спросил министр Лестрейндж. Адриан немного поёрзал. — Эм, я сказал Дамблдору, что его нельзя подпускать к детям и что он не должен быть учителем, потому что при нём ученикам сходит с рук убийство. — Но вы сказали кое-что ещё, — отметил министр, практически истекая слюной над таким лакомым кусочком информации, умирая от желания узнать, что же он такого сказал. Это было нечто важное, что смогло напугать Дамблдора, привести его в ужас. Даже сейчас он наблюдал за происходящим, будучи белее листа пергамента. Дамблдор чувствовал, что весь его мир вот-вот осколками осыпется ему под ноги. Сердце готово было разорваться. Он до сих пор не знал, как мальчишка узнал об Ариане, но ненавидел его за это. Раньше Альбус думал, что ему удалось убежать от этого, что эта информация никогда не всплывет, но, очевидно, он слишком рано расслабился. Что ему делать? Он потратил почти все свои годы на то, чтобы на информацию об этом никогда не пролился свет. Альбус понимал, что Геллерт никогда бы не рассказал об этом, потому что тоже чувствовал вину за смерть Арианы. Дамблдор закрыл глаза, проглотил комок в горле и стал ждать. Стал молиться, чтобы мальчишка ничего не знал, чтобы ему было известно об Ариане только потому, что она похоронена в Годриковой Впадине. Мысль о том, что все узнают о его подростковых планах, приводила его в ужас и затапливала стыдом. Ему никто никогда больше не будет доверять. Адриан поджал губы. Мысли лихорадочно метались. Если он сейчас всё расскажет, то вобьет последний гвоздь в крышку гроба Дамблдора. Это закрепит за ним репутацию отвратительного человека, никто и никогда больше не стал бы ему доверять. Но как объяснить, откуда это всё ему известно? О том, что произошло, знало только трое: Альбус Дамблдор, Аберфорт Дамблдор и Геллерт Грин-де-Вальд. Альбус может попытаться воспользоваться этим и попробовать выставить его шпионом или кем-то ещё. Адриан посмотрел на Тома. Тот твёрдо кивнул ему, веля продолжать и рассказывать всё начистоту. Рассказывать всё или только часть?..