Попробуй изменить мою жизнь

Прошлое Эрена Больно. Первое, что почувствовал Эрен, когда открыл глаза — была боль. Тогда омега ещё не знал, что она останется с ним навсегда. На всю оставшуюся жизнь. Боль тягучая, тупая и навязчивая, не дающая даже секунды от себя отдохнуть. Всё тело мерзко ныло, заставляя вспоминать произошедшее день назад. А потом от этого разрывалась душа. Картинки мелькали в голове, словно быстро перематывающаяся плёнка, и каждую секунду перед закрытыми веками Эрена сменялись отвратительные кадры — один хуже другого. И чем больше Эрен видел отрывки вчерашнего вечера, тем сильнее хотел просто умереть, быстро и безболезненно, чтобы, наконец, ничего не чувствовать. Не ощущать себя таким испачканным. От самого себя просто тошнило. Один из клиентов Карлы его изнасиловал. Или же Эрен был согласен? «Но я не хотел этого», — отчаянно думает Эрен, впиваясь ногтями в ладони до наливающихся краснотой полумесяцев, — «не хотел». «Но ты сам признал, что ты маленькая, ни на что негодная шлюха», — гнусно нашёптывает собственное подсознание. От этого воспоминания в горле встаёт несуществующий, но слишком ощутимый мокрый комок — не вдохнуть. В районе солнечного сплетения нещадно разливается обжигающее отчаяние, в глазах скапливаются горячие слёзы, которые медленно и неприятно стекают по щекам, стягивая кожу, в конце концов срываясь на жёсткую подушку. Эрен даже не думал, что можно чувствовать себя настолько плохо — сколько дерьма он пережил, а сейчас просто сломался. Он был таким грязным. Дико хотелось соскрести кожу со своего мерзкого тела, отодрать пластами, оставляя лишь мышцы, может, хоть так Эрен перестанет ощущать себя осквернённым. Почему-то в голове всплывает цитата, Эрен даже не помнит, откуда её знает, но именно она сейчас не даёт покоя его уставшему разуму: «тело — это храм». Болезненная усмешка трогает его губы. «Если моё тело храм, так почему же в нем поселился дьявол?» «Потому что он пришёл, чтобы испачкать тебя, запятнать. И у него это получилось» Эрену хочется рыдать в голос, бить стены руками, рвать и метать, но он настолько опустошен, настолько обессилен — почти мёртв — что просто не может даже подняться с постели. Эрен хочет забыть всё, что Аарон с ним сделал. Но забыть такое невозможно, ведь как забыть то, что сломало последнюю опору где-то внутри, в самой душе. Веру в лучшую жизнь сожгли дотла, и сейчас её пепел колет Эрену глаза. Эрен помнит всё. Помнит собственный дикий страх в тот момент, когда альфа подошёл слишком близко — страх, от которого тряслись поджилки и подгибались колени; помнит грубые руки Аарона на своей коже, что словно клеймили его с каждым прикосновением; помнит чужой огромный член, безжалостно таранящий его глотку так сильно, что Эрен задыхался; помнит жёсткие, неаккуратные движения внутри своего хрупкого тела. И Эрен помнит то, что он сам позволил Аарону сделать это с собой. — У меня не было выбора, — шепчет Эрен в пустоту. «Не было», — соглашается сам с собой, но легче от этого почему-то не становится. Становится только хуже, ведь сказав это, он признаёт собственную слабость. А это слишком тяжело. Давит смертельным грузом на такого маленького человека — терпеть это невыносимо. За весь день подросток так и не смог встать с кровати. Лежал сломанной куклой, молча глотая горькие слёзы и прожигая красными глазами потолок. Засыпал Эрен только от усталости и вымотанности — не потому что хотел, просто организм не выдерживал. Сон был беспокойным, приносящим очередную порцию страданий вместо того чтобы дарить долгожданное умиротворение. Кошмары не давали покоя, и каждые два часа Эрен с застывшем в горле криком просыпался в холодном поту. Следующие два дня прошли абсолютно также — Карла его не тревожила, в принципе, как и обычно. Вчерашний вечер был единственным за несколько месяцев, когда мать зашла в его комнату — плакала перед кроватью сына, прося прощения. Скорее всего, она была невозможно сильно накуренная и пьяная, потому что обычно, у Карлы хватает сил лишь на то, чтобы дойти до дивана и потерять сознание на нём, забывая прожитый день. Но в этот раз, видимо, наркотики напомнили ей какая она ужасная мать, и она пришла извиняться. Изредка — практически никогда — Карла бывает трезвая, и тогда она старается максимально уважать личное пространство Эрена — возможно потому, что ничего другого дать не может. Эрен безразлично лежал пластом на кровати, ничего не делая, и совершенно ничего не желая. Время текло вязко и медленно, и Эрен словно погружался в какой-то странный, безэмоциональный транс, и единственное, что из него внезапно вытаскивало — это громкие хлопки дверью в комнате Карлы. А потом на протяжении часа, мальчик слышал сдавленные стоны и крики, и теперь Эрен прекрасно знал, что Карла делала там за стенкой. Ломала себя. Интересно, она тоже ощущает себя настолько грязной? Как только Эрен слышал хлопок, он заставлял себя встать с кровати и выйти из комнаты, только для того, чтобы дойти до туалета и сразу же возвращался обратно, чтобы не встретить мать или, не дай боже, её очередного клиента. От одной мысли о такой возможности животный страх пробирал до костей. А едва ли устаканившееся душевное равновесие вновь покидало его. Под вечер третьего дня желудок Эрена начал скручиваться в песчинку, рвал когтями изнутри, от голода начинало тошнить, но выходить из комнаты, рискуя увидеть мать на кухне и встретиться с ней глазами, омега был не готов. Он знал, что просто не выдержит её взгляда, Эрен даже не уверен, что ему хватило бы смелости на неё посмотреть — истерика сразу же накроет его с головой и просто уничтожит, а Карла, как обычно, воспримет всё на свой счёт. Карла может снова решить, что она ужасная, отвратительная мать и под потоком навязчивых мыслей, обязательно сделает с собой что-нибудь очень плохое. И в таком состоянии, как сейчас, Эрен вряд ли сможет её успокоить или остановить. Надо ещё немного подождать. Всё равно ему не впервой голодать, потерпит ещё какое-то время. Тем более, подросток уверен, что ему кусок в горло не полезет и его сразу же стошнит. «Со мной всё в порядке», — как мантру повторял про себя Эрен, — «со мной всё в порядке». Когда Эрен попытался произнести это вслух — мысли ведь материальны, да?; на полуслове он просто начал захлебываться солёными слезами — не может он это сказать. Язык не поворачивается. Как внушить себе то, что даже ни разу не чувствовал? Эрен никогда не был в порядке. Потом несколько часов Эрен пытался себя успокоить, но панические атаки побеждали его, поэтому приходилось кричать в подушку и разрывать ногтями кожу на руках. В первое время, на языке Эрен все ещё ощущал вязкий привкус спермы, отчего его постоянно тянуло блевать. По горлу поднималась желчь, вперемешку с желудочным соком, потому что ничего другого в организме подростка не было. Живот скручивало. Зелёные глаза, цветом которых так восхищался Аарон, к концу четвертого дня опухли так сильно, что стало больно моргать. Они были красные, выплаканные и впавшие — у Эрена уже даже не осталось слёз. Желудок постоянно навязчиво ныл, каждую минуту требуя хоть что-то, кроме холодной воды, что Эрен литрами в себя вливал — единственное, от чего не тошнило. Тело всё ещё чертовски болело — Эрен знал, что он хрупкий, но не думал, что настолько. Его оказалось так легко сломать. И под конец четвертого дня, Эрен с огромным трудом заставил себя встать с кровати и выйти из комнаты дольше, чем на пару бесконечно долгих минут. Но когда Эрен переступил порог и закрыл за своей спиной дверь, словно отделяя себя от безопасного пространства, внутри начали подниматься волны паники, а в глазах потемнело от слабости и голода. Ему страшно. Очень. Тяжело дыша, и даже не имея возможности плакать — слёз уже не осталось, подросток с трудом направился на кухню, держась за коридорную стену. Каждый шаг равнялся маленькой смерти. Хотелось развернуться и забежать в свою комнату, закрыть её на щеколду, и никогда оттуда не выходить, но переступив через себя, Эрен все же дошёл до кухни. К сожалению Эрена, там его встретила Карла, которая сидела за столом к нему спиной. Над её затылком витал сизый дым, распространяясь по всему помещению, добираясь до Эрена и своим едким запахом выжигая ему лёгкие и заплаканные глаза. Омега тихо закашлялся. Эрен, взяв всю свою волю в кулак, прошёл мимо матери, приближаясь к старому холодильнику, из которого достал кастрюлю с жидким супом. Омега старался вести себя непринуждённо, естественно, хотя Карла, на самом деле, вряд ли бы заметила разницу. Почти все полки в холодильнике были пустые. По правде говоря, Карла практически все заработанные деньги спускала на наркотики, сигареты и алкоголь, ещё реже на таблетки от своей психической болезни, и только потом, если что-то оставалось, на еду или одежду. Все вещи в их гардеробе были поношенные. Эрен не винил свою мать — не имел права. Не ему судить. Она зарабатывает деньги непомерным трудом, и только ей решать, как их тратить. Порой Карле вообще не платили, пользуясь её телом просто так. Потому что она слаба, она ничего не может сделать, не может дать отпор. — Всё в порядке, сынок? — ласково спросила женщина, создавая видимость нормальной семьи, но повернувшись к матери лицом, Эрен встретился с её стеклянными глазами. Карла отстраненно сделала ещё одну затяжку, выдыхая удушливый дым. Это всё игра, фальшивка, ведь взгляд Карлы выдавал её с потрохами — у неё почти ничего не осталось, даже сил на заботу по отношению к собственному ребёнку. Она сломана, и пустота вперемешку с болью сжирает её окончательно. Эрен видел, что его мать, словно фарфоровая ваза — красивая, но вся покрыта трещинами и почти все осколки давно выпали, оставляя лишь жалкое подобие былой формы. Карла старается любить Эрена, хоть и забыла, что такое чувство вообще существует. Эрен выдавил из себя болезненную улыбку, и тихо ответил: — Конечно, мам. Будешь есть? Говорить было тяжело, голос ломался и дрожал, впрочем как и руки, но Эрен всеми силами пытался не выдать своего состояния. Потому что ещё немного и он сорвётся, а допустить этого никак нельзя. Эрен старался дышать глубоко, не давая непонятно откуда взявшимся слезам скопиться в уголках глаз. Карла все-таки одним вопросом смогла пошатнуть его «душевное равновесие». «Я не в порядке, мам». — Нет, сынок, — сказала Карла, туша сигарету прямо об деревянный стол, оставляя на нём чёрную обуглившуюся вмятину. Её тусклые глаза, до этого смотревшие только на лицо Эрена, внезапно переместились на его тонкую шею. Эрен полностью погрузившись в свое отчаяние, забыл надеть платок и на его смуглой коже были видны выцветающие засосы. Омега, словно в прострации, поднял руку вверх и прикрыл красные пятна ладонью. Эрен не уверен в том, поняла ли его мать то, как эти отметины появились на его шее, но сомневаться в обратном было глупо — Карла же ведь не идиотка. И такие следы она сама видит в зеркале каждый день на собственной коже. Лицо Карлы немного вытянулось, рот приоткрылся, словно она хочет что-то сказать, но по какой-то причине не может, и в её взгляде мелькнули неведомые доселе эмоции. Надетая маска отрешенности спала, разбиваясь об жестокую реальность, словно стекло. В глазах женщины плескалось отрицание и замешательство, но через пару секунд там появилось то самое ужасное чувство, известное только ей — принятия неизбежности. Эрену стало ещё тяжелее дышать — Карла точно знает, что с ним случилось. — Мам? — голос срывается в истеричный шёпот. Карла быстро переводит обречённый взгляд на пол — на сына смотреть попросту невозможно, потому что больно, потому что ужас и вина, которые сжирают её душу слишком мучительны. Она достаёт ещё одну сигарету. — Всё хорошо, Эрен. Всё хорошо, — отрешенно произнесла она. Как обычно соврала. — Да, мам, всё хорошо, — согласился Эрен. И тоже соврал. Это становится семейной привычкой. Всё отлично. Суп, который ел Эрен, был жидкий, пресный, не вкусный, а ещё ледяной — обжигал холодом горло. А встать и взять соль или элементарно подогреть суп, оказалось выше сил Эрена, поэтому он просто сидел на своём месте и ел безвкусную жижу, силой заставляя себя её глотать. От последней ложки подростка чуть не вывернуло прямо на стол, но, крепко сомкнув губы, огромным усилием воли он сдержал всё это в себе. На дне тарелки осталось ещё немного бульона, но даже смотреть на него было противно, не то что попытаться доесть. Главное, что голод хоть немного был утолён. Не зная, что делать дальше, Эрен просто уставился на стол — встать и уйти морально не смог. Снова оказаться сейчас в комнате — это значит окончательно сдаться, давая своим боли и страхам победить его. Надо держаться, даже если сложно. Взгляд Эрена медленно переместился от белой тарелки до пачки маминых сигарет. Эрен впервые подумал о том, что хочет закурить. Почему-то кажется, что это помогло бы привести мысли в порядок. Должны ли подростки о таком думать? Эрен не знал. — Хочешь? — внезапно спросила Карла, и мельком посмотрела на сына. Эрен поймал её взгляд — печальный, и кажется, в нём таилась мольба о прощении. — Да, — еле выдохнул Эрен. И женщина сразу же протянула сыну одну сигарету и красную, полупрозрачную зажигалку. В тринадцать никотиновые палочки должны казаться мерзкими и бесполезными, но Эрену почему-то нравится. Нравится то, как неприятно дым обжигает горло и нос, заставляя закашляться, нравится то, что эта боль даже помогает отвлечься. И похоже теперь Эрен понимает, почему Карла курит настолько часто. Почти каждую минуту. По всему их дому валяются пустые пачки из-под сигарет самых разных марок и цветов. Их настолько много, что куда бы не посмотрел бы Эрен, на одну из них глаза точно наткнутся — даже в своей комнате, хоть и непонятно откуда они там взялись. За столом воцаряется неловкое молчание, тихо настолько, что слышно шум тлеющей сигареты и тяжёлое дыхание обоих. Карла больше не смотрит на Эрена, словно игнорирует его присутствие. Находиться сейчас рядом с ним чертовски тяжело. Один взгляд на сына, и женщина видит отражение самой себя. Это ужасно. Карла не выдерживает первой. Она ощущает такую ненависть к себе, что убивает её изнутри, словно мерзкие насекомые — они забиваются в лёгкие и дыхательные пути, не давая доступ к кислороду, сжирают по кускам её сердце, пьют её боль. А когда ненависть уходит, на плечах остаётся неподъёмный груз вины — она ужасная мать. Говорят, надежда умирает последней — Карла же убила её в себе изначально. Надеяться на лучшее всегда было глупо — женщина твердила это Эрену изо дня в день, и сегодня она в очередной раз в этом убедилась. Надежда не приносит ничего, кроме разочарования. Женщина встаёт из-за стола и, не открывая глаз от пола, уходит с кухни, говоря на последок: — Прости меня. Мне очень жаль, Эрен. Эрена начинает мелко трясти от её слов. Омега не знает, что ей ответить, и самыми красноречивыми словами являются его слёзы, которые опять льются по щекам нескончаемым потоком. Потому что Эрену тоже чертовски жаль. Пачка с десятью сигаретами остаётся лежать на столе, и Эрен, не долго думая, дрожащей рукой хватает её и засовывает себе в карман. Эрен закрывает лицо руками и сидит, пытаясь прийти в себя. Через несколько минут, Эрен слышит шаги матери — она ходит по дому, а потом останавливается в дверном кухонном проёме. — Я ухожу, вернусь... — долгая заминка, — наверное, завтра, — и прежде, чем окончательно покинуть помещение, тихо произносит, — лучше не кури часто, бросить вредные привычки очень тяжело. Эрен слышит в её голосе вселенскую грусть. Он лишь кивает в ответ. Когда хлопает входная дверь, Эрен не выдерживает — он кричит в голос, захлебываясь слезами. Как же больно. Через пару минут до него доходит осознание, что остался в доме один. Он снова один. Страх мурашками бежит по смуглой коже, по венам, забирается в лёгкие, в мышцы, в мозг, заставляя всё тело дрожать. Эрен подрывается с кухни, быстро берёт первые попавшиеся книги с полки в коридоре — не важно, читал он их или нет, вырвано ли несколько листов или страницы выцвели, ничего переживёт — и как можно скорее запирается у себя в комнате. Омега ещё никогда так не радовался, что у него есть щеколда на двери. Дышать становится немного легче. Эрен забивается в угол на своей кровати, кутается в одеяло, потому что его трясёт, достаёт книжку, и даже не смотря на названия, открывает и начинает читать. Совершенно не важно, что буквы плывут перед взором, что смысл текста теряется где-то в поломанных участках мозга, не важно, что глаза застилает пелена слёз, а руки дрожат. «Мне жаль», — сказала его мать. Эрен не знает, что хотел от неё услышать, но понимает, что точно не это. Лучше бы она вообще ничего не говорила. Солёные капли водопадом срываются на пожелтевшие листы, расползаясь по бумаге, влага превращает слова в чёрное месиво. Эрен попросту не знает, что ему делать. Никто не учит, как справляться с такими проблемами. Никто не учит, как пережить такую боль. В голове всплывает совет Карлы: «Смирись. Дай то, что от тебя хотят и будет не так больно». Аарон, кажется, сказал примерно тоже самое. Ещё Аарон сказал Эрену, что это его новая жизнь. Отвратительная жизнь, которую Эрену не в состоянии изменить. Такое чувство, будто само его существование заранее было обречено на провал. Омега делает глубокий вдох, вытирает тыльной стороной ладони текущие слезы, и говорит себе шёпотом: — Возьми себя в руки, слабак, возьми себя, наконец, в руки. Он переводит туманный взгляд на тумбочку, внутри которой лежат пятнадцать долларов, которые дал ему Аарон — Эрена понимает, что это не так уж много, но эти деньги все равно чуть-чуть согревают его искалеченную душу. Возможно, эта сумма стоит его страданий. На лекарства Карлы, конечно, не хватит — потому что в Шиганшине практически не продаются такие таблетки, а если и продаются, то цена на них чертовски огромная. Подросток понимает, что ужасно устал — постоянные переживания и слёзы невероятно выматывают, а голодание лишает последних сил. Эрен кладёт книгу на тумбочку, потом лезет рукой в карман, доставая оттуда немного мятую пачку сигарет. Омега смотрит на нечёткую картину, напечатанную на упаковке — на этот раз там изображён труп ребёнка. Маленькое красновато-жёлтое тело, тонкая, словно плёнка кожа, через которую видны переплетения синих вен, тонкие, как веточки конечности, а поверх надпись «мёртворождение». Вид, мягко, говоря неприятный, но Эрен почему-то продолжает разглядывать фотографию. Он видел мёртвых в свои тринадцать ни один раз. Население отдалённых участков Шиганшины насколько бедное, что денег на захоронение нет — люди предпочитают купить себе или своей семье больше еды, чем выкупить место на кладбище. Поэтому трупы помогут просто лежать в подворотнях, разлагаться и отвратительно вонять до тех пор, пока «могильщики» их не сожгут или не закапают подальше от города. Эти люди несколько раз в месяц, в определённые дни, патрулируют самые неблагополучные районы Шиганшины, выискивая скончавшихся — жители насколько к ним привыкли, что даже стали стаскивать мёртвых в одно место, чтобы им легче было всех забрать. Одеты эти странные люди были обычно во всё чёрное и всегда скрывали лица капюшонами. Никто не знает, откуда они взялись, но вроде бы, выполняют своего рода «благотворительность», поэтому жители быстро перестали обращать на них внимание. Своими глазами «могильщиков» Эрен ни разу не видел, может, это очередная чернушная байка, но трупы действительно куда-то девались, поэтому сомневаться в их существовании особо не приходилось. Эрен кладёт пачку сигарет на тумбочку рядом с книгой. Все эти картинки для Эрена ничего не значат, единственное, что он решил, что не будет курить только в присутствии Карлы — всё-таки это её расстроило, даже не смотря на то, что она сама предложила ему сигарету. Эрен уверен, что мать хотела, чтобы он отказался. Она хочет для сына той жизни, которой у него быть не может. Омега ложится на бок, и впервые за четыре дня нормально засыпает — то есть не видит кошмары с собственным участием. Он просто погружается в темноту. Будит его громкий хлопок дверью на следующий день. Эрен игнорирует это, сильнее заворачиваясь в одеяло, словно в кокон, чтобы продолжить спать, потому что покидать состояние «я не чувствую боли», он не хотел. Но над ухом что-то навязчиво жужжит, говоря: «Эрен, Эрен, Эрен». И только спустя несколько минут, омега понимает, что этот надоеливый звук — голос его матери. Карла зовёт его. Устало вздохнув, Эрен сваливает ноги с кровати, ставя их на холодный пол, что немного помогает прийти в себя и без явного удовольствия, все же покидает свою комнату — как есть, растрепанный, волосы на голове образовали гнездо, сонный и полумёртвый. Ресницы слиплись, глаза чертовски болят, и сил передвигаться вообще нет. Медленно переставляя гудящие ноги, Эрен всё же доходит до зала. Карла чересчур, непривычно довольная, стоит прямо перед ним, а на дряхлой тумбочке красуется новоприобретенный, маленький и старый телевизор. — Смотри, что я купила, — восторженно говорит мать, и улыбается ярко-ярко. Эрен знает, что это не настоящая улыбка — Карла искренне никогда не улыбалась — сейчас это всего лишь действие наркотиков и наступившей фазы мании. Но Эрену всё равно приятно видеть её лживо-счастливое лицо — в душе становится немного теплее. Что поделать, им другого не дано. Через силу Эрен улыбается в ответ — переступает через себя. Ему так больно. — Круто, мам, — хрипло выдыхает подросток, пытаясь сдерживать дрожь в голосе. От этих слов внутри всё сжимается. Эрен с недавнего времени тоже притворщик. Женщина кивает головой и быстро подходит к тумбочке, поднимает с пола провод и вставляет его в розетку. Карла импульсивно передаёт Эрену пульт. Омега за неимением выбора и не желая расстраивать мать — сейчас ему нет делала до приообретенной вещицы, единственное, что его волнует, так это то, как не дать слезам прорваться наружу и как удержаться на ногах, чтобы не рухнуть камнем на пол — нажимает на небольшую красную кнопку, и телевизор с тихим треском всё же включается. Сначала экран загорается шипящими, разноцветными помехами. Эрен листает вперёд и оказывается, что телевизор показывает всего четыре канала. Эрен вообще удивлён, что он работает. Несмотря на отвратительное настроение, где-то в глубине души появляется небольшой оттенок радости — это первый в их жизни телевизор. — С днём рождения, сынок, — довольно говорит Карла. — Спасибо, мам, — еле улыбается Эрен. И пересилив себя, подходит к матери, заключая её в объятия. Тяжело сейчас касаться кожи другого человека, но так надо — Карле ведь тоже плохо. Она обхватывает его руками, прижимая к себе, и Эрен, чувствуя тепло её тела, с трудом сдерживает слёзы. Карла гладит сына по мягким волосам. И Эрен молчит, что сегодня пятнадцатое мая, а его день рождения, вообще-то, тридцатого марта, потому что сейчас это совершенно неважно. Эрену становится немного легче — руки мамы нежные, не причиняющие боли. От Карлы пахнет травкой и сигаретами, но Эрен все равно ощущает её природный аромат — нежный запах лаванды. Становится так спокойно. — Эрен, смотри, что я ещё купила. Карлы отпускает его, и Эрен собрав все силы в кулак, заставляет себя успокоиться. Глаза женщины нездорово блестят, но Эрен наслаждаясь моментом, запрещает себе об думать. Из пакета она достаёт какое-то платье бледно-желтого цвета. Карла накидывает его на себя, немного пританцовывая и искренне смеётся. — Красивое, да? — довольно спрашивает. — Очень, — Эрен улыбается в ответ. — О, а вот это для тебя, — женщина кладёт платье на диван, и достаёт из пакета длинную футболку с ярким принтом и новую книгу в твёрдой обложке. Она протягивает вещи сыну. — Спасибо, — отвечает Эрен, принимая «подарки». Следом Карла вытаскивает кофе, который подросток терпеть не может, какую-то зелёную баночку — только потом Эрен понимает, что это шампунь, и пачку явно дорогих сигарет. Эрен догадывается, что мать на это добро спустила почти всю зарплату, если не больше. И понимая, что в холодильнике пусто, всё равно смотрит на Карлу с любовью и добротой, всё равно пытается радоваться — пусть Карла будет счастлива хотя бы сейчас. Хотя бы от таких простых вещей. Она заслужила. — Тебе нравится? — с придыханием спрашивает женщина. — Да, — отвечает Эрен, практически честно. — Я так рада. Женщина убирает купленные вещи подальше и садится на диван. — А давай посмотрим телевизор, — предлагает Карла, и её взгляд такой взволнованный, что Эрен, если бы хотел, то не смог бы отказаться. А он не хотел. Провести время с матерью ему удаётся чертовски редко, и он действительно ощущает себя немного лучше, когда они садятся на диван плечом к плечу. На одном из четырёх каналов играет какой-то фильм, кажется, мелодрама. Экран иногда идёт помехами, но просмотру это несильно мешает. Через десять минут, Эрен кладёт голову Карле на плечо, устало прикрывая глаза — смотреть телевизор не хочется, хочется спать. Ему сейчас так спокойно. Эрен готов сидеть так с матерью вечность — эти моменты он будет бережно хранить в своей памяти, по праву, нарекая их самыми счастливыми в его жизни. — Ох, мне через час снова нужно будет уйти, ничего страшного? — ласково спрашивает Карла, перебирая тонкими пальцами каштановые волосы сына. Как будто от ответа Эрена что-то изменится. — Ничего, мам, — тихо шепчет Эрен и закрывает глаза.