***
Золотая Неделя — великолепное время для клубной деятельности. Члены спортивных секций выезжают куда-то за город, на специализированные базы, тренируются там до потери пульса, повышая свои навыки. Тот, кто не состоит в спортивных кружках и предпочитает более спокойное времяпровождение, тоже может насладиться теплыми весенними деньками в компании людей, которые разделяют твои увлечение. К примеру, клуб каллиграфии Академии Тоуо на три дня отправлялся на тематический семинар у подножья горы Митаке. Желающая, чтобы её президентство вошло в историю как лучшее, Каэда-сэмпай с огромным трудом упросила студенческий совет и руководство школы выделить деньги для поездки. Масами в последний раз проверила по списку собранные вещи и, убедившись, что всё необходимое она взяла, попрощавшись с мамой, бодренько выбежала из квартиры. Погода была по-весеннему прекрасной и праздничной. В ожидании чего-то грандиозного, живот сводило, а на губах, против воли, расцветала незаметная, но весьма радостная улыбка. Было так хорошо и легко, что временами девушка с неторопливого шага переходила на лёгкий бег. Притормозив у автомата с напитками, Масами купила себе бутылочку холодного апельсинового чая и поспешила дальше. Проходя мимо супермаркета, она заприметила высокую, широкоплечую, выделяющуюся на фоне остальных фигуру и мельтешащую рядом розововолосую макушку. Девушка прибавила шагу, чтобы не столкнуться с парочкой, но Момои заметила её раньше, чем та успела скрыться в толпе. — Доброе утро, Киёмори-чан, — Сацуки широко улыбнулась и помахала рукой, тем самым прося подождать. — Я знаю, клуб каллиграфии тоже куда-то уезжает. Масами вежливо пожелала откровенно сонному и даже не потрудившемуся прикрыть зевок Аомине доброго утра. Потом сообщила, что её клуб действительно на три дня уезжает на арендованную базу, и она надеется хорошо провести время. — Дай-чан, — Момои с силой пихнула снова зазевавшего друга в плечо, от чего тот едва не выронил ручку огромного чемодана, стук колёсиков которого сопровождал компанию на протяжении всего пути. — Ты ужасно невоспитанный. А где твои вещи? — спросила она, обращаясь уже к Киёмори. — Ты что, на три дня без одежды? Масами молча пожала плечами и повернулась к друзьям спиной, демонстрируя по её меркам неприлично большой рюкзак. На несколько секунд повисла неуютная тишина. Момои переводила взгляд с наплечника Масами на (судя по розовому цвету и пайеткам на крышке) свой чемодан. Аомине растеряно взлохматил волосы на загривке, а потом устало поправил два широких, висящих крест-накрест, ремешка его спортивных сумок. — Ну, — Киёмори хихикнула. — Я же не буду бегать, прыгать и потеть. Мне не нужно сколько одежды. — А как же женские штучки? — Сацуки в испуге прикрыла рот рукой и с ужасом посмотрела на свою собеседницу. — Там же будут мальчики и всякое такое! Нужно всегда быть готовой. — Ты дура, Сацки, — Аомине подтолкнул подругу в сторону школы. — К чему ей быть готовой? Ей это не нужно. Кто к ней сунется? В её клубе кроме очкастых ботаников никого нет. Масами обижено поджала губы, но промолчала. Аомине Дайки сам не многим красивее гориллы, и точно не ему судить об остальных. Из-за сказанных баскетболистом слов, девушка даже захотела пихнуть Дайки в плечо, но, вспомнив о присутствии Момои, она сдержалась.***
— Я долго думала, что бы такого интересного организовать, — стоя у школьного автобуса и следя за погрузкой вещей, вещала Ямада. — На объявление о проводимом вблизи Токио семинаре я наткнулась абсолютно случайно. Вы даже не представляете, какое это счастье и какая честь услышать самого Мори Изао! Масами закатила глаза. Каэда своими восторгами за последнее несколько недель порядком поднадоела. Участники клуба были очень рады возможности лично пообщаться с великим мастером, и были очень благодарны сэмпаю за этот шанс (Киёмори и ещё одна девочка из параллели с помощью Ясу-сан даже испекли торт и вручили его сэмпаю на последнем официальном собрании). Однако Ямада постоянно всем напоминала, что эта поездка — полностью её заслуга, и тем самым ставила остальных, пусть и неосознанно, но в неловкое положение. — Киёмори-сан, — с другой стороны парковки, где пытались поместить свои огромные баулы в маленькое багажное отделение баскетболисты, послышался слишком высокий для мальчишки голос Сакурая. — Простите, что отвлекаю, — молодой человек махнул рукой и стеснительно опустил глаза. — Просто хотел пожелать хороших праздников, отдохните как следует. Девушка помахала ему в ответ и пообещала, что так и сделает, правда, только после того, как познает дзен. Ответственный за группу Дэва-сэнсей попросил всех занять свои места в автобусе — пора выезжать — хозяевам гостиницы, в которой они будут жить, сообщили, что школьники приедут в одиннадцать — невежливо заставлять ждать. Масами одной из первых зашла в автобус и оккупировала место возле окошка. Она непонятно зачем попыталась найти в толпе спортсменов иссиня-чёрную макушку, но почему-то всё время натыкалась только на беспокойно мечущийся от одного баскетболиста к другому женский силуэт Момои Сацуки. Автобус плавно выехал с парковки и, не превышая городского скоростного режима, взял курс на восток. Национальный парк Титибу-Тама-Кай находился в двух часах езды от Токио, и потому ученики вполне спокойно могли заняться своими делами. К примеру, неугомонная Каэда-сэмпай, вооружившись экскурсионным микрофоном, продолжила свой рассказ о незабвенном Мори Изао-саме: — Он один из лучших мастеров каллиграфии во всей Японии. За последние сорок лет, которые он провёл в монастыре на севере страны, Мари-сама познал много сторон истины и научился пониманию. Это такая честь! Он выходец из самурайской семьи. Но, все мы знаем, что самураи, как сословие, были запрещены в 1947 году, в связи с … Слушать дальше Масами не стала. Впрочем, в этой затее она оказалась не единственной. Большинство студентов уже на пятой минуте поездки начали заниматься своими делами. Кто-то о чём-то тихонько разговаривал со своим соседом, некоторые слушали музыку или смотрели фильмы на планшетах. Какая-то старшекурсница быстро била пальцами по клавиатуре ноутбука, а единственный мужчина — участник клуба — паренёк из 2-D набирал смс в телефоне. Дэва-сенсей читал книгу.***
Несколько часов некомфортной городской езды стоили того, что увидела Масами по приезде на зарезервированную для студентов академии базу. Маленький домик с покатой крышей — туристическая база и пристанище недо-каллиграфов Тоуо — утопал в жидкой зелени. Широкая, но единственная на всю деревню улица переходила в ступени, а те – в горную тропу, которая вела к вершине и Храму Собак на ней. Сырой и резкий воздух казался прозрачным в сравнении с городским, пропитанным выхлопными газами. Дышать было легко, и с непривычки голова шла кругом. Хозяева гостиницы — милая пара средних лет, радушно встретили школьников у ворот. Пока Дэва-сэнсей обсуждал с хозяйкой меню на три ближайших дня, Каэда-сэмпай занялась расселением своих товарищей. К огромному удивлению Масами, она делила свой малюсенький двуместный номер с Каэдой. — Нет времени лежать и отдыхать, — Ямада остановила Киёмори, когда та попыталась расстелить циновки. — Мы должны заниматься! Поторопись, через десять минут собрание во дворе. Нужно повторить основы теории и истории, что бы завтра не упасть в грязь лицом! Масами незаметно закатила глаза — три дня обещали быть долгими.***
Масами сидела на набитом рисовой соломой тюфяке и чувствовала, как понемногу начинают неметь пятки. Мори-сама должен начать свой семинар ровно в девять утра, но Ямада-сэмпай разбудила своих товарищей в шесть и заставила делать специальную гимнастику, чтобы размять пальцы перед письмом. Столь ранний подъем не стал проблемой, особенно с учётом того, что из-за безжалостного давления совсем обезумевшей Каэды весь клуб (включая и Дэво-сенсея) в половине девятого отправился спать. Разговоры и посиделки на свежем воздухе тоже оказались под строжайшим запретом. Попытки свергнуть диктаторский режим обычно милого и приветливого сэмпая были подавлены самым безжалостным способом — нарушительниц порядка назначали главными посудомойками. После такого «зверского», как выразилась одна третьекурсница, наказания, оппозиция ушла в подполье. С половины девятого клуб каллиграфии в полном составе сидел за специально расставленными низкими письменными столиками и ожидал прихода лектора. На самом деле монах-каллиграф совсем не был похож на монаха, и уж точно не был похож на самурая. Масами подумала об этом, как только увидела пригласительный флаер, а узрев мужчину в воочию, убедилась в своих подозрениях окончательно. Мори-сама оказался семидесятилетним сухим старичком. У него было весьма непропорциональное тело с большой головой, узкими плечами и слишком длинными пальцами рук. На изъеденной старческими пятнами коже лица пролегли глубокие борозды морщин. И только глаза, влажные, умные, карие глаза с живостью молодого человека взирали на мир. — Спасибо, что нашли время прийти и послушать старика, — каллиграф опустился на такой же тюфяк, как и у остальных, аккуратно совсем моложаво подобрав под себя ноги. — Я знаю, в больших городах у современных молодых людей много важных дел. А передо мной сидят молодые, и, я уверен, очень важные люди. Никто из слушателей ничего не ответил. — Я прошу вас забыть о своём городе. И почувствовать то место, где мы с вами сейчас находимся. Вдохнуть его, пропустить через себя, ощутить его красоту, основательность и в то же время мимолетность, хрупкость. Решите, что для вас сейчас важнее – физическое или духовное. К чему в этот момент стремится ваше естество. Масами закрыла глаза и попыталась услышать свое «естество», но оно, как назло, объявило забастовку и молчало. Девушка не чувствовала каких-то внутренних эмоций. — Возьмите кисть. — Мори-сама, сам прикоснулся к стоявшей перед ним чернильнице, любовно провёл по её гладким бокам пальцами. — Думаю, вас учат, что кисть — это продолжение вашей руки, ваших пальцев. Мне кажется, это большая глупость. Кисть — это кисть. Предмет, который помогает нам писать, не больше. Если я отложу кисть, оставлю её где-то на полке и забуду о ней. Я смогу жить. Мои физические потребности будут удовлетворяться и дальше. Я буду есть, пить, смогу делать покупки. Но если я при каких-то обстоятельствах лишусь руки, то делать вышеперечисленное уже не смогу. Так как же кисточка может быть продолжением моей руки, если я и без нее полноценный человек? Кисть — всего лишь инструмент. Красиво писать вас, скорее всего, научили в школе. Но каллиграфы, в первую очередь, должны чувствовать и уметь передавать свои чувства бумаге, а та — донести их до всего мира. Где-то громко прокукарекал петух. Его зычный голос поднялся из глубины долины и широкой волной устремился к вершине, плавно растворяясь в небесной лазури. После шумного, голосистого мегаполиса, пригород казался пустынным, оторванным от цивилизации клочком земли. Пологие склоны гор поросли низкими кустарниками, на каменных отвесах, хватаясь кручёными корнями за жалкие клочки земли, спасаясь от бурь, ютились деревья. Маленькие, корявые, с выгнутыми стволами и с жидкой листвой, они мерно раскачивались в такт дыхания ветра и кланялись особенно сильным его порывам. Молодые, сочные побеги свежей травы пробивались сквозь ковёр прошлогодних, немного подгнивших листьев и высохшего под зимним солнцем сена. Узкая, каменная дорожка, ведущая от отелей к вершине горы, серой извилистой лентой петляла между валунами и уводила паломников и туристов к храму с красной крышей. Масами захотелось остаться здесь навсегда. Захотелось сидеть в этой непорочной чистоте, слушать петухов и дышать сладким воздухом. Воображение живо перенесло её на несколько веков назад, где она — единственная дочь какого-нибудь богатого даймё, который души не чает в своей наследнице, а потому закрыл её, такую маленькую и хрупкую в высоком замке, на вершине горы, поручив охрану своего сокровища резким ветрам да крутым обрывам. К ней бы наверняка приставили несколько служанок, которые каждый день надевали на Масами красивые шёлковые кимоно, расписывали для нее зонтики и веера. А слава об учёности Дочери Одиночества (как наверняка прозвали бы её поэты), неслась по всему миру. Её руки просили бы принцы из далеких стран, храбрые самураи и известные мудрецы, но отец бы всем отказывал. А потом, под покровом ночи к ней, в заточение, преодолевая всякие хитроумные ловушки и победив стражу, прокрался отважный ронин и похитил прямо из постели. Он бы оказался очень красивым, очень благородным, очень умелым, образованным и хорошо воспитанным… Эх, он наверняка должен быть абсолютно не таким, как Аомине Дайки. — Так какой же? — вкрадчивый голос у самого уха вытолкнул девушку из страны грёз, и весьма резко вернул к серой яви. Масами покосилась на склонившегося к ней Мори-саму и пожала плечами, мол, никакой, не знаю. — Слушайте внимательно, — добродушно улыбнулся старичок и положил свою морщинистую руку на её макушку. Кого слушать и что услышать Масами не знала, потому что провитала в облаках, пока мастер давал наставления, а коварный старикашка, по её мнению, это заметил, и таким изощрённым образом попытался проучить девчонку. — Вот я, глядя на всех вас, хочу писать «молодость», но, чувствуя это место, рука наверняка выведет иероглиф «свобода», — продолжал каллиграф, не отходя от Киёмори. — Неужели у столь юного создания нет никаких чувств? — Возможно, несбыточная мечта? — робко улыбаясь и опуская глаза в землю, пикнула девушка. — Знаете, та которая есть, но она никогда не сбудется, потому что зависит не от тебя, — где-то в омутах сознания, едва различимой тенью мелькнул образ баскетбольной площадки, высокой широкоплечей фигуры, очень явно по барабанным перепонкам ударил звук мяча, попавшего в корзину, а витавший повсюду запах горной высоты, сменился запахом затхлого спортивного зала. — Не обрекайте бумагу и чернила на страдания из-за человеческой глупости. Юность прекрасна своими порывами и верой в то, что любые вершины — преодолимы, — рука с её макушки переместилась на плечо и, как-то тепло его сжав, взмыла в воздух, указывая пальцем в синее небо. Масами с сожалением подумала, что порой философов и стариков понять сложно. Потому что, чаще всего, они говорят красивые, но бессмысленные слова, тем самым пытаясь прослыть умными, а на самом деле, ничего не понимают сами.