The sounds of silence (драбблы)

Вот он, ее взгляд. В нем целая вселенная после рождения сверхновой, полная темных точек — незнакомых планет, полная космической пыли переливчатых бликов, полная безжалостно затягивающих черных дыр и миллионов непонятных солнечных систем. Этот ее взгляд — точка нулевой гравитации и… и… блять, это сложно, а он — не поэт. Впрочем, какая разница, когда этот взгляд обращен не на него? Бит лупит по вискам, а окурок жжет пальцы — он не привык к подобным местам, здесь слишком людно и грязно. Слишком громко, слишком душно, слишком… слишком. И он знает, почему Рей здесь. Такие заведения — любимые места обитания таких мудаков, как… — Эй, Рей… — Он даже не уверен, что слышит сам себя, настолько громко орет музыка, настолько хлестко бьет по лицу неон и чертова светомузыка. — И что дальше, Рей? О, она сама не знает, это стопроцентно. Не знает. Хотя, пора бы уже определиться. Потому, что дальше так продолжаться не может. И вот он — этот ее взгляд, наконец-то обращенный в его сторону — полный тоски масштабов вселенной, взгляд великомученицы у ступеней церковного алтаря, взгляд медленно опускающейся на илистое дно озера утопленницы. «Эй, — ему хочется сказать ей, — эй! Все не так плохо. Все не так хреново, Рей, просто сделай уже это — выбери хоть кого-нибудь, блять, перестань ебать мне мозги, отпусти… или иди сюда, Рей, иди ко мне, пожалуйста…» Но вот она снова поворачивается в другую сторону… Рен салютует ему шотом текилы с дальнего конца барной стойки и опрокидывает в себя рюмку. Перед ним уже стоит шесть пустых. Новая сигарета на вкус — такое же дерьмо, как и предыдущая, и пепел падает на пальцы, а на губах горчит. Он слизывает эту горечь кончиком языка и давит кривую ухмылку — надо же, как символично. Горечь, мать ее. Горько. Какая-то парочка становится прямо перед ним, заслоняет собой обзор, и следовало бы уже отлепиться от той стенки, которую Хакс подпирает плечом последние полчаса, но… — Отойдите, — они не слышат его из-за громкой музыки, продолжая отчаянно флиртовать друг с другом. От них несет алкоголем и потом и радостью от того, что нашли друг друга на потрахаться этой гребаной ночью. Капля пота ползет по виску вниз до скулы, а горечь обжигает губы. — Отойдите, пожалуйста… мать вашу, свалите отсюда нахер! Ладно, он понимает, что ей нелегко. Ему тоже. Они все в полном дерьме по уши в сложившейся ситуации. И выхода всего два — или выбрать, или в окно. Но он не будет давить, нет. Для этого существует Кайло-мать-его-Рен. Вот этот, который, опрокинув в себя очередной шот, таки подходит к ней медленно, вальяжно, откидывая с лица длинные волосы… и давит. Всегда давит, на всех. Давай, — по губам можно прочесть, — решайся уже, заебало все это. Блять. Или не по губам. Или он просто настолько хорошо знает этого придурка, что может его озвучивать у себя в воспаленном воображении. Кайло запускает длинные пальцы в ее чуть растрепанные волосы и поворачивает голову в сторону Хакса и два направленных на него взгляда, полных гребанных бесконечных галактик — это слишком. Он что-то шепчет Рей в висок, касаясь ртом ее маленького ушка, шепчет ей что-то, заставляющее ее и без того блестящие глаза стать будто бы стеклянными. «Тебе нравится так, Рей? — Хаксу хочется спросить ее, задумчиво склонив голову на бок и делая очередную горькую затяжку. — Нравится, когда вцепляются в волосы и применяют силу, говорят всякую непристойную дрянь? Он всегда так делает, всегда так делал, фирменный стиль. Тебе это нравится? А я и не знал, Рей, меня ты о таком никогда не просила…». На какую-то секунду — ладно, ровно в ту секунду, когда Рен тянет ее за волосы и обхватывает мочку ушка своими блядскими губами — Хакс думает, что хер с ним, пусть ничего не меняется, пусть все остается так, как есть, потому что если она в итоге отвернется от него — он точно выйдет из здания через крышу. Потому, что она — одна такая… и Рен, к сожалению, это тоже прекрасно понимает. И она — не ценный приз для победителя идиотского соперничества, нет, не та история. Совсем не та. Он утыкается взглядом в пол и трясет головой. Так дальше не может продолжаться, блять, просто не может. Невозможно. Это просто невозможно. Влажная челка падает на глаза, кончики волос колют воспаленную кожу век. Душно. Он хочет уйти отсюда, уехать нахрен из города, мигрировать из страны, улететь на любую другую гребаную планету. Туда, где нет ни Рей, ни Рена. Туда, где их нет. Обоих. Пошли они нахер. Пошли они нахер. Нахер. — … руки убери, мудак! И это как раз момент тишины между треками, иначе он бы не услышал и не поднял бы взгляд туда, где Рена за предплечье уже схватил какой-то мужик, решивший, что к бедной Рей применяют насилие прямо посреди клуба на глазах всех и вся. По факту, конечно, применяют, но… Твою мать. Дважды твою мать, потому что Хакс лучше других знает — Рен тратить время на объяснения не любит. Его кулак врезается в нос мужика ровно и быстро, и в этом весь Рен. О том, что друзей мужика аж пять человек — он не думает. После стольких шотов он вообще ни о чем не думает, и о том, что рядом стоит Рей, которую может зацепить — он тоже не думает. Тупая пьяная скотина. — Иди домой, — осторожно взяв Рей за предплечье, Хакс отводит ее в сторону, пока Рен ломает чьим-то лицом барную стойку. — Возьми такси и езжай, Рей, пожалуйста. — Их слишком много, — ее невозможные глаза, полные бликов галактик и звездной пыли, сейчас полны мольбы. — Слишком много! — Я займусь этим, — он кивает и мягко подталкивает ее к выходу. — Не волнуйся, все будет нормально, обещаю, с нами и не такое случалось. Давай быстрее, надо успеть свалить до приезда полиции. Она кивает, нервно заламывая руки и кусая губы. Уже разворачивается, чтобы уходить, но в самый последний момент смотрит прямо в глаза. — Позвони потом, ладно? Я не засну, пока… — Дождавшись его отстраненного кивка, сглатывает ком в горле и хрипло шепчет: — Люблю тебя… — И я тебя. Когда за ней закрываются двери, в руке Хакса — бутылка Джонни Уолкера, опускающаяся на голову одного из трех оставшихся на ногах. Влезть в драку — это способ Рена снимать стресс, но… ладно, сойдет и для него. Только сегодня. Ему прилетает в лицо, и соль из лопнувшей губы обволакивает язык. Соль — это неплохо. Пусть лучше соль, чем горечь. Когда они вываливаются из клуба, нос Рена сильно кровоточит, а судя по хрипам — в одном из ребер точно трещина. Из разбитой губы Хакса кровь крупными каплями ползет по подбородку, капает на белую рубашку, и только и остается, что сплевывать ее на мокрый после дождя асфальт. Запихнув эту огромную пьяную тушу на пассажирское сиденье своей машины, он дает по газам еще до того, как захлопывает за собой дверь с водительской стороны. Рен хрипло и пьяно смеется, заливается надтреснутым злым хохотом, ни разу не веселым. Хватается за край футболки и тянет вверх, оголяя бледный плоский живот, на котором уже расцветают фейерверки первых гематом. Опять. Сколько их было — Хакс не смог бы вспомнить даже приблизительно. Тех, которых разделили на двоих. Они же раньше умели делить на двоих все, что угодно — игрушки, шмотки, самый первый студенческий косячок, бутылку виски, провалы и успехи. Только Рей поделить не смогли. Нужно не забыть позвонить ей, а то не заснет ведь… — Хер его знает, за что небо одарило меня таким счастьем, — Рен проводит длинным языком по губам, слизывая кровь, текущую из разбитого носа, — иметь такого лучшего друга, как ты, Арми. Люблю тебя. Соль или горечь. Одно из двух. Через двери или в окно. Так бывает, когда на троих не поделишь. Но самое поганое во всей этой ситуации, что: — И я тебя.