кофейня с видом на террасу

      — Ты не понимаешь, Намджун, — Джин сочувствующе качает головой.       — Тогда, черт возьми, объясни мне! — - Намджун переходит на крик, и Джин морщится: в Намджуне ему нравилась его уравновешенность, холодность, но сейчас из-за своей излишней эмоциональности он раскрывается перед Джином — как книга.       — Ты действительно хочешь это слышать?       — Если бы я не хотел, ты бы уже давно был там, — тихо проговорив, Намджун рухнул в кресло, закрыв лицо руками. На какое-то мгновение Джину стало жалко Джуна — он ведь не виноват, что смог полюбить такое чудовище. Джин закрывает глаза и видит свои руки, полностью измазанные в чужой крови. Поздно, слишком поздно что-либо менять.       — Я не убивал их.       — Джин, прошу тебя… — Намджун смотрит на него умоляюще и просит соврать.       — Не прерывай меня и слушай. Я не убивал их, чтобы они стали частью меня или чтобы издеваться над их телами, нет: я творил, я создавал искусство — вверх всего бытия. Каждый скульптур находит свой материал, каждый творец — свою музу, понимаешь? Я искал, долго и упорно, я продолжал, мучился, терпел и, наконец, нашел.       — Ты убил их и расчленил тела.       — Я был о тебе лучшего мнения, Намджун. Я думал, ты сможешь меня понять, но ты все так и остался лишь ищейкой.       — Ты возвел себя в ранг Бога, вообразил, что ты такой же творец, как и он, но ты лишь извратил понятия, вывернув все наизнанку.       — Джуни, Джуни, я создал из них вечную красоту, что останется даже после того, как ткани истлеют, они всегда будут жить такими красивыми и молодыми, — он ласково прикоснулся к щеке Намджуна, — ты все так и не понимаешь, — Скоджин прижимал его к себе, словно мать, утешающая хнычущего ребенка. Намджун стискивает кулаки, цепляясь за рубашку хена, и иногда вздрагивает в такт страданиям. — Ну же, Намджуни — большой мальчик, не стоит плакать.       — Хен, — в первый раз его зовет Джун. Сокджин вздрагивает, а на губах появляется ласковая улыбка.       — Не думай ни о чем, Джуни, хен позаботится о тебе, — Джин вытягивает его, загнанного, уставшего к себе, в теплую кровать и так накрывает из одеялом.       — Я в одежде…       — Не беспокойся, это не важно, — голова Намджуна покоится на мерно вздымающейся груди Джина, он чувствует еле улавливаемый парфюм старшего, чувствует кожей улыбку на блуждающих губах, как рука ворошит его волосы. Джун смотрит куда-то в сторону, поверх предметов. В голове пусто, и не хочется ни о чем думать. Хочется спать — глаза сами закрываются — и чтобы завтрашнее утро никогда не наступало.       Намджун так и не смог сделать свой выбор, оставив все как есть.       Значит, завтра они найдут два трупа, вместо одного.       Но все это завтра.

***

      Дышать в тесном багажнике становится труднее, нехватка воздуха впивается острыми иголочками в легкие. Чимин мычит, до крови стирая запястья рук от тугой веревки, рот все еще заклеен скотчем. Паника охватывает его, баюкая, как младенца, в порыве отчаяния Чимин пару раз бьет связанными ногами по сидению, чувствует, как машина Джина покачивается, и как от бесплодной попытки дыхание учащается, сокращая и так небольшой запас воздуха.       Хосок освобождается от душащих его оков благодаря пачке лезвий, оставленных Джином, слезы застилают глаза. Он не такой дурак, чтобы снова лезть в петлю. Хосок режет запястья неровно, откидываясь на бортик ванны под сладкий усыпляющий голос, приговаривающий «так было надо».       — Так было надо, — проговаривает вслух Хосок, смотря на белые потолки в ванной, — так было надо.       Юнги лежит под двумя осинами, в тени, отбрасываемой кроной деревьев. Прохладный ветерок заносит спящего Юнги пожелтевшими листьями, он подгибает под себя ноги, словно пытается согреться и спрятаться от холода. Блеклые, стеклянные глаза, не моргая, смотрят в небо. Выбор — это роскошь, которой у него уже не будет.       Чонгук прикрывает глаза, из-под опущенных ресниц наблюдая за Тэхеном; плавные движения становятся нервными, а в уголках глаз плещется горечь вперемешку со страхом. Тэхен — самый близкий человек рядом с Намджуном и Чимином, а внутренний голос противно добавляет: «Единственный оставшийся в живых». Чонгук мотает головой, прогоняя дурное предчувствие, а взгляд притягивает та злополучная фотография. Профессиональная съемка видна сразу, дурацкие рыженькие занавески на кухне как окаймление семейной идиллии.       «Идиллия, где нет места для тебя», — писклявит внутренний голос. Чонгук не замечает, как оказывается около Тэхена, но прекрасно запоминает, как тот вздрагивает от чужой руки на плече, а глаза его распахиваются от испуга. Чонгук хочет поддержать, сказать, что все в порядке, обнять и никогда не отпускать, но вместо этого сжимает плечо до боли, до синяков под одеждой и дрожащей улыбки.       — Есть какие-нибудь новости? — спрашивает Тэхен, пытаясь придать лицу приветливое выражение, и Чонгук отворачивается. Однажды он запрет Тэхена в своей квартире, от греха подальше, и это расплывчатое «однажды» становится с каждым днем все ближе и ближе.       Намджун смотрит в глаза Джину и Джин чувствует что-то дикое и необузданное в его взгляде; кожа на загривке покрывается мурашками, а во рту пересыхает от адреналина и любопытства. Он искоса посматривает на металл, прижатый к груди, и давит тихий смешок. Намджун был готов прочесть в глазах напротив все, начиная сомнением и заканчивая упреком, но не находит и следа этого — только какое-то детское, озорное предвкушение от шалости. Первый раз Намджун видит такое лихорадочное возбуждение. И чем больше становится игривый блеск в глазах Джина, тем сильнее омрачается лицо Намджуна.

***

      Пистолет Намджуна упирается в грудь Джину, в самое сердце, Джин придерживает Намджуна за плечо у края многоэтажки.       — Какова вероятность упасть с двадцать пятого этажа и остаться живым?       — Примерно такая же как получить выстрел в сердце.       — Нуле.       Оттолкнул.       -.вая…       Выстрел.

Оглянись.

Этот мир полон любви.