Нет смысла

      Весь день Мин не мог сосредоточиться на работе. Вновь и вновь удаляя написанное, он не мог отделаться от приятного чувства внутри. Всего через каких-то несколько часов он будет на выставке, смотреть на идеальные фотографии младшего. Пожалуй, это самый лучший вариант времяпровождения вечера пятницы. Юнги ни за что на свете не скажет Чону, что всегда хотел увидеть лучшие его снимки — гордость не позволяет, но и делать вид, что фотографии ему неинтересны, он не станет — не хочет врать. Поэтому он поднимается с удобного кресла и впервые жизни так рано уходит из студии. «Зачем вообще приходил?» — Мин пожимает плечами и радостно улыбается удивлённому лицу охранника. Мужчина крайне поражён, что главная «звёздочка» их компании уходит спустя два часа.       — Так, и что дальше? — стоя перед раскрытым шкафом, Юнги уже десять минут не двигается.       Ему всегда казалось, что вещей у него немного, однако сейчас Мин слишком чётко понимал — вещей у него дохрена. Слишком. Постояв ещё какое-то время и решив, что особо наряжаться не будет, он вытащил любимые джинсы и одну из множества чёрных рубашек. Переместившись в гостиную и уже там постояв ещё минут пять, Юнги вновь вернулся к шкафу, выуживая сразу несколько вещей и вновь направляясь к огромному зеркалу.       — И это я имел в виду, когда говорил, что наряжаться особо не буду? — тяжело вздохнув, Юнги хотел врезать себе затрещину, но вовремя остановился. Он и так уже понял, что костюм не совсем подходит под определение «не наряжаться», а вот боль в затылке будет ещё минуты три, не меньше.       — Какого чёрта я так парюсь по этому поводу? Всё-таки выставка — это что-то культурное, поэтому будет вполне логично, если приду я в этом, да? — вновь осматривая вещи на наличие складок, он заметил, что почему-то улыбается. Резко расслабив мышцы лица, Юнги покачал головой. — Если он там не порнографию вывесить собрался.       Начав насвистывать какую-то незамысловатую мелодию, Мин, наконец, отлипает от зеркала, тут же приходя в ужас от вида собственной гостиной. Когда он успел так её засрать? Он бы никогда в жизни не поверил, что способен раскидать так много вещей за какие-то полчаса.       Пришедшее сообщение от Чонгука заставило испытать ещё больший ужас — эти «полчаса» оказались в три раза больше, чем он думал. Время убираться ещё есть, поэтому Мин с тяжёлым вздохом принялся складывать то, что валялось прямо на полу. Если всё пойдёт по плану, то через час он сложит большую часть гардероба обратно в шкаф, а ещё через тридцать минут выйдет из дома. И плевать, что придёт слишком рано — покрутиться у здания какое-то время, будет выжидать секунды, чтобы опоздать минимум на пятнадцать минут. Чонгук не должен знать, что Мин как ненормальный ждал этого дня.       — Да чтоб тебя, — опуская на диван стопку аккуратно сложенных штанов, Юнги нервно проводит пальцем по экрану вибрирующего телефона. — Прокурор Ан, сколько лет, сколько зим. Что-то случилось? — прижимая технику ухом к плечу, он вновь взял вещи в руки и направился в комнату.       — Прости, я сейчас не могу подобрать правильных слов, поэтому скажу всё, как есть, — голос мужчины навевал на Мина неприятные воспоминания. Когда-то давно они часто беседовали, теперь же Юнги изо всех сил старался не контактировать с этим человеком — нужда в их общении давно пропала. — Твой отец…       — Я же говорил, не называть его так, — злость накатывает быстро, Мин даже подумать не успевает перед тем, как рявкнуть на мужчину. — Неужто он наконец сдох? — после долгого молчания, он говорит с такой насмешкой, что самому не по себе становится.       Юнги не понимает, почему прокурор так долго молчит, думает даже, что связь прервалась. Положив вещи на полку, он перехватил рукой телефон, несколько раз произнося глупое «алло» в трубку.       — Он подал ходатайство на условно-досрочное освобождение и начал сбор необходимых бумаг, поэтому… Мне передали письмо, адресованное тебе. Ты должен прочесть его и написать свой ответ, в течение месяца я должен буду передать твой ответ в администрацию его тюрьмы.       — Его выпускают? — Юнги чувствовал, как сломался его голос. Юнги чувствовал, как ломался он сам. От одной мысли о том, что этот человек может ходить с ним по одному городу, становилось страшно. Страшно, что давний кошмар вновь повторится.       — Есть множество нюансов, но если он будет чист, то, да, его, скорее всего, выпустят. Вся надежда на то, что судья обратит особое внимание на твоё решение. Не всегда, но зачастую голос пострадавшего становится решающим. Тебе нужно будет написать письмо с ответом и желательно прийти в суд, когда будет повторное слушание. Нужно встретиться — я объясню всё более подробно, заодно начнём думать над тактикой и неопровергаемых аргументах, почему он должен оставаться в тюрьме. Юнги, ты меня слушаешь?       Юнги ничего не слышал — звук прекратил доходить ещё, кажется, в начале монолога прокурора. Мин стоял неподвижно и только моргал изредка.       Страх. Противный липкий страх сковал сознание и тело. Перед глазами плясали события, которые только-только начали отступать. Тяжело дышать, кислород в лёгкие не поступает совсем, как бы глубоко он не вдыхал. Юнги не понял, как сбросил вызов, не понял, как упал на пол, чувствуя адскую боль во всём теле.       Страшно.       Впервые в жизни страшно настолько, что хочется раствориться в воздухе, стать невидимым и убежать далеко-далеко. Туда, где никто не найдёт. Юнги чувствует, как по крупицам рушится разум, как душа разбивается на части от мыслей о детстве — радостные моменты забытых дней вмешиваются с самыми отвратительными, разрывают изнутри, а парень даже сделать ничего не может.       Страшно.       У Юнги по щекам слёзы течь начинают, а одна из множества картинок перед глазами застывает, на другую сменяться не хочет. На этой картинке мама улыбается, его маленького к себе ближе прижимает, и Юнги даже сейчас материнское тепло чувствует. А ещё чувствует широкие ладони на плечах и отцовское дыхание в шею.       «Мне страшно».

***

      Юнги сминает конверт, вновь смотрит на мятую бумагу, но так и не находит в себе сил вскрыть липкий край. Осень в этом году пришла слишком рано — на календаре всё ещё август доживает свои последние дни, но вот проливному дождю и серым тучам этого не объяснишь. На душе также гадко, как и на улице, но Юнги даже злится на непутёвую погоду не хочет. Кутается в огромный шарф, кожанку запахивает и наступает прямо в большую лужу. Злится на погоду смысла нет, а вот уйти от отвратительного здания прокуратуры — да.       В голове огромный кавардак, а мысли одна другой хуже. Мозг нормально функционирует только в тепле, только вот где его найти, если и в помещениях, и в сотне слоёв одежды холод своими ледяными пальцами по спине рисует незамысловатые, но несущие глубокий смысл узоры?       — Простите, сегодня я не принимаю заказы, — Чонгук даже в сторону посетителя не смотрит, печатает что-то быстро, а потом хмурится, открывая новую необработанную фотографию.       — Не знал, что ты снял студию, — у Юнги голос грубый из-за долгого молчания. Чонгук дёргается, слыша его, а Мин не сдерживает улыбки.       — Как тогда нашёл?       — А это важно?       — Да не очень, — пожав плечами, Чонгук долго о чём-то думает, но всё-таки отталкивается от стола. Проскользив несколько метров, поднимается со стула и к окну подходит, тыкая на несколько кнопок на аппарате. — Кофе?       Желаемое «нет» почему-то выходит бессвязным мычанием, которое воспринимают, как согласие.       Юнги не знает, почему пришёл, но уходить не хочется. Вот совсем. Он не понимает, то ли уютная обстановка небольшой комнаты, — которую младший гордо назвал Золотой Студией, — так действует на его изрядно уставший за последние несколько дней мозг, то ли сам Чонгук, так необычно по-домашнему выглядящий в этой огромной вязаной кофте и круглый очках, явно декоративных.       — Так и будешь там стоять? — у Чонгука в голосе беспокойство и… нежность?       Две дымящиеся кружки опускаются на стол, а Юнги всё также не двигает. Он не знает, с чего стоит начать разговор. Извиниться? Объяснить причину своего глупого поведения в последнюю встречу? Или, может, вообще не стоит вспоминать об этом? «Мин Юнги, ты придурок», — думает, но всё равно улыбается, когда чужие тёплые руки начинают снимать с него верхнюю одежду.       — Почему без зонта? Дождь ведь с самого утра идёт, — Чонгук головой качает, говорит с упрёком, но вовсе не злится.       А, собственно, за что? Да, он недоволен тем, что старший никогда не думает о своём здоровье, но ведь Юнги сейчас здесь. Пришёл сам, выглядит совершенно убитым, но больше не грубит, позволяет касаться себя, убирать капли с лица и вытирать небольшим полотенцем волосы. Это главное, а не то, чем обернулась его попытка устроить им свидание.       — Что случилось? — вопрос глупый и банальный, только Чонгук просто не может промолчать. Юнги слишком тихий, слишком странный, слишком подавленный. А ещё к груди слишком сильно прижимается, руками талию обвивает, и даже как-то не верится в реальность происходящего.       Юнги не отвечает, чуть-чуть головой качает, мол неважно, и произносит так тихо, что Чону прислушиваться приходится:       — Давай просто постоим так ещё немного.       И они стоят. Чонгуку не хочется думать о недоделанной работе, о поджимающих сроках нескольких заказов, даже больше знать не хочется, почему Юнги не пришёл на выставку. Желание согреть это маленькое щуплое недоразумение только растёт, пожирая всё остальное.       А Юнги опять ломается. Чувствует, как с каждой секундой кусочков всё больше отваливается. Они падают куда-то вниз, — Юнги понятия не имеет, куда, — обо что-то твёрдое разбиваются и в пыльную крошку превращаются. Он не знал, как много от него останется этим вечером, но знает, уверен — обратно он себя больше не соберёт. Не в этот раз.       — Думаю, я должен извиниться, — не отрывая взгляда от белой пенки, Юнги так и крутит полную кружку в руках. У него вообще в последнее время так часто — наливает/заказывает/просит, чтобы сделали, но так и не пьёт ничего. Почему-то сидя вот так на удобном диване напротив понимающих нежных глаз, он чувствует себя на приёме у психолога. Нет, не таких, к каким ходил он, а тех, что показывают в американских сериалах. — Во-первых, за то, что не пришёл на выставку. Нужно было предупредить тебя. Во-вторых, за то, что нагрубил в тот день. Я признаю, что не следовало срываться на тебе, но я не стану забирать свои слова обратно. Я… Я уверен в том, что сказал тогда.       «Юнги, остановись…»       «Так будет лучше».       — Я вёл себя как мудак с самой первой встречи. Причины всегда были разные, но факта это не отменяет. Сейчас я просто хотел, чтобы ты понял, какого это любить кого-то и вроде чувствовать взаимность, но и в тоже время не быть в этом уверенным.       — Что ты хочешь сказать? — Чонгук правда не понимает, но не хочет знать ответа на свой вопрос. Только всё равно почему-то спрашивает.       — Я хочу прекратить наше общение. Как я уже когда-то говорил: мы не можем дружить — я не умею, а учиться не хочу; мы не можем встречаться — у одного из нас нет чувств. Мы поменялись местами, теперь любишь ты, а я просто пользовался этим. Недолго конечно, но всё равно. Я так не могу. Я хотел отомстить тебе, заставить прочувствовать эту боль, когда плюют в душу, но не могу — больше нет времени играть в эти игры. Чон Чонгук, с этого момента забудь, что вообще знал меня когда-то, что я был частью твоей жизни. Забудь. Найди себе кого-нибудь более подходящего, милого и доброго человека, который заставить поверить, что этот гнилой мир ещё можно спасти. Потому что я точно этого сделать не смогу. Даже если бы у меня были чувства к тебе, не смог бы.       — Скажи это… — у Чонгука взгляд пустой, подавленный и в нём столько боли, что, кажется, утонуть в ней можно. И Чонгук тонет. Чувствует, образовавшуюся внутри бездну, похожую на Чёрную дыру, которая засасывает всё вокруг. А, может, это и есть Черная дыра — Чонгуку плевать. — Скажи…       — Я не люблю тебя, Чонгук. Уже давно. Всё, что происходило в последнее время, было лишь игрой и детской жаждой мести. Ничем большим.       — Откуда мне знать, что ты не врёшь?       — Впервые с нашей встречи в клубе я говорю тебе правду.       — Уходи, — такой тихий шёпот, что Юнги не слышит даже.       — Что?       — Уходи.       Юнги слышит в голосе что-то такое знакомое, что невольно улыбается. Чонгук сквозь зубы проговаривает, злость неконтролируемую сдержать сжатыми кулаками пытается, а Юнги в нём себя видит. Тогда, когда-то давным-давно, он так же сидел сутулый, с опущенной головой и полный злости. Только вместо стула была коляска.       Дождь сильнее чем прежде по лицу хлещет холодными каплями, за ложь грязную наказывает, но Юнги знает — этого недостаточно. Он сам себе Ад устроит, уже начал. Юнги реветь, как девочке маленькой, хочется, себя ненавидеть — тоже, Чонгука обнять и признаться, что это всё ложью глупой и большой было — безмерно. Но нельзя. На улице людей спешащих много, зонтов огромных и мешающих смотреть вперёд тоже много, но он продолжает идти. Врезается во всех подряд и даже прощения просить не собирается. А смысл? Они ему никто, он им — тоже. Просто прохожие. Врезались, забыли, разошлись. Почти такая же схема, как и у них с Чонгуком. Просто более простая. «Чем проще, тем лучше», — кивает непроизвольно и дальше бредёт, в лужи огромные наступая.       В кармане рука сжимает помятый конверт, который всё ещё запечатан. Только ненадолго — в тёплом номере Юнги давится алкоголем, набирается решительности и разрывает влажную бумагу. И опять медлит. Ещё несколько стаканов выпивает и, наконец, разворачивает письмо, просто глупо уставившись в родной знакомый почерк.