Да вырастут крылья у твоего карандаша, чтобы вознести тебя к высотам хорошего рисования. Эндрю Люмис
Очень пахнет сыростью и мокрым асфальтом. Если в романах его боготворили, то Бэкхен хотел заткнуть себе нос ватками или вообще не дышать. Художник хоть и любил рисовать в дождь, пока капли барабанили по стеклу, но все же вся эта повышенная влажность путала все мысли. Под ногами все хлюпало от противных неглубоких луж, а еще вода попадала в подошву кед, которые менять на осенние ботинки он еще не хотел. В университете было слишком шумно, ведь зачисленные первокурсники гусиным выводком сновали от кабинета к кабинету, с этажа на этаж, пытаясь запомнить, где какая аудитория, хотя это вряд ли им поможет. Лично он запоминал все около месяца, зато верткий Кенсу умудрился уже на второй неделе начать цокать языком и качать головой, приговаривая: "Как можно тут потеряться?". Вредный До Кенсу. Прижимая рюкзак с ноутбуком и графическим планшетом внутри, он прыжками пробирался через толпу у стэнда с расписанием. Ему очень плохо верилось в то, что еще год назад он сам мешал старшекурсникам свободно передвигаться и дышать. За спиной раздался вопль «Бэкхен-а». Художник дернулся, отвернувшись буквально на мгновение, но когда повернулся врезался в кого-то носом. Парень высокий, на полторы головы выше, с открытым лбом и крупными ушами. Немного анатомически непропорционален, для натуры не пойдет, зато девчонки, наверное, с него кипятком писают. — Извини, — быстро поклонился Бэкхен, дугой обгоняя парня и убегая по лестнице на второй этаж, чтобы скрыться в туалете, прижавшись спиной к стене и пытаясь успокоить сбившиеся дыхание. Что изменилось за лето? Ну, подписчиков стало в два раза больше, перевалив за триста тысяч аккаунтов. К нему обращались с просьбой поработать иллюстратором для детских и не только книг, но пока он вежливо отказывал. Он решил, что подождет еще немного, буквально до половины миллиона, а потом начнет работать на какую-нибудь печатную кампанию, рисуя изображения для различных книг. А еще Сыльги, словно банный лист, прилипала то к нему, целуя сухими от современной матовой помады губами в щеку, то к Ким Чонину, игриво проводя пальцами по пуговицам на его белой рубашке. Моделью она уже не работала у них. Преподаватель Ми объяснила кратко, мол, у девушки контракт новый, поэтому ей не до живописи и натуры. У Кенсу все тихо. Настолько, что даже пугает порой. Он рисовал для себя в парке у фонтана, ловя от этого очень пугающий кайф. В его скетчбуке можно с легкостью найти зарисовки людей, голубей в стайке и каких-то цветов. Пока все летом жили, двигались вперед огромными шагами, Кенсу словно замер в своем особенном времени, в своем мире. Ему никто не нужен был. Только карандаш, бумага, клячка и чашка с двойным американо. Бэкхен пару раз сидел с ним рядом, спокойно болтал ногами и, кажется, жил. Рядом с другом всегда ровно дышалось, в голову не лезла чепуха, а солнце светило особенно ярко. — Бэкхен, хочешь я нарисую тебя? Как парня из манхвы? — предложил друг однажды, пока они сидели в парке. Бэкхен кивнул, пятерней провел по волосам и уставился куда-то вдаль, делая максимально пафосное лицо. — Бэк, прекрати уже. Просто сиди ровно. Друзья — поддержка. Иначе и быть не может. — Кенсу, все-таки ты последняя жопа, — прорычал Бэкхен на друга, кривя губы и скаля зубы. Друг же никак не отреагировал, продолжая листать страницы своего сопливого романа для тетушек за сорок. Кенсу в принципе тетушкой не был, но иногда все же почитывал книги о страстной и нежной любви. — Кенсу, ты идиот? — Что? — парень достал капельку наушника из ушей, медленно поворачивая голову в сторону открывшего рот друга. — Я ненавижу тебя, — обессилено выдал Бэкхен, садясь за парту. Он даже забыл, о чем хотел сказать. — Взаимно. Пара была отвратительно длинной. Даже несмотря на то, что Бэкхен просто сидел за ноутом и лениво редактировал в фотошопе рисунок, пока Кенсу рядом слушал саундтреки из дорам и дочитывал последние страницы своего романа, покусывая кончики пальцев. Еще по-летнему жаркое солнце грело кожу, поэтому художник с улыбкой подставлял лицо под лучи. Даже жить хотелось. — Бен Бэкхен, Вы вообще когда-нибудь начнете интересоваться Историей Искусств? — бровь, из которой выщипали буквально пару волосков, медленно поползла вверх на лоб преподавателя Чхве. Кенсу рядом встрепенулся, рывком достал наушники и максимально заинтересованно уставился в свой пустой конспект. Увы, жизнь Сальвадора Дали совершенно его не интересовала. — Преподаватель Чхве, на улице последние дни лета, солнца и цветения. Давайте порисуем на улице? — робко предложил Бэкхен, стараясь увести все вопросы о Сальвадоре как можно дальше от себя. Мужчина хмыкнул и стал быстро собирать свои бумажки в свою кожаную папку. — Отличная идея. У нас как раз во дворе зацвела поздняя вишня. Кто принесет мне сегодня к обеду готовый рисунок получит плюс балл на итоговом тесте, окей? Аудитория дружно загудела, Кенсу потянулся, разминая затекшие за сорок минут кости, и счастливо улыбнулся. Все же осень бывает прекрасной. И с лужами под окнами.***
Карандаш лежал в руке до коликов в пальцах привычно, ложась нужным положением на мозоль на указательном пальце. На коленках расположился блокнот, а рядом в пенале, что Бэкхен всегда хранил в шкафчике в художественной студии, лежали маркеры. Вишня цвела буйно, осыпая влажный асфальт тонкими и хрупкими нежно-розовыми лепестками. В грязных лужах они смотрелись словно лотосы в пруду в древние времена, словно художник сейчас не в саду под окнами университета, а где-то в парке в старинном ханбоке под присмотром императорских слуг. Словно лепестки и не остатки цветов вовсе, а принцессы, изящно сложившие руки на коленях и смотрящие на него своими большими карими глазами. Словно кусочек красоты среди полного мрака. Именно так выглядела сакура в глазах Бэкхена. Кенсу ушел двадцать минут назад, устав. Из студентов остался только сам художник, девушка с длинной косой и звенящими браслетами на тонком запястье и парень с выбритыми висками. Видимо, больше никому и не надо было получать этот чертов балл для итогового теста. — Как ты? Вы уже заселились в общежитие? — у подножья дерева присел парень, развернувшись к Бэкхену в профиль. — Вам выделили одну комнату? Серьезно? Да ты счастливчик. Хоть будешь питаться, как нормальный человек. Я вот уже трое суток ем один пустой рис. Сестра что-то подозрительно часто спрашивает о моем питании. Видимо мама хочет узнать все-все. Правда? Отлично! С радостью схожу с Вами в кино. Я мешать не буду? Ну, у вас же там любовь и все дела… Ладно, не кричи только. Ага, давай, пока. Бэкхен вспомнил, что сегодня утром именно в его грудную клетку он вписался своим носом, пока убегал от Сыльги. Парень сидел на специальной лавочке, что явна была еще немного влажной, и листал что-то в камере, иногда улыбаясь уголками губ. Его еще с утра идеальные волосы сейчас были растрепаны, красивыми прядями спадая на лицо. У парня ярко выраженные скулы, красивые глаза с пышными ресницами, словно у девушки. А еще у него была красивая черная рубашка, закатная до локтя, на коленях лежала кожаная куртка. Художник и сам не понял, как под вишней на бумаге появились наброски этого парнишки. Как на картине, полной прекрасных вишневых принцесс появился юный принц на заднем фоне. Он словно иностранец на этой картине, словно посол из другой страны: величественный, явно будущий супруг одной из принцесс. Парень под деревом встал, обошел его с другой стороны, встав точно напротив Бэкхена и навел объектив прямо на падающие лепестки вишни. Сам художник этого не заметил. А солнце все грело своей любовью немного сырую землю.***
— Кенсу, купи мне, пожалуйста, сладкую булочку! — Бэкхен залез на подоконник с ногами, пытаясь докричаться до друга сквозь шумную толпу, что вновь, как и всю эту неделю, толпилась около стенда. Друг показал палец вверх и скрылся в толпе, пока художник отчаянно пытался придумать, как безопасно слезть с этой маленькой высоты. — Извините, — раздался рядом вкрадчивый бас. Бэкхен, присевший на корточки, посмотрел на обратившегося и обомлел. Опять этот парень с ушами. В стильном бомбере поверх футболки, в джинсах и с обычной шапочкой волос на голове без намека на укладку. Художник пришурился, пытаясь понять, что от него хотят. — Вам помочь слезть? — Если можно, — медленно кивнул художник, немного испугано вкладывая свою ладонь в чужую протянутую. Кожа у парня напротив обжигающая, мягкая, а еще ладонь раза в два больше его. Художник осторожно спускался, боясь, что его сейчас задавит волной первокурсников, но помогающий отлично справлялся со своей ролью стены. Стоило только ногам коснуться пола, а пояснице оказаться на уроне края подоконника, на котором Бэкхен уверенно стоял минуту назад, как кто-то толкнул парня напротив. Если описать состояние Бэкхена в данный момент, то нужно постараться найти очень длинное слово. Желательно длинный научный термин, чтобы от него аж выворачивало. Либо поискать сопливую цитату в дневнике старшеклассницы, которая безответно влюблена в своего сонбэ. Парня придавило к Бэкхену так сильно, что он чувствовал чужое колено, что вписалось меж его ног. Так близко, что их носы соприкоснулись, а дыхание обжигающим пламенем осело на чужих щеках. Там, в парке под вишней, ему не удалось увидеть глаза. Зато сейчас художник видел все. Красивые глаза, с отливом шоколада… и испугом на дне глаз. Парень отстранился и быстрым шагом ушел прочь, прячась в толпе. Бэкхен увидел только, как краснеют кончики его ушей. Неужели он смутился? Художник пожал плечами и медленно стал двигаться в сторону аудитории, не придав особого значения этой ситуации. У всех свои причуды.***
[chanyeori_1485] Наша жизнь, как вишня. Мы цветем, радуемся жизни, а потом умираем, подобно опадающим лепесткам. На снимке, что неожиданно всплыл в ленте у сотни тысяч людей спустя два месяца после затишья, были изображены лепестки в лужах. Красивые, эстетичные, но жутко одинокие.