The sounds of silence (драбблы)

Туманный вечер, осенний вечер, и только мутные пятна уличных фонарей плывут в мокрой дымке где-то над головой, словно небольшие локальные солнца, но их гравитации мало для того, чтоб отговорить ее от задуманного. Цок-цок, каблучки по брусчатке, застревают между грубых камней, норовят задержать, остановить, отговорить: «Не делай этого, не нужно, не надо, ну же, остановись, передумай…». Нет. Крайняя точка отчаяния плюс два бокала вина — идеальный рецепт, на котором замешано ее безумие, ее решимость, ее смелость. Туда, дальше по набережной, до самого моста, и ледяной ветер полощет волосы, хлещущие по лицу, пытающиеся отрезвить: « Остановись, ты делаешь ошибку, он будет зол, он будет рассержен, ты пожалеешь…». Да к черту! Чуть пошатываясь, из последних сил до середины, туда, где глубина под ногами достигает максимума, чтобы уж наверняка… Туда, где влюблённые оставляют на перилах тяжелые замки со своими именами, как символ вечной любви, и выбрасывают Ключи в воду. У неё нет замка для себя и него, но зато она их все пересчитает, эти Ключи, там, на дне. И длинные полы пальто хлещут по голеням, закручиваются вокруг ног, препятствуя шагу, настаивая: «Развернись и уходи отсюда, не делай этого, не надо, иди домой…». Город темный и холодный, весь укрытый белесой дымкой, вспоротый желтыми пятнами фонарей и далеких окон домов, за которыми кто-то смеётся или плачет. В ее доме нет никого, и уходя, она потушила свет и оставила дверь незапертой. Перила холодные, металл режет пальцы, и перелезть через них не так уж и просто, но выполнимо — с другой стороны появляется чувство невесомости и где-то на краю сознания поднимается волна сопротивляющегося рассудка: « Не надо!», но тут же опадает, рассыпается, гаснет, стоит только вспомнить, ради чего она тут. — Эй, подождите! Эй, не делайте этого! Кажется, этот мужчина бежит в ее сторону, возможно, надеется, что успеет схватить за руку или за шиворот. Рей оборачивается на крик, флегматично поморщившись от чужого вмешательства в ее дела — это ведь не тот случай, когда перелазят через перила моста лишь для того, чтобы кто-то успел остановить, отговорить, не дать прыгнуть. Нет, не тот случай. Она не самоубийца, нет, она просто скучает по нему… так скучает… Полы пальто треплет ледяной ветер, край шарфа хлещет по лицу, словно пытаясь отрезвить, но она лишь в последний раз бросает безразличный взгляд на затянутое тучами, плывущее в тумане ночное осеннее небо, ёжась от пронизывающего ветра и подаётся всем корпусом вперёд, разжимая пальцы, держащиеся за холодные перила. В первые пару секунд она ещё слышит резкий вопль мужчины, опоздавшего на каких-нибудь несколько метров, а потом все глушит свист ветра в ушах. Она думала по дороге сюда, что полет продлится достаточно, чтобы она успела быть может даже пожалеть о содеянном… но нет, тело с размаху врезается в темную поверхность воды, миллиардом ледяных шипов вгрызающейся в кожу. Удар такой силы, что от боли она чуть не лишается сознания сразу же, но ей предстоит ещё как минимум несколько мгновений для того, чтобы расслабить руки и ноги, заставить себя не двигаться, как бы не умолял ее врождённый инстинкт самосохранения. Когда сдерживать дыхание больше становится невозможно, она открывает рот и глотает ледяную мутную воду, огнём обжигающую легкие. Она просто пойдёт ко дну, тяжелые ботинки и грузное длинное пальто сделают своё дело — потащат ее вниз, во тьму… туда, к нему. — Ты опять сделала это, — его голос в ушах звучит так зло, что впору бы испугаться. — Мне стоит оставить тебя с твоим выбором наедине в этот раз, игнорировать тебя. Но он не станет. Не сможет. Потому, что вода уходит, оставив Рей задыхаться от невозможности вдохнуть воздух, захлебываться на полу темной комнаты, такой знакомой. Вода жжёт изнутри, словно подожженный бензин, разъедает не хуже кислоты. Высокий мужчина, стоящий в тени тяжелых чёрных портьер возле окна, не отрывает от неё злого, тяжелого взгляда горящих расплавленным золотом глаз, флюоресцирующих в темноте. «Пожалуйста» — она из последних сил поднимает голову, перед глазами все смазалось и потемнело. Но она хотела видеть его, за этим и пришла. Где-то на краю сознания чувство невесомости не покидает ее, бросая подводными течениями из стороны в сторону. Она все ещё идёт ко дну там, в реке. — «Пожалуйста…» Он нервно дергает запястьем, словно отмахиваясь от назойливого ребёнка, и Рей наконец-то заходится в кашле, выплёвывая воду, выталкивая ее из легких толчками, всю до последней капли. Спазмы сотрясают тело, выкручивают суставы, кажется, что вода переломала все кости в теле. Боль, сопутствующая предсмертной агонии, потихоньку отступает, оставляя после себя выжженное поле опустошенности, но она.. все же она победила… он пришёл, услышал, откликнулся. Он здесь. — Безрассудно! Так не может продолжаться, — он подходит к широкому красному креслу и устало опускается в него, закидывая одну длинную ногу на другую. Голос сочится раздражением и злостью на неё. — Я предупреждал тебя в прошлый раз, так? Я предупреждал тебя, Рей! Да, предупреждал. Говорил, что следующего раза не будет, что не придёт. Что ей нужно жить дальше, что пора попрощаться, что вся эта ошибка затянулась на слишком долгое время, и ему не стоило вообще с ней связываться. Что он должен был бросить ее умирать ещё тогда, там, на больничной койке после аварии, которая привела к двухмесячной коме. Именно тогда он пришёл к ней впервые — высокий незнакомец в чёрном костюме с золотыми запонками, бледный и пахнущий мокрой землёй и пеплом — сначала с интересом разглядывая ее заплаканное лицо, потом обнимая и утешая, гладя по шелковистым волосам своей огромной прохладной ладонью и обещая, что все будет хорошо, что он не станет забирать ее сейчас, что скоро она проснётся и будет жить дальше. Рей никогда не понимала, почему он не захотел забирать ее тогда, не увёл за руку, как, по его рассказам, он поступал с остальными. Он оставался с ней те два месяца, пока она спала и плавала между мирами в невесомости, укачивая в своих сильных руках, нашептывая, что всегда будет рядом — из прохожего ставший другом, из друга ставший любовником. Но он не сдержал обещание. Вот бы вернуться в то время, когда он ещё приходил сам и не пытался избегать ее объятий, когда ей ещё не нужно было прыгать с мостов, чтобы докричаться до него. — Тебя откачают, — он отодвигает край рукава неизменного чёрного пиджака, вглядываясь в наручные часы. — Какой-то человек прыгнул за тобой в воду. Осталось недолго. — Даже если и так, — ее голос хриплый после ледяной речной воды, а пальцы дрожат. — Я сделаю это снова. И снова. И опять. Пока ты не перестанешь избегать… Она только замечает, как резко сжимают подлокотники кресла его длинные пальцы, и вот он уже стоит перед ней, в одно мгновение эти пальцы уже сжались на ее подбородке, вздергивая лицо вверх, заставляя смотреть в глаза, в которых пылающий огонь мешается с золотой глазурью, водоворотом закручивающимися вокруг чёрных точек зрачков. — Смеешь ставить мне ультиматумы? — Пальцы больно сжимают, впиваются в кожу. Горькая ирония, кто ещё бы мог похвастаться тем, что на самом деле заглянул в эти глаза и до сих пор остался жив? — Мне? Ты хотя бы отдаёшь себе отчёт, с кем говоришь? Хочет напугать ее, но… так уж получилось, что да, она понимает. И слушает очень внимательно, но пальцам, движущимся по собственной воле и лихорадочно расстегивающим золотые пуговицы его черной рубашки, разве есть до этого хоть какое-то дело? Есть ли хоть какое-то дело рукам, тянущим чёрный пиджак с его широких плеч, до того, кто есть кто? Так уж получилось, что мужчина, которого она выбрала — не тот, о ком пишут романтические книги, читая которые, девушки томно вздыхают. И пусть он перехватывает ее запястья, удерживая от настойчивых действий, пусть заводит их ей за спину, чтоб меньше пыталась вырваться и продолжила пытаться добраться до прохладной бледной кожи, пусть… Он сдастся через короткое время. Веки дрогнут, и губы откроются в полувздохе, и тогда он отпустит ее руки, зарываясь пальцами в ее волосы, оттягивая их назад, оголяя шею и ведя по коже мягкими прохладными губами, вдыхая запах нежной девичьей плоти, живой, горячей. — Ты должна вернуться и жить нормальной жизнью. Все это неправильно, все это нужно остановить. Он каждый раз так говорит, всегда одно и то же, но его совесть умолкнет на какое-то время буквально через минуту, потому что процесс уже не остановить, и его губы на вкус как дождь, напоенный озоном тяжелый воздух перед бурей, наэлектризованный до солоноватых покалывающих вспышек на самом кончике языка. И кожа его на ощупь как отшлифованный до шелковой гладкости мрамор с раскиданным в хаотичном беспорядке идеальным несовершенством родинок, такой же прохладный и твёрдый, как и тот, из которого высечен Давид. И он все так же пахнет пеплом, выжженной землёй, мертвой водой, бесконечным холодом чёрной молчаливой неизвестности за пределами облаков. Он кладёт ее на ложе, покрытое белым атласом, усыпанное белыми лилиями, пахнущее ладаном — другого у него нет, это все, что он может предложить, но Рей и этот страшный дар принимает. Волосы рассыпаются по подушке, а руки сами собой складываются на груди в жест вечного покоя — пусть видит, что она готова, на самом деле готова стать ему невестой, не боится его, даже жаждет. Жаждет его пальцы на своей коже, такой смуглой, такой неподходящей ему, контрастирующей до рези в глазах, вызывающей чувство несовершенства и сплошного изъяна. Рей не знает, почему он выбрал именно ее, но знает, что он будет делать с ней дальше. После, он снова будет злиться, отрицать, гнать ее от себя, но сейчас… Она разводит колени шире, протягивает просящие руки — забирай, вся твоя, иди сюда, войди, по согласию, без страха, но с трепетом, забери и веди, куда хочешь. И тогда он переплетет с ней пальцы, покроет собою, как саваном, и в одно слитное движение станет с ней одним целым, вырывая крик из ее рта, прогибаясь в спине, словно хищник, получивший добровольную жертву. И где-то там, на набережной, врачи будут делать ей искусственное дыхание, массаж сердца, и в конце концов затащат в машину скорой помощи и врубят дефибриллятор, пытаясь вернуть ее бездыханное тело к жизни, но не смогут ничем помочь. Потому, что она не захочет возвращаться назад…

***

Он чувствует, как Рей просыпается, дыша тяжело, вся мокрая от испарины, вся в объятиях томной неги, растерянная и потерявшаяся. Рука Кайло, обнимающая ее, крепче прижимает ее к широкой груди, и он сонно шепчет ей в макушку: — Опять плохой сон приснился? — И да, и нет, — она, как обычно, не станет вдаваться в подробности, коротко нарисует картинку. — Ты был — не ты, где-то не в нашем мире. А я прыгнула с моста, чтобы встретиться и утонула. От тебя пахло смертью, а я лежала в… не знаю. Похоже, что в гробу. — Тише, тише… — Она всхлипывает, но его рука оглаживает ее живот, спускается ниже. Он знает, что нужно делать, как успокоить, он всегда так делает. — Тише, все хорошо, я рядом, я никуда не уйду. Дай мне позаботиться о тебе… Рассвет заглянет в не до конца зашторенное окно, когда он приспустит ее пижамные шорты вниз по бёдрам до сведённых вместе колен, прижмётся к ее спине и направит себя рукой, легко входя в ее подготовленное ярким сном тело, замрёт на несколько секунд и, дождавшись ее сонного « пожалуйста», продолжит двигаться. Сначала медленно, успокаивающе, нашёптывая на ушко какой-то не имеющий смысла ласковый бред, расслабляя ее поглаживающими движениями ладоней по стройным бедрам и плоскому, впалому животу. Потом станет двигаться чуть быстрее, вырывая у неё тихие вздохи, и тогда она начнёт забывать о своих кошмарах, начнёт подаваться навстречу. Кайло сдёрнет с них одеяло, чтобы она слышала, как с громкими хлопками кожа бьется о кожу, чтобы больше ни о чем не думала, потом навалится сверху и подомнёт под себя, вдавливая всем весом в матрас, заставляя ее закусить зубами наволочку и громко стонать, не имея возможности двинуться. Он будет жесток теперь, возьмет ее волосы и намотает на кулак, и будет трахать ее грубо и глубоко, плавно покачивая бёдрами, меняя угол, пока она не закричит и не расцарапает ногтями наволочку, содрогаясь всем телом, забывшая обо всем на свете, и он последует за нею туда, во тьму, зажмуриваясь и стискивая зубы, утопая в ее благодати, как тогда, в самый первый раз… Он накроет их одеялом, когда она сонно прижмётся к нему, любящая, сытая, умиротворенная. Забывшая про сон, утратившая всю тревогу. — Давай поспим ещё немного, скоро на работу… Они так плотно переплетены теперь, так тесно связаны, что она снова и снова видит его сны, они отражаются в ней, словно в зеркале. Так уж получилось, что он знает все варианты исхода их с Рей связи, и некоторые до сих пор являются ему во снах. Но он никогда не допустит того исхода, что так напугал ее этой ночью. Иногда он все ещё немного боится, что она однажды поймёт… но время идёт, а она молчит. В рассветном сером свете он подносит руку к лицу, задумчиво рассматривая эти длинные бледные пальцы, когда-то принадлежавшие человеку по имени Бен, которые стали лишь малой платой за то, что однажды Кайло смел полюбить живую девушку, которая во всех вариантах событий, кроме этого, отказывалась без него жить. Кайло поцелует ее в горячий мокрый лоб и обнимет рукой, слушая ее замедляющееся во сне дыхание. Она снова спокойна и тиха, и он протянет руку к стоящей на прикроватной тумбочке вазе и тихонько отломит бутон белой лилии со стебля для того, чтобы осторожно вплести в волосы его Рей. Ее волосы пахнут ладаном, его — пеплом. А за окном встаёт над городом ярко-оранжевое солнце.