И все-таки Майкл

      Утром круг замыкается: я просыпаюсь и вижу теплый желтый свет, льющийся в комнату из щели между плотными портьерами. Рука Майкла обхватывает меня поперек живота, я чувствую его дыхание на своей коже.       Наверное, больше ничего и не нужно говорить?       ***       Домой я возвращаюсь около одиннадцати. На улице холодно, и я не удивляюсь, когда вижу Барри — он сидит в холле, прислонившись спиной к радиатору, в своем неизменном черном пальто и вязаной шапочке. Пальцы с въевшейся грязью листают потрепанный глянцевый журнал. Притормаживаю возле него и ссыпаю ему в руку мелочь.       — Благодарю, — хрипит он, смотрит на меня и щурится. — Знаешь, а к тебе там какие-то хмыри приперлись. Только что слышал, как твоя хорошенькая соседка грозилась спустить их с лестницы.       — Спасибо, — бормочу я и бросаюсь наверх, прислушиваясь на бегу: действительно, откуда-то сверху доносятся резкие голоса — мужской и женский. Это Джанет с кем-то яростно ругается по-испански.       — Asqueroso! — кричит она. — Не буду я вас пускать в квартиру! Еще чего! Веsа mi culo!       Влетаю на площадку четвертого этажа. Дверь в квартиру нараспашку, в проеме огородным пугалом торчит Джанет — в полупрозрачной ночной сорочке, с растрепанными волосами; под глазом у нее наливается свежий синяк. Она орет на лысоватого мужика в коричневом костюме, а чуть в стороне стоит девушка с забранными в высокий хвост волосами и, кажется, снимает происходящее на телефон.       — Эй! — я иду прямо к Джанет. — Где Майки? Что случилось?       Увидев меня, она вся подбирается, но мужик в костюме начинает говорить раньше, чем Джанет открывает рот.       — Мистер Макэвой? — спрашивает он.       — Да, а вы кто?       — Сэмюэль Харрингтон, Служба защиты детей. — Он указывает на девушку с телефоном: — Моя коллега Марта Кросс, социальный педагог. Можем мы войти?       Джанет наконец уступает дорогу, и мы заходим в квартиру. Майки выбегает нам навстречу, бросается ко мне. Лицо у него сонное и заплаканное. Девушка с хвостом продолжает снимать.       — Уберите телефон! — рявкаю я. — Что вообще происходит?       Я зол и напуган не меньше, чем Майки.       — Марта, он прав, можешь выключить запись, — Харрингтон кивает ей. — Мистер Макэвой, все в порядке. Это всего лишь стандартная проверка. Поступила жалоба о возможном пренебрежении родительскими обязанностями. Мы хотим во всем разобраться и, при необходимости, помочь. Что касается видео... Его мы начали записывать, когда эта молодая особа, — он бросает взгляд на Джанет, — начала нам угрожать.       Я поворачиваюсь к сыну:       — Иди в свою комнату и поиграй пока, хорошо?       Он скрывается в детской, а я отвожу Джанет в сторону и тихо спрашиваю:       — Откуда у тебя этот синяк?       — Да ерунда, — она шмыгает носом. — Ночью Пабло заходил.       — И ты его впустила?       Пабло — это один из ее ухажеров, парень настолько же неприятный, насколько и опасный.       — Нет конечно! — она фыркает. — Мы с Майки уже спали, а он начал долбиться в мою дверь и орать. Чуть весь дом не перебудил. Ну, я к нему вышла, мы поцапались. Он уверен, что мы с тобой любовники...       — Так, а дальше что было? Почему ты не пускала этих... из соцслужбы?       — А откуда мне было знать, что они из соцслужбы? — шипит Джанет. — Больно я поверю каким-то там удостоверениям!       — Ты правда им угрожала?       — Не знаю, — она отворачивается. — Не помню... может быть.       — Ладно, — говорю я. — Спасибо. Иди к себе, я с ними сам разберусь.       Шумно топая, Джанет выходит из квартиры, я закрываю за ней дверь, и Харрингтон хозяйским жестом приглашает меня на мою же собственную кухню. Невольно смотрю на окружающее его глазами и вижу пятна на потертом линолеуме, крошки на столе и тенета паутины по тем углам, куда не дотягивается пылесос. В раковине полно грязной посуды, на подоконнике открытая бутылка с вином, рядом стопка неоплаченных счетов. На столе — коробки с сухими завтраками и никакой тебе полезной детской еды вроде брокколи и рыбьего жира.       — Мистер Макэвой, — Харрингтон аккуратно присаживается, открывает блокнот и кладет его на краешек стола. — Мы обязаны проверить, выполняете ли вы свои родительские обязанности. Не могли бы вы ответить на несколько вопросов?       Они спрашивали о Джанет и о том, где я провел ночь.       Хотя, конечно, больше всего их интересовала Эми.       Почему я не связался с детским психологом, когда она ушла? Почему не обратился за помощью? Не сказалось ли это на здоровье и развитии Майка?       Потом эта Марта Кросс попросила разрешения «осмотреть квартиру», и я, конечно, сказал: «Да, пожалуйста», — и мы втроем потащились сначала в детскую, где Майки играл в Лего, запустив очередной психоделический мультик на своем планшете, а потом — в мою спальню, где, естественно, был бардак, пыль, не заправленная с прошлого утра постель и отпечатки кружек на столе. Харрингтон что-то писал в своем блокноте. Марта фотографировала комнаты.       Я спросил, кто на меня пожаловался и почему.       — К нам обратились с опасениями, что вы не в состоянии содержать сына, и мы обязаны были проверить, так это или нет. — Харрингтон поджал губы. — Имя того, кто подал жалобу, мы разглашать не вправе.       «Не в состоянии содержать...» В голове моментально всплыли слова Веры Вудвилл о «безработном актере».       — И что дальше?       — О результатах проверки мы вам сообщим в скором времени, — сказал Харрингтон. Марта лишь улыбнулась — то ли ободряюще, то ли сочувственно.       После того, как они ушли, я позвонил Джессике, вылил на нее весь свой страх и долго, благословенно долго слушал, как она говорит, захлебываясь от возмущения:       — ...с ума они там все сошли, что ли? Ты работаешь, зарплата у тебя нормальная, за квартиру платишь в срок! У Майки своя комната, игрушки, одежда, книги. Он спокойный, умный, развитый мальчик! Пусть только попробуют... Что? Да пошли они в жопу со своей комиссией!..       ***       Утром Майкл ждет нас у ворот школы. Он стоит возле кованой створки, подняв воротник пальто и спрятав руки в карманы, и рассеянно кивает в ответ на приветствия спешащих в школу учеников.       — Привет, дядя директор! — радуется Майки, увидев его.       — Привет, — отвечает тот, улыбаясь. — Иди в школу, хорошо? Нам с твоим папой нужно побеседовать.       Майки машет мне рукой и убегает. Мы отходим в сторону. Я смотрю на Фассбендера и... черт, как же это теперь сложно — просто смотреть.       — Джеймс, — он хмурится. — Ты почему вчера ничего не сказал?       Я действительно не стал ему рассказывать о визите соцработников, хотя накануне вечером мы с ним переписывались.       — Ты уже в курсе?       — Они прислали письмо на электронный адрес школы. Но если бы ты предупредил, я мог бы еще вчера позвонить знакомому в соцслужбу и спросить, в чем суть жалобы, будут ли они собирать комиссию, ждать ли тебе визитов психолога и врача.       — Думаешь, все настолько серьезно?       — Не знаю, Джеймс, — он вздыхает. — Но я выясню.       — Они могут забрать Майки?       Этот вопрос долбится в моей голове со вчерашнего дня, вертится на языке, стучит в сердце, но только сейчас, когда я произношу это вслух, мне становится по-настоящему страшно.       — Нет, — Майкл мотает головой, — нет конечно! Даже не думай о таком. Эта система устроена так, что семье будут помогать до последнего. Изъятие ребенка — крайняя мера, а ты не давал им ни единого повода...       — Точно? — спрашиваю я с подозрением.       — Точно, — говорит он твердо, и я глубоко вздыхаю.       — Сегодня ты встречаешь Майка?       — Нет, Джессика, — отвечаю я. — У меня репетиция.       — Тогда я вечером тебе позвоню, хорошо?       Я киваю. Он легонько сжимает мое плечо на прощание и уходит.       В театре меня встречает Саманта, самая заслуженная наша актриса и одновременно — главный бухгалтер «Пилигрима». Вид у нее растерянный и виноватый.       — Джеймс, — тянет она, не глядя на меня. — Тут у нас возникло небольшое недоразумение...       Саманта сейчас в образе Эйлин, на ней поношенное платье в цветочек, плечи укрыты шалью, а глаза прячутся за стеклами огромных очков, отчего она похожа на престарелую стрекозу.       — Что такое?       — Нам звонили из социальной службы, — мямлит Саманта. — Спрашивали, действительно ли ты тут работаешь.       — И? Возникли какие-то проблемы?       — Если честно... да, — она почти шепчет. — Я была вынуждена сообщить им, что официально ты у нас не устроен.       Я каменею.       — Как это? Что значит «не устроен»?       — Помнишь, весной ты писал заявление на увольнение? — частит Саманта. — Мы все тогда их писали. Это делалось для того, чтобы закрыть одну фирму, ну, то есть театр, и открыть другой, под тем же названием, но с другими данными для налоговой инспекции. Чтобы сохранить льготы...       — Ну, и?       — В общем, ты тогда так и не написал заявление, чтобы тебя приняли в новый театр... — она воинственно вскидывает подбородок. — А я ведь неделю за тобой ходила и просила, но ты только отмахивался.       Она права. Я вспоминаю, как тянул с этим заявлением — был уверен, что это пустая формальность, до которой никому нет дела. Тем более что мы закрывали сезон, и работы было по горло, а потом еще подвернулась та подработка на телевидении. Я просто забыл.       — Погоди, но я же получал деньги все это время. Разве у вас нет бумаг, которые бы это доказывали?       — Им этого мало, Джеймс, — говорит она. — Им нужен конкретный документ — о том, что ты здесь трудоустроен.       — То есть в Службе защиты теперь уверены, что я безработный? — уточняю я мрачно.       Саманта судорожным движением поправляет шаль.       — Для тебя это правда так важно? — осторожно спрашивает она.       — Ты не представляешь, насколько.       — Мы завтра же тебя восстановим, и я смогу официально подтвердить твою занятость, — Саманта откашливается. — Только напиши ты уже это заявление, бога ради!       Во время репетиции я немного расслабляюсь: образ Билли вытесняет из головы мысли обо всем остальном; но когда Грэхэм командует перерыв, и я выныриваю обратно в реальный мир, тревога возвращается. Неизвестность изматывает, мешает сосредоточиться, и в конце концов Грэхэм не выдерживает и отправляет меня домой.       Из последних сил поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж; мышцы ноют, как будто я весь день работал в поле, хочется лечь и сдохнуть. В квартире пахнет едой, из детской доносятся воинственные крики Майки и Бобби Мэя. Снимаю куртку, поворачиваюсь и натыкаюсь взглядом на Майкла. Он стоит на выходе из кухни, прислонившись к дверному косяку. В руках у него почему-то ложка.       — Привет, — говорит он как ни в чем не бывало. Оглядывается, подходит ближе, целует меня в губы — коротко и невесомо, но мне достаточно и этого: в кровь попадает доза адреналина, и я мгновенно чувствую прилив сил.       — Привет. Ты... готовишь ужин?       — Нет, повар из меня так себе, — он ухмыляется. — Я только купил продукты, а готовит Джессика. Я на подхвате.       Заглядываю на кухню. Джессика машет мне рукой, не отрывая глаз от плиты.       — Майкл, где горчица? — командует она. — Быстро горчицу!       — Что вы готовите? Курицу?       В глубокой сковороде шипит раскаленное масло, Джессика кидает туда куски куриного филе и быстро мешает их деревянной лопаткой. На соседней конфорке жарится стручковая фасоль с чесноком.       — Паприка! — кричит она, и Майкл мгновенно протягивает ей нужную баночку. — Куркума! Кориандр! Перец!       Они что, и специи купили?       — Я, пожалуй, переоденусь, — говорю я и выхожу.       В спальне Майкл догоняет меня, мы целуемся уже по-настоящему, и я чувствую себя так, будто залпом выпил полстакана виски: голову ведет, в животе и ниже разливается тепло. Стягиваю с себя джинсы, снимаю рубашку и роюсь в шкафу в поисках свежей футболки.       — Есть какие-то новости из соцслужбы? — спрашиваю я.       — М-м-м... нет, — Майкл садится на кровать. — Но я, кажется, знаю, кто подал жалобу.       — Вера Вудвилл? — я опускаюсь рядом. — Или кто-то из ее подруг?       — Это было коллективное письмо, — он поворачивает голову и смотрит на меня. — Я получил копию сегодня после обеда. Там пять или шесть подписей. Все — мамочек из вашего класса. И... ты должен знать кое-что еще.       — Что?       — Мисс Брайт рассказала, что некоторые дети отказываются общаться с Майки. Сегодня во время перерыва его не приняли в игру, хотя еще на прошлой неделе все было нормально.       — Этого следовало ожидать, — я мрачнею.       — Мы завтра же поговорим с ними, — он кладет руку мне на плечо. — А ты постарайся объяснить Майки, что дело вовсе не в нем.       Ужин проходит весело и шумно — правда, стульев на всех не хватает, и Майкл, как самый высокий, садится на перевернутую корзину для белья. Мы едим курицу, пьем белое вино, обсуждаем все что угодно — от музыки, книг и кино до лондонских пробок, — лишь бы это не было связано со школой. Около десяти я вызываю для семейства Мэй такси.       — Хорошего вам вечера, — Джессика на прощание целует меня в щеку. — Если завтра будут какие-то новости, немедленно пиши.       Я запираю за ними дверь, возвращаюсь на кухню, где Майкл моет посуду и аккуратно ставит чистые тарелки в сушилку. Смотрю на него. Как-то и без слов понятно, что сегодня он останется здесь.       — Уложу Майки, — говорю я, и Майкл кивает в ответ.       В детской я помогаю сыну переодеться, укрываю его одеялом, включаю ночник, сбивчиво рассказываю коротенькую сказку. Уже подхожу к двери, когда Майки спрашивает сонно:       — Папа, а дядя директор не ушел домой?       — Нет, — отвечаю я шепотом. — Мы с мистером Фассбендером еще немного посидим.       И полежим, думаю я, выходя из комнаты и плотно прикрывая за собой дверь. И постоим. На четвереньках. И сам краснею от своих мыслей, которые больше подошли бы какому-нибудь подростку, но никак не почтенному отцу семейства.       Душ. Секс. Снова секс.       После всего мы лежим в кровати, спать мне совсем не хочется, и я наблюдаю за тем, как по потолку медленно движутся широкие полосы света от проезжающих под окном автомобилей. Майкл не спит тоже. Я слышу его дыхание. В какой-то момент он набирает полную грудь воздуха, и я понимаю, что сейчас он задаст мне вопрос — конечно же, об Эми.       — Ты расскажешь мне о ней?       Тихие, невесомые слова растворяются в воздухе: можно сделать вид, что я их не услышал. Но я рассказываю, рассказываю долго, обстоятельно, в деталях, и снова понимаю, как жалко и подло звучит моя история — особенно та ее часть, в которой говорится про Брайана.       Майкл долго молчит, словно собираясь с духом перед тем, как вынести свой вердикт.       — Если я могу хоть чем-то тебе помочь... — начинает он, голос его полон сочувствия, и, черт бы их всех побрал, я этого просто не вынесу.       — Есть еще кое-что, — перебиваю я. — Ты должен знать.       Встаю, включаю свет и иду к комоду, открываю верхний ящик. Под стопкой чистых трусов лежит лист бумаги с распечатанной заметкой. Возвращаюсь к кровати и протягиваю его Майклу.       — Что это? — спрашивает он, читает заголовок, хмурится. — Рецензия на спектакль?       — Да, ее полгода назад опубликовали на одном из новостных сайтов Филадельфии, — я указываю на фотографию под заголовком. Она черно-белая, но лица актеров, запечатленных на финальном поклоне, можно различить. — Третья слева — Эми.       Майкл смотрит на меня недоверчиво:       — То есть ты знаешь, где она?       — Да. Она поменяла фамилию — может, вышла замуж или взяла псевдоним, — но имя оставила прежнее. Я нагуглил ее несколько месяцев назад. В сети мало информации, я знаю лишь, что Эми теперь живет в Филадельфии и играет в каком-то небольшом театре. Это все.       — Ну, значит, остальное — дело техники. Ищешь сайт театра, находишь контакты, звонишь туда... — бодро начинает Майкл, но осекается, увидев мой взгляд.       — Ты боишься, — говорит он негромко.       — Очень боюсь, — горло перехватывает. — Боюсь задать ей вопрос о том, почему она ушла, и услышать, что все-таки из-за меня.       Майкл снова смотрит на лист с заметкой.       — Это нужно не только тебе и ей, — мягко замечает он. — Это нужно Майку. Не бойся.       «Я тебе помогу», — слышу я в его интонации, читаю в его глазах, в выражении лица. И думаю, что не заслужил ни его сочувствия, ни его помощи.