Где дух не водит рукой художника, там нет искусства. Где мысль не работает вместе с рукой, там нет художника. Леонардо Да Винчи
Бэкхен сидел за столом, одной рукой листая страницы толстой книги, а второй — делая заметки в тетради, надеясь, что хоть так он запомнит больше. И хотя он прикладывал максимально много усилий для запоминания всего про уже пятого художника, взгляд все равно невольно притягивался к парню, что перенёс вещи на место Кенсу и сел напротив. Чанель улыбался кончиками губ, приподнимая их совсем немного, но от этого у Бэкхена вспыхивали уши смущением, потому что в голове сразу же проносилась сцена получасовой давности и его тихое «глупый Пак Чанель». Перед фотографом стоял ноутбук, тонкий с металлическим корпусом, явно мощный, на котором Чанель сейчас увлеченно обрабатывал снимки. Это можно было понять по его горящим работой глазам, закушенной губе и подключенной мышке через специальный провод. Он наклонял голову в разные стороны, часто облизывал губы, проходясь по ним языком и смачивая слюной, проводил ладонью по волосам, пропуская пряди сквозь пальцы. Спустя час, когда стрелки на циферблате над столом переползли за девять тридцать вечера, Бэкхен с ужасом осознал, что у него в тетради имя художника встречается реже, чем имя Чанеля, написанное разными почерками и под разным углом. Сглотнув, парень захлопнул тетрадь, пугаясь своих письмен и тем самым привлекая внимание Чанеля. — Закончил? — от долгого молчания голос у фотографа стал ниже, перешел на хрипотцу в начале слова и предложения. Бэкхен молча кивнул, упаковывая ручки и карандаши в пенал. — Может сходим выпьем? — Тебе только 18. — Вообще-то мне через неделю 19, так что могу позволить себе выпить со старым приятелем. Старый приятель… Звучит очень правдоподбно. Пока Чанель разливал соджу по стопкам в типичном шатровом заведении, об землю бились капли дождя, с удивительно быстрой скоростью превращаясь в лужи, смешанные с грязью. Под тентом было холодно, но куртка накинутая поверх теплой толстовки согревала настолько же хорошо, насколько сильно обжигал пищевод первый глоток алкоголя. Чанель поморщился, тут же закидывая в рот немного кимчи, принесенных доброй аджумой, для которой они вдвоем стали последними на сегодня клиентами, а судя по тому, как она и им улыбалась, и вовсе — первыми. — На сколько тебя хватит? — протянул Бэкхен, чувствуя, как немного развязался язык. У него всегда была слабая переносимость градусов в крови. — Ненадолго, но согреться и поговорить - самое то. За второй стопкой последовало длительное молчание, сопровождаемое чавканьем. Уличные токкпоки всегда были острыми на самом дне, поэтому перед тем, как закинуть себе в рот порцию, художник минуты две поднимал все приправы со дна, скребя деревянными палочками по пластиковым стенкам. — Прости меня, — вдруг выдал Чанель, махнув третью стопку. — За что? — За то признание. Ляпнул, не подумав. Просто рядом всегда крутились лучший друг со своей девушкой, нежничали, аж скрипело от сахара на зубах, вот, наверное, и довели меня, что расценил дружескую симпатию как влюбленность. Бэкхен выпил соджу, активно налегая на еду, чтобы окончательно не потерять связь с миром, растворившись в алкоголе. Чанель шмыгнул носом и зябко повел плечами, зажимая свои ладони меж коленей, явно надеясь так их согреть. А художнику было тепло. Наверное, из-за градуса, а не из-за горящих от произнесенной Чанёлем фразы ушей. — Да со всеми бывает, — неловко выдал Бэкхен. — Так это тебя я нарисовал в тот день? — Получается, что да, — кивнул Чанель, складывая руки на груди. Неожиданно порыв ветра настиг их с такой силой, что тент задрожал, а женщина захлопала в ладоши, привлекая их внимание. — Молодые люди, думаю, сегодня точно не погода для таких посиделок. Собирайтесь и идите домой, а то заболеете. И можете не платить, считайте подарком. Чанель и Бэкхен понимающе кивнули, поэтому тут же вскочили, чувствуя, как намокла обувь из-за затекшей с улицы воды. Ну, они умеют выбирать время для выпивки. Сложив все в большой пакет, они вдвоем вылетели под проливной дождь, спустя минуту промокая насквозь. Только еде ничего не сделалось, потому что ее защищал оранжевый полиэтиленовый пакет. — Ты где живешь? — спросил Бэкхен, когда они остановились под карнизом одного из магазинчиков, чтобы на секунду перевести дыхание. Задать вопрос четко не вышло — зуб на зуб не попадал, создавая из слов звуковую чечетку. — Далеко. В универской общаге. — Ой, это в трех станциях метро, — протянул Бэкхен, смачно чихнув, почти ударившись затылком о кирпичную стену. — Я тут близко живу. Пошли ко мне. Заодно доедим, да и бутылка вина где-то лежит. — Ты уверен? — уже во всю стуча зубами, произнес Чанель заплетающимся языком. — Это лучше, чем заболеть опять. Я только недавно болел. Готов? Чанель кивнул, и они побежали вновь под дождем, разбивая подошвой обуви покой луж и поднимая тем самым в воздух сотни тысяч брызг, оседающих тонким слоем на мокрых штанах. Бэкхен визжал, когда особенно проворливые капли затекали на пока еще горячую спину, обдавая диким, леденящим холодом. Фотограф рядом хохотал, щуря глаза и показывая свои зубы. И почему-то оба были чертовски счастливы и почти пьяны. Зайдя в квартиру Бэкхена, оба принялись, тут же у самого порога, срывать с себя одежду, что, словно вторая кожа, прилипла к телу. Стоя в одних трусах, Чанель вдруг вспомнил про ноутбук, полез его проверять и почти натурально разрыдался, когда тот приветливо включился, а корпус оказался совершенно сухой, как и рюкзак изнутри. Зато у Бэкхена все конспекты намокли и поплыли. Гюстав и Пикассо полетели в мусорку без особой жалости. Чанелю бэкхеновская одежда была как узка в плечах, так и мала в длину, поэтому художник отдал парню свой большой махровый халат, в котором любил ходить после расслабляющих ванн. Бэкхен тонко нарезал сыр, выкладывая его на тарелку, пока в душе свое тело намыливал Чанель его любимым персиковым гелем для душа. Бутылка вина всегда хранилась в верхнем ящике. Так, мало ли пригодится. И, видимо, это пригодится настало именно сегодня. — Только сыр и вино. Больше ничего нет, — пожал плечами художник, когда на кухню зашел фотограф, высушивая волосы полотенцем. Он смешно прыгал на одной ноге, пытаясь вытряхнуть из уха затекшую воду. — Еда из того ресторанчика. — Это и ресторанчиком не назовешь, — улыбнулся Бэкхен, доставая бокалы и наливая в них красное вино. Жидкость живописно ударилась об дно стакана. — Зато было вкусно, — сев за стол произнес Чанель. — И холодно, и дождливо, — пробубнил Бэкхен, протягивая бокал фотографу. — И вообще эта идея изначально была обречена на провал, понимаешь? — Но ты же пошел. — Но ты же позвал. — Таким методом можно было тебе сказать, что угодно, а ты без всяких проблем с совестью выполнил бы? — выпалил Чанель. Они пили вино, ели сыр и остывшие токкпоки из противно мокрого полиэтиленового пакета и молчали. Кажется, молчание стало официальным саундтреком к их тяжелым взаимоотношениям. Художник отчетливо чувствовал, что нужно заговорить, что нужно с чего-то начать, а в голове вместо четких и понятных ему мыслей была только звенящая пустота. Словно перекати-поле из старых американских фильмов, что крутили на старых кассетах у соседки в детстве. Ощущение пустоты и гулкости, заполняющейся только тихим звоном ножки бокала об стол и редким стуком ножа об стол, когда отрезался новый кусок сыра, никуда не уходило. Оно давило, словно призрак сидел напротив и смотрел на тебя пустыми глазами. — У меня предложение, — выдал Чанель, когда время их молчания затянулось на несколько долгих минут. И ничего, что это время получилось равное тридцати минутам. — Давай начнем все заново? — В каком смысле? — Забудем все. Все переписки в инстаграме, снимки и рисунки, которыми мы обменивались, тот звонок и мое признание. Давай заново познакомимся, сходим в кино на нового Дэдпула… Сделаем все, чтобы начать заново… Хотя, ты, наверное, против. Бэкхен залпом прикончил бокал вина и вылил из бутылки жалкие остатки. Они оба уже были довольно пьяны, особенно после того, как выпили вино ниже градусом, чем соджу. — Давай! Меня зовут Бен Бэкхен, мне двадцать один, и я студент четвертого курса Сеульского Университета Искусств. Будущий иллюстратор, дизайнер и прочее, прочее. — Я — Пак Чанель. Глупый парнишка восемнадцати лет, только два с половиной месяца учусь на фотографа в твоем же универе, — смущенная улыбка была спрятана в бокале с вином. — Только сейчас понял, что ты никогда не говорил мне своего имени. — Серьезно? Я думал, что говорил… — протянул Бэкхен, складывая губы трубочкой. — У тебя нет ничего покрепче? — Можно сходить в круглосуточный магазин и опять промокнуть. — Погнали. Заболеем, так хоть счастливые.***
Звонко чихнув, Бэкхен сел на кровати, сдувая с лица прядь волос, что лезла в рот. Перед глазами стояла мутная пелена из обрывочных воспоминаний. Вот он счастливый бежит под дождем с бутылкой вина в руке, пока Чанель стоит под карнизом и зовет его обратно. Вот они заходят домой, опять идут в душ, раздеваясь друг перед другом до трусов, не стесняясь. Вроде тогда Чанель уже выглядел привычным в его халате, пока Бэкхен забавно нарезал купленный мясной рулет, пытаясь сделать из этого различных форм цветочки. Чихнув еще раз, Бэкхен услышал рядом кашель. Его вчерашне-сегодняшний собутыльник лежал на соседней подушке, прижимая ее к груди и сладко посапывал, приоткрыв губы. Если не брать в расчет бутылку вина между ними и запах перегара, то вполне можно назвать ситуацию милой. Виски вдруг сдавило, заставив из горла выпустить стон и повалиться обратно на подушки. — Все чертовски плохо, — выдал Бэкхен шепотом, закрывая глаза рукой. Лежа на кровати, он прекрасно понимал, что все пошло не так, как должно, что их первый разговор после всего не должен был ограничиваться попойкой и сном в одной кровати. Что он не должен сейчас чувствовать себя окрыленным настолько, что хотелось взять в руки карандаш и начать творить. Прямо на стенах, поверх обоев, разрисовывая настенную бумагу в причудливые образы. Нельзя. Парень повернулся на бок и посмотрел на Чанеля. Когда спит, он кажется еще привлекательней. Даже несмотря на ниточку слюны на подбородке и в уголке губ. Художник, морщась, слез с кровати, нашел на кухне в тумбочке таблетки от головы и выпил их, взял пару штук для Чанеля, которому явно будет еще хуже, ведь у того вряд ли было что-то подобное. Скетчбук лег в руку чертовски привычно, чертовски вдохновленно, словно страницы сами готовы были творить. Пятнадцать минут — и с бумаги на него смотрит Чанель. Точно такой же, как и лежит на кровати. Конечно, без слюны и прочих признаков похмелья. Такой весь… Какое же слово подобрать? Прекрасный? Нет, определенно нет. Очаровательный? Нет. — Идеальный, — выдохнул Бэкхен, курсивом выписывая слово на бумаге. Стоило только графиту оторваться от бумаги, а разум накрыть осознанием произнесенного, как он, вспыхнув краской, закрыл блокнот и безжалостно швырнул его в тумбочку, тут же направляясь в душ. Беда не приходит одна. И даже в случае Бэкхена с Чанелем не одна. Фотограф продрался ближе к двенадцати, когда упал с кровати, перекатившись через все подушки звездой. После ныл, что ему плохо, что умирает и «Бэкхен, принеси, богом прошу, воды. Много». Художник стойко отпаивал нового друга прохладной водой и таблетками, думая, что сам он намного лучше переносит алкоголь и похмелье. Хорошо хоть не тошнит. Вечером, когда они ужинали на кухне, Чанель шмыгнул, морщась от уже легкой головной боли, и спросил: — Я же тебя вчера не целовал? Бэкхен поперхнулся едой, услышав вопрос. — А должен? — Нет. — быстро ответил парень. На этом разговор и закончился. Зато в дверь позвонили, а после жестоко заколотили в дверь кулаком. Бэкхен стек со стула в прихожую, открывая дверь и просто жалея, что не может отмотать время назад и отговорить себя открывать дверь. А судя по масштабам катастрофы, нужно было уже искать новое жилье. — Почему ты не приехал забрать меня из аэропорта? Я вообще-то твоя девушка. Сыльги осталась все той же модной дамочкой из Нью-Йорка, а в нашем случае прямиком из Лиссабона. Ее волосы были собраны в высокий хвост, на плечах болтались бретельки легкой кофточки, а на бедрах юбка. Тонкий слой макияжа, что, казалось, она приехала сюда прямо с подиума, а не с аэропорта. Хотя чемодан за ее спиной говорил о многом. — Я больше не твой парень, — вновь повторил Бэкхен, опираясь плечом на дверной косяк. — Смешно, а кто же тогда? — Ким Чонин, — Сыльги захохотала, замахав рукой в воздухе. — Это так. Интрижка. Я же тебя люблю, — наклонила голову модель, отчего ее хвост заструился за спиной с необычайной красотой. — Бэкхен, это кто? Стоит так же упомянуть, что Чанель весь день ходил в одном белье, потому что большую часть времени лежал в кровати и вставал только до холодильника. Стоит так же отметить Бэкхена в его большом махровом халате, под которым были только шорты на завязках. Теперь фотограф смотрел на Сыльги во все глаза, пока девушка в отчаянии листала что-то в телефоне. — Малыш, это конец. Я у этого… ненормального жить не останусь. У него тут парень голый, прикинь! Перебираюсь к тебе. Жди. Отлично. Больше никогда не пей ничего, Бэкхен. Особенно вино. Особенно с Чанелем.