Ведьма

В Академии её никто не убивает в первый день. И во второй. И в третий. Ким перестаёт считать очень быстро — вот, кажется, пятый, или прошла неделя? Это уже неважно, в Городе Смерти куча людей, среди них попадаются даже кишины, с которыми расправляются крайне быстро, никому из учителей до неё нет никакого дела, её поселили в общагу, платят стипендию, кормят самой разной едой. Город — одна сплошная суета, сначала ей очень сложно, новые лица, новые имена, новые правила, крики, смех, бумаги, уроки, сделай то, сделай это, почему ты сделала так? Ким теряется в этих лицах, с осторожностью всматривается в них, но убийц не видит. Только детей — нелепых, глупых, беззащитных, которые будто и сами не до конца понимают, что они тут забыли и что им делать. Сначала Ким кажется, что это всё большой поток новичков, ничего не соображающих и не умеющих, пока не начинает замечать, как эти же дети берут задания, рассказывают о своих ужасных драках с монстрами и выходят на нетвёрдых ногах из медпункта. Ким присматривается к ним, обходит стороной и следит, но ничего жуткого в них не видит. Она держится подальше от опытных бойцов и учителей, насколько это возможно, но с каждым днём чувсвтует себя всё спокойнее и комфортнее. Будто бы она вписалась, будто бы она принадлежит этому месту — такая же неловкая, нелепая и чудная. Она улыбается каждому, старается помогать и быть обходительной — не вызывать подозрений, в общем; чтобы в ней, такой хорошенькой и милой маленькой девочке с длинными розовыми волосами никто и не увидел потенциальную угрозу. Эта тактика - весьма распространённая среди ведьм и работает очень хорошо: они всегда застают людей врасплох. Сложно видеть опасного безумного врага в милой девушке, что строит тебе глазки и способна вести себя подстать рамкам любого общества - все покупаются. Ким никогда не делала ничего такого в одиночку без каких-то других уловок и прикрытий: травнические лавки дают тебе некое право и определённую свободу - на странное поведение и секреты. Но её улыбки и кокетливое перебирание волос вкупе с ясными взглядами работают на удивление прекрасно: Ким не просто вписывается - она становится чуть ли не лучшей, её имя на слуху, незнакомые люди ей улыбаются, предлагают помощь. Ким находит в шкафчике письма, на своём месте в классе — подарки. Она кусает губы в восторге — вот бы мама видела, как она ловко всех дурит, пользуется расположенностью для одолжений, ест за чужой счёт. Когда её кто-то без вопросов угощает едой из мест, где она росла и жила, она не обращает внимания. Когда кто-то ей дарит плюшевого енота, ей становится неуютно, и она начинает судорожно вспоминать, что и когда она говорила про свою любимую еду, и упоминала ли места, где жила? Она думает об этом постоянно, держит в сознании, и поэтому начинает замечать: люди знают её любимые цвета, её предпочтения, её поведение. Взгляды на ней — днём и ночью, все знают, куда Ким пошла, как проводит вечер, где она живёт. Кто-то из самых отбитых намеренно следит за ней, когда она даже не подозревает. Ким сидит в своей комнате с ворохом признаний и понимает: господи, как же она облажалась. Горло сжимают холодные склизкие пальцы страха и перед глазами плывёт. Она отказывается от подарков, не отвечает на письма, дёрганно улыбается и избегает вопросов. Но люди уже знают слишком много, хотят слишком много, Ким начинает врать на любой вопрос, неловко и нелепо, пытается попасть в свою ложь действиями и поступками, но лжи так много и знаний о ней так много - Ким загнала себя в ловушку всеобщей любви и уважения, и выхода из неё нет. Она хуже учится, плохо спит, не помнит, о чём и как врала, что кому обещала; в переулках мерещаться тени, порой это не тени, а парни или девчонки, которые взаправду следят за ней. Одни и те же вопросы, они и те же улыбки, Ким, как твои дела, Ким, а что ты делаешь сегодня вечером, Ким, тебе помочь с домашкой, Ким? — Да пошёл ты, — выдыхает Ким впервые за всю, наверное, жизнь, и впервые чувствует облегчение. Парень вскидывает брови и вместо тысячи других предложений и вопросов долго молчит, а потом осторожно спрашивает: — Что? Ким сглатывает. И, буквально усилием воли, выдавливает ответ: — Отстань от меня. Грубость даётся с трудом, и Ким чувствует, как к лицу приливает жар. Но мальчишка просто испуганно кивает головой и молча отходит. Все остальные, кто это видел, вместо тревожных вопросов и предложений о помощи, просто разворачиваются и делают вид, что ничего не видели. Она сейчас буквально будто бы отключила всё внимание, поставила барьеры, выбралась из своей клетушки; впервые за это множество бесконечных дней Ким чувствует, будто она может управлять ситуацией. О, она всегда могла. В тот же день она приходит в общагу и запирается в ванной, долго смотрит на себя, на своё милое аккуратное лицо, и у неё руки трясутся от злости, насколько это выглядит жалко и беспомощно, как обычно. Она пришла сюда, чтобы спастись, чтобы иметь защиту, в итоге просто стала той же бесполезной засранкой, только среди ещё более осоловелых лопухов. Она не только не стала сильнее, она сама же себя загнала в позицию беспомощной жертвы, зависящей от кучки людей вокруг. Сбежала от покровительства одних под крыло к другим, только если ведьмы были опасными и грозными, её новое окружение — это кучка беспомощных детей. Только вот помимо недотёп, классами повыше, учатся дети-убийцы, для кого охота за головами давно превратилась в математику. Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, ты записываешь? Нам нужно распотрошить ровно девяносто девять ублюдков, прежде чем приструнить зарвавшуюся ведьму, иначе никакой особой силы мы не получим, надо быть внимательнее! Ох, как удобно будет для кого-то, кто её вычислит в конце концов: слабая ведьма с никчёмной магией, прячется прямо под носом среди таких же жалких детишек, и у неё нет даже отружия! Ким нервно теребит свои волосы и тут рывком выбегает из ванной, шарится по тумбочке и достаёт оттуда ножницы. Она не смотрит, просто режет и режет, прядь за прядью, где только нащупает этот бесконечный розовый шлейф. Она возвращается в ванную и смотрит в зеркало — выглядит ужасно настолько, что ей даже становится дурно, она потихоньку осознает, что натворила, и осторжно отрезает ещё пару прядок, в надежде что-то исправить. Особо лучше не становится, и вдруг она смеётся; ну да, теперь-то она точно будет внушать страх, с такой-то причёской. Её соседка застаёт Ким, когда та ползает по полу и собирает свои волосы в пакет. Ким поднимает на неё взгляд и, ничего не говоря, возвращается к уборке. Больше никаких объяснений. Никаких заискиваний. — Что за уродка это сделала? — почти в бешенстве выплевывает её соседка, готовая на части разорвать преступницу, чтобы защитить её — светлого ангелочка. — На этот раз прощаю, но в следующий советую хорошенько подумать, прежде чем называть меня уродкой, — спокойно говорит Ким и смотрит ей прямо в глаза. Она тут же хочет отшутиться — по привычке и в надежде не портить ни с кем отношения; но останавливается приоткрыв рот, завороженная эмоциями её боевой соседки. Она смотрит на неё с ужасом — а потом отводит подавленно взгляд и тихо выходит из комнаты. Это вроде бы ненормально и даже плохо, думает Ким. Но все рациональные мысли о нежелании привлекать новое внимание, вызывать новые вопросы - отпадают под силой очарования и восторга: слова тоже как магия. Порой они даже сильнее. И Ким это восхищает, какая-то бесконечная власть над всеми этими людьми, такая хрупкая, но приятная. Может быть, ей никогда и не нужна была магия. Может быть, ей всегда просто нужно было не бояться открыть рот. На следующий день в классе к ней подбегают сразу же — в ужасе спрашивая, что случилось. — Не твоё собачье дело, — отвечает Ким. Какая тебе разница, на свою прическу посмотри, гений, отвали к чёртовой матери. Для вежливых ответов нужно плести целые бесконечные тирады и каждому терпеливо посвящать своё внимание. Грубых ответов можно было пересчитать по пальцам, чтобы по Академии пошёл слух: у прекрасной принцессы обрезаны волосы. И принцессу сегодня лучше не трогать: она не в духе. Через пару месяцев у Ким отрастают волосы, и она идёт в парикмахерскую, чтобы ей сделали аккуратную прическу. Через пару месяцев не остается ни одного человека, который бы с ней по своей воле заговорил.