Без тебя меня нет

Прости! И если так судьбою Нам суждено — навек прости! Пусть ты безжалостна — с тобою Вражды мне сердца не снести. Не может быть, чтоб повстречала Ты непреклонность чувства в том, На чьей груди ты засыпала Невозвратимо-сладким сном! Джоржд Гордон Байрон

Леон смотрел немигающим взглядом на чёрную флешку у себя на столе. Перекинул из правой руки в левую несколько раз. Нужно было принять решение. Быстро. Времени было в обрез. Пронзительный звонок разрезал густую тишину душной комнаты. Леон ослабил ворот рубашки, знакомый номер на экране означал только одно. Времени ещё меньше, чем он думал. — Нам нужно встретиться, — услышал он напряженный голос тестя на другой линии, — срочно. Отбойные гудки. Это было не приглашение, это был приказ. Леон думал, что уехав из Греции, смог избавиться от этого сухого мира званий и регалий, однако, куда бы ты ни направился, все оставалось неизменным. От жизни не убежать. — Забудь про это дело, — сказал полковник Джевдет, устало потирая виски в полумраке дешевой стамбульской чайханы. — Я просто делаю свою работу, — упрямо отвечал Леон. — Ты не понимаешь, чем рискуешь, — терпеливо пытался донести до него тесть, — это дело тебе не по зубам. В прошлый раз ты вышел сухим из воды, — сказал Джевдет, и, не смотря на возмущение Леона, продолжил, — в этот раз так не будет, слишком многое на кону! Если эта информация выйдет наружу, полетят головы с плеч! — Пусть отвечают за свои поступки, — на лице зятя заиграли желваки, он решил идти до конца. — Я и не подозревал, что вы до такой степени похожи, — лицо Джевдета скривила невеселая улыбка, причину которой было сложно трактовать: одобрение или осуждение? — Я смогу защитить себя и свою семью, — закончил он, как ему казалось, абсолютно бесполезный разговор. Леон твёрдо верил в то, что говорил. *** Пронзительный ветер с моря пробирал до костей. Он не чувствовал холода, мозг кипел, разрываясь от мыслей, которые уже несколько недель не давали покоя. Идти домой сразу после работы, смотреть в глаза Хиляль, не имея права рассказать то, что творилось в душе, было невыносимо. Леон, каждый раз видя разочарование в ее глазах и немой упрёк, успокаивал себя, что осталось совсем немного, и он все ей расскажет. Можно было раздумывать сколько угодно, но в итоге все равно приходилось принимать решение. Леон принял. Он не смог бы отступить: с таким материалом все взорвется, молчать было бы подлостью. Леон забежал в подъезд дома: нужно было быстро собрать сумку, чтобы успеть на самолёт. На часах было половина двенадцатого, Леон нетерпеливо остановился у лифта, но работник в форме указал на табличку о неисправности и посоветовал воспользоваться лестницей. На звонок никто не ответил, Леон потянулся за ключами, удивляясь, почему Хиляль до сих пор не было дома. Хотя, наверное, так было лучше. Он должен был вернуться уже завтра к вечеру, тогда и поговорили бы. Взяв свой кожаный портфель и все необходимое, Леон прикоснулся к нагрудному карману, где надежно хранилась флешка. Было очень поздно, Леон набрал номер Хиляль: неужели опять что-то случилось в редакции, ему абсолютно не нравился этот новый ее коллега, слишком радикально настроенный. От такого жди одни проблемы. Абонент был недоступен. Леон хотел ещё раз набрать номер жены, но зазвонил его телефон. Номер на экране не высветился. *** Леон прижимал к себе Хиляль, прислушиваясь с волнением к каждому ее вздоху, отсчитывая каждый удар сердца, и обреченно понимал, что проиграл. Они все были правы. Все: беспринципные подонки, которые выбрали своей мишенью его беззащитную жену, полковник Джевдет, который требовал, чтобы Леон отступил, зная методы своих коллег. А ещё был прав его отец. —Ты слаб, Леон, - говорил генерал Василий назидательно юному лейтенанту, — а окружающие стервятники всегда внимательно ищут твоё слабое место, а потом тебя просто уничтожат. Леон проиграл, он сдался. Чёрная флешка прожигала карман: завтра она будет покоиться на дне Босфора. Самолёт улетел без одного пассажира. Чтобы ни было на кону, выбор был неизменен. Леон всегда выбирал Хиляль. *** Ничего серьёзного в тот день не произошло, Хиляль была уверена, а все вокруг, особенно Леон, преувеличивали. Она просто перепугалась, было слишком жарко, да и вообще, девушка могла назвать миллион причин, почему она потеряла сознание, но не было ни одного основания так сходить с ума. А Леон, казалось, просто сходил с ума последние недели после этого происшествия. Ужин был практически готов, Хиляль чувствовала себя прекрасно. Не смотря на беспричинное беспокойство Леона и нежелание выпускать ее из дома одну, Хиляль прошлась по магазинам, накупила продукты и очень довольная вернулась домой. Она не считала себя каким-то виртуозом на кухне, но это был особенный день для них с Леоном, и хотелось подчеркнуть это хотя бы любимыми блюдами мужа. Скромный букетик с белыми цветами она поставила в хрустальную вазу в центре стола. Ровно пять лет тому назад в дождливый день она забежала в заброшенную типографию, именно в тот день Хиляль встретила Леона. Последнее время их жизнь была похожа больше на шероховатую поверхность старой тропинки, заросшей буйным плющом, чем на цветущий ухоженный сад, но в ее сердце билась надежда, что нужна была лишь рука опытного садовника, немного усилий, и все будет как прежде. Она и сама не знала, почему чувствовала себя виноватой. Леон ужасно перепугался за ее жизнь в тот злополучный день, отметая все уверения, что она в полном порядке. Хиляль не хотелось его волновать. Казалось, все изменения в ее поведении, которые были последствиями долгого пребывания в замкнутом пространстве ужасно огорчали его, а иногда и злили. Леон вернулся с работы в хорошем настроении, нежно поцеловал жену, похвалив аппетитный аромат, который чувствовался в подъезде. Они сели друг напротив друга за столом, сервированным праздничной посудой, специально по такому случаю Леон откупорил бутылку вина. — Все великолепно, — сказал он с улыбкой, когда они закончили с горячим. Хиляль нежно улыбнулась. — Я ещё хотела сделать твой любимый десерт, но, кажется, специальная смесь выпала из пакета, пока я поднималась, — сказал она с досадой. Леон нахмурился. — Ты опять поднималась на пятый этаж по лестнице? Хиляль прокляла свой длинный язык. — Мне так спокойней, — ответила она, разглаживая бумажную салфетку. Леон отложил приборы. — Хиляль, — начал он, а она уже знала, о чем будет этот разговор, повторявшийся уже раз двадцать после дурацкого происшествия с лифтом. Она могла бы повторить за ним каждое слово, — я тебе уже много раз говорил, тебе нечего бояться! Не позволяй страху взять верх, ты в полной безопасности. — Я знаю, — ответила она, — а вдруг опять застрянет лифт? Пусть лучше его уже починят полностью. — Не будет такого больше, — с абсолютно непонятной ей уверенностью заявил Леон. — Почему ты так уверен? Все бывает в жизни, я и в первый раз не думала, что лифт может сломаться, — все пыталась объяснить свой иррациональный страх Хиляль. — Я сказал, такого больше не будет, — с надрывом воскликнул Леон, абсолютно испортив всю приятную атмосферу вечера. — Что с тобой происходит? Чего ты так зациклился на этом лифте? — прокричала в ответ Хиляль. — Ничего не происходит, ты просто позволяешься страхам руководить собой! — Леон резко встал из-за стола, отворачиваясь от жены, что вывело ее ещё сильнее. — Мои страхи, мои действия! Что хочу, то и делаю! — упрямо сжала губы она. — Хиляль, не выводи меня, — предупреждающе сказал Леон. — Леон, ты, по-моему, и так постоянно на взводе, есть причина или нет, — поставила точку в этом испорченном вечере Хиляль и встала из-за стола. — Я налью чаю. Она вернулась в комнату через несколько минут, Леон стоял у дверей, надевая куртку. — Чай готов, — тихо сказала она, не совсем понимая, что он делал. — Я не хочу, меня ждут на работе, — ответил Леон, направляясь к выходу. Хиляль развела руками — Ты же только пришёл,— тихо сказала она его уходящей спине. Входная дверь уже хлопнула. Она вздрогнула и осталась одна с небольшим подносом в руках. Хиляль застыла, все ещё не веря, что Леон и правда просто ушёл. Огромный ком встал у самого горла, не давая вздохнуть. Что с ним происходило? Хиляль с силой бросила поднос на пол, осколки разлетелись по комнате. Внутри все дрожало, словно пробуждался уснувший когда-то вулкан, успокоенный волшебной мелодией, обещавшей защиту и покой, но поверхность трескалась с каждый днём, неумолимо приближая закономерный конец. Потом она в одиночестве собирала осколки, которые было уже не склеить, как было невозможно уже спасти этот ужасный вечер. *** — Типичная мужская реакция, — поставила авторитетный диагноз Йылдыз, поглаживая свой округлившийся живот, — все они паникеры и истерички, твой Леон не оказался исключением, хоть ты все время и воображаешь, что он самый необыкновенный. Хиляль нахмурилась: ничего такого она вовсе никогда не воображала, а то, что ее муж не был похож ни на одного мужчину, которого она знала, было фактом. — Он становится просто невыносимым, — пожаловалась Хиляль, для неё самой ее тон был совершенно непривычен, как и подобный разговор, но кому ещё, кроме сестры, она могла открыться в таких щекотливых вопросах супружеской жизни. — Все они невыносимые, — подытожила Йылдыз. — Если ты не будешь доедать свой десерт, дай его мне, — потребовала она, и Хиляль подвинула порцию торта, к которой даже не притронулась. — Не смотри на меня так, это все твой племянник, он такой же прожорливый, как его отец, — вздохнула сестра, вызвав на лице Хиляль улыбку. Йылдыз с беременностью ещё больше расцвела и стала только прекрасней, и ее муж, сдувавший с любимый жены пылинки, не знал, как лучше угодить своей капризной красавице, иногда своей суетливой заботой вызывая у неё приступы раздражения. — Леон делает из мухи слона, ты делаешь из мухи слона, все у вас гипертрофированно, оба витаете в облаках и придумываете на пустом месте проблемы. — заявила Йылдыз и продолжила, размахивая десертной ложкой, как указкой, — Вот, например, моя жизнь в последнее время просто невыносима. Якуб приходит поздно вечером и постоянно хочет пообщаться со своим ребёнком и погладить мой живот. Хиляль улыбнулась: — Это же так мило. — Было бы,— перебила ее Йылдыз,— если бы меня не тошнило от его одеколона! Но напрямую я ему сказать пока не могу, терпеть это тоже не могу, и как мне вообще жить? Хиляль невесело улыбнулась. Она не смогла открыть сестре все, лишь только верхушку айсберга проблем, которые перевернули ее жизнь. Хиляль не могла рассказать, что стала отчаянной трусихой, что могла проснуться в темноте и от ужаса забыть, как дышать, и только крепкие объятия мужа и его голос помогали успокоиться и почувствовать себя в безопасности. Но был ещё один момент, который она бы просто не смогла объяснить сестре. Леон был так близко и одновременно так далеко, ей казалось, что расстояние становилось все больше и больше, а паузы в их разговорах все длиннее и длиннее. Хиляль казалось, что она теряла частичку себя самой. И самое ужасное было то, что никто бы не смог понять, что она испытывала. А единственный человек, который всегда понимал, словно не слышал или не хотел слышать. Йылдыз продолжала жаловаться на своего мужа, на неудобные диванчики в этом кафе, рассказывала о модном магазине с детской одеждой, а Хиляль снова и снова прокручивала вчерашний вечер, который выбил ее из равновесия. В тот момент такой вечер казался ей из ряда вон выходящим, но уже совсем скоро и это стало закономерностью и реальностью их с Леоном отношений. *** Хиляль находила, чем себя занять: столько людей нуждались в помощи и защите. Повсеместно нарушались права женщин, детей, притеснялись этнические группы. Хиляль писала статьи о бесконечных жертвах политического безразличия, ужасалась террористическим беспределом и государственной продажности. Петля на шее все сильней затягивалась, газеты закрывались, журналисты пропадали, а в прессе писалась совсем другая выгодная правда. Последние месяцы работа в редакции кипела, она все чаще задерживалась допоздна, что ужасно злило Леона, но почему-то Хиляль это не особо волновало. А могло быть и так, что расчетливая журналистка делала это специально: ей хотелось, чтобы муж чаще звонил, она будто провоцировала его на разговор, стараясь разрушить эти бесконечные молчание и замкнутость. Даже разругаться в пух и прах для неё было лучше, чем его нахмуренное печальное беззвучие. За окном асфальт уже плавился от невыносимой летней жары, а в их отношениях все так же дули северные ветры, сменяясь временным потеплением. — Позвони на работу и предупреди, что не сможешь выйти, — сказал в то утро Леон, надевая пиджак. Она и так сегодня собиралась остаться дома, но внутренняя вредность взяла вверх. — Почему? У меня полно работы, я не могу сидеть дома без дела, пока... - затараторила Хиляль, но Леон схватил ее за плечи и притянул к себе, заставляя замолчать. — Я просто прошу тебя, — на выдохе сказала Леон, — будь сегодня дома и никуда не выходи. — Хорошо, — неохотно согласилась Хиляль, с волнением провожая мужа взглядом. Полдня Хиляль разбирала книжный шкаф, который уже ломился от постоянных приобретений Леона, потом попереключала каналы на телевизоре, пытаясь найти хоть что-то интересное. В итоге, переставив несколько раз разноцветные подушки на диване, Хиляль поняла, что она или расплавится от этой жары или с ума сойдёт в четырёх стенах. На телефон пришло короткое сообщение. Джезми молил о помощи, он был завален бумагами и понятие не имел, что с ними делать. Недолго думая, девушка взяла сумочку и собралась выйти. Хиляль была уверена, что успеет обратно до прихода мужа, чтобы он не волновался и не занудствовал лишний раз. Редакция была похожа на растревоженный улей, каждый сновал по своим делам, брат Хасан заперся в кабинете. Хиляль занялась своими обязанностями, но когда весь материал для нового выпуска был готов и проверен для ознакомления редактора, она с ужасом взглянула на часы. В редакцию вбежал работник. — Дороги перекрыты, что-то странное происходит в городе, — взволновано поделился он, — лучше переждать какое-то время и не выходить. Леон должен был уже скоро вернуться с работы. Она решила набрать ему и предупредить: лучше уж так, чем он увидит пустую квартиру и будет волноваться. Абонент был недоступен. Она попыталась ещё раз, но с тем же успехом. Лучше уже как-то добраться до дома и там переждать. С этими намерениями она уже собиралась выйти, когда ее остановил Лютфю. — Хиляль, это не шутки, в городе полно военных, все вооружены, что-то здесь не чисто. Подожди немного, я сам тебя потом провожу. Хиляль с беспокойством смотрела, как за окном быстро сгущались сумерки, и вечер медленно переходил в ночь. До Леона все так же не получалось дозвониться, потом сотрудники редакции с ужасом заметили, что сотовые телефоны в принципе не работали, как и социальные сети. Хиляль нервно сидела на своём рабочем месте, ногой отбивая ритм, который уже сводил ее с ума. На улицах были слышны крики, появилась информация, что в город ввели военную технику. А потом поступила новость, которая привела всех в ужас. В Стамбуле военный переворот. Новостная сводка была скудной, неинформативной, и каждая новая деталь приводила в ещё больший шок. Объявлен комендантский час и чрезвычайное положение. Телевидение под контролем бунтующих. Мосты через Босфор перекрыты, город обездвижен и полностью находится под властью военных. Это революция. Для Хиляль все эти слова потеряли смысл и слились только в одно: Леон не сможет добраться до дома, пока все это не закончится, если только он уже не выехал или, ещё хуже, застрял на мосту, пытаясь добраться до дома… Мучительные мысли кружились в ее голове, пока она снова и снова набирала номер Леона, зная, что ответ будет неизменен. По телевидению через ведущего новостей бунтовщики диктовали свои условия и требования. Они следили, смотря на мелькающий экран, как обе стороны призывали то оставаться на своих местах и не совершать необдуманных действий, то брать оружие и выходить на улицу, защищая собственную свободу. У Хиляль кружилась голова от бесконечных мундиров, серьезных нахмуренных лиц, которые что-то кричали и провозглашали с экрана. Минуты складывались в часы, время, словно горячая смола, медленно растекалось, обжигая оголённые нервы. Она не могла успокоиться. Где Леон? Все ли с ним в порядке? Только бы он был жив. Только бы не пострадал. Где-то в городе раздавались выстрелы, были слышны непонятные звуки: то ли взрывы, то ли ещё что-то. Незнание сводило с ума, страх рисовал самые ужасные картины, она не могла сдержать слезы. Сухие губы повторяли беззвучно с детства заученную молитву. Только бы с ним все было хорошо. Только бы он был жив. А потом наступила полная темнота. Хиляль не поняла, что случилось, были слышны только голоса ее друзей и коллег, свет просто выключился в одно мгновение. Она хотела закричать, но ни звука не выходило, темнота все сгущалась и надвигалась со всех сторон. Свет включили резко, слишком яркий и слепящий глаза, послышался ужасный шум, то ли выстрелы, то ли разбитые двери (лучше «звук битого стекла»), а потом крики, и Хиляль никак не могла понять кто кричит в этом хаосе. Редакцию наполнило слишком много людей, которые громко и чётко скомандовали всем сдаться и лечь на пол. В голове стоял какой-то гул, казалось, что это все происходит не по-настоящему и уж точно не с ней. Что этим людям нужно? Зачем они ворвались в их редакцию, наставили оружие на безоружных людей и кричат? А потом в этой какофонии Хиляль услышала голос, просто голос. Знакомый тембр обволакивал и успокаивал, она не сразу поняла, смысл сказанных слов. От облегчения хотелось рыдать и кричать, но язык еле ворочался в высохшем от страха рту, и она тихо произнесла: — Папа. А полковник Джевдет, широко расставив ноги, приказал арестовать работников издательства, зачитывая их имена и преступления. Лёжа на полу, она видела только чёрные грубые ботинки солдат, а потом как по одному уводили ее друзей. Брата Хасана обвинили в пособничестве бунтовщикам в организации переворота. Хиляль в ужасе следила за происходящим, а потом услышала, как отец позвал ее по имени. Он резко схватил ее за руку и помог подняться. — Что ты здесь делаешь? — грубо спросил он. — Разве Леон не предупредил тебя оставаться дома? Хиляль открыла рот, чтобы ответить, все ещё пытаясь понять, почему отец арестовывал ее друзей. И почему коллеги и люди, с которыми она делила свои радости и печали, которым помогала и поддерживала, так на неё смотрели. Как на предательницу. — Проводите девушку домой, — скомандовал полковник двум солдатам, диктуя ее адрес, — это моя дочь. Хиляль чувствовала, как ее крепко держали с двух сторон, не позволяя упасть. Она все пыталась осмыслить, что произошло, все ещё находясь в ужасе от внезапной темноты. А в голове продрожала крутиться одна и та же мысль: Где Леон? Дома его не было. На часах было почти половина четвёртого утра. Выстрелы, крики, взрывы, за окном люди сходили с ума. Она сидела в кресле у окна, качаясь из стороны в сторону и с ужасом пытаясь представить, где сейчас был Леон. Вдруг он ранен, вдруг ему нужна помощь, вдруг он пришёл домой и, не увидев ее, пошёл искать по городу. Как она будет жить дальше? Что она будет делать? Только бы с Леоном все было хорошо! Только бы Леон был жив! На часах было девять утра, когда входная дверь открылась. Хиляль задремала в кресле, сломленная усталостью, со слезами, ещё не высохшими на щеках. Она резко встрепенулась от звука и бросилась к двери. Его волосы были растрепанны, под уставшими глазами видны темные круги, но это был Леон, живой и здоровый. Она крепко обняла мужа, больше не в состоянии сдерживать рыдания. Девушка бессвязно жаловалась ему на этот ужасный день, рассказывала, как испугалась и не могла дышать, как боялась, что с ним могло что-то случится. Леон прижимал ее к себе, пытаясь успокоить и понять, что случилось. Ноги подкосились, Хиляль чувствовала, что больше не может, не в состоянии выносить этот кошмарный страх. Она хотела уничтожить все ужасные картины, которые нарисовало воображение. Забыть, стереть из памяти. Леон, чувствуя, как девушка медленно оседала на пол, опустился вместе с ней на колени, не выпуская из объятий и ласково убаюкивая. — Все хорошо, — шептал он, целуя ее лоб, закрытые подрагивающие веки, — все закончилось, все хорошо. Позже Леон уложил ее на кровать и лёг рядом, пытаясь успокоить, гладя ее волосы и шепча, что все наладится, все пройдёт. Он уснул, хотя за окном был уже день. Солнечный свет прожигал яркими лучами, Хиляль не могла сомкнуть глаз. Крепко вцепившись в любимого, она снова и снова погружалась в пережитый ужас, не в состоянии унять дрожь. Леон повторял, что все прошло, а темнота все никак не отпускала Хиляль. *** Боялась ли Хиляль смерти? Каждый человек в определённый момент своей жизни испытывает этот страх. В пору своего жизненного поиска, который у Хиляль был довольно коротким, она задавалась этим вопросом. И поняла одну простую вещь. Все мы смертны. Также, считая себя здравомыслящим человеком, она думала, что самое важное это то, как ты живёшь на этом свете. Но ни одни прописные или книжные истины не готовили ее к тому, что есть страх, перебивающий все остальное, разрушающий изнутри, превращающий тебя в какую-то незнакомку, вскакивающую от малейшего шума. Страх, обращающий ночи в ад, ведь закрывая глаза, она видела миллионы самых ужасных сценариев, лишавших ее покоя. Нет ничего страшнее, чем потеря родного и любимого человека. К такому откровению Хиляль была не готова. Хотя, может это и есть прописная истина, которая и так всем понятна, но сила, обрушившаяся на Хиляль, полностью сбила ее с ног. Все живут в ожидании любви, как чудесного чувства, охватывающего целиком и полностью. Но когда Хиляль почувствовала на себе всю его мощь, она пришла в ужас. Самое прекрасное — это найти человека, который дополняет тебя. Но без него ты уже никогда не была бы целой, ведь в своей любви влюблённые растворяются друг в друге, смешиваются и полностью опираются на плечо рядом. Такая потеря не означает, что ты вернёшься в состояние, которое было до этой встречи. Она означает, что тебя больше нет, просто не существует. Психолог, к которому ее заставила пойти Йылдыз, назвал ее состояние последствием сильного стресса, что-то вроде пост травматического синдрома. Женщина в очках в толстой оправе сыпала терминами, которые только отталкивали Хиляль и ещё сильнее запутывали, заставляя задаваться вопросом: у неё так много болезней или это все одна? Сама Йылдыз, убаюкивая новорожденного сына, говорила, что ей просто нужен был ребёнок. Как будто все так просто. А Леон молчал. Смотрел с невыносимой болью в глазах, которую она считала укором, упреком за разрушенное счастье. И молчал. Всегда молчал, что доводило ее до исступления. Это было чуть позже, а до этого Хиляль пыталась привести свои мысли в порядок и понять, что же все-таки произошло в ту ночь. *** Через несколько дней ситуация в городе пришла в какое-то подобие мира и порядка, если это можно было так назвать. Фальшивые новости вещали по телевизору, разноцветные картинки сменялись с бешеной скоростью, сливались в единый гул. Вооруженные силы Греции собрались у границы с Турцией, власть была возвращена в руки правительства, бунтовщики схвачены и арестованы, количество жертв достоверно неизвестно. Хиляль сидела на диване, прижавшись к Леону и не выпуская его руки из своей. Ей казалось, что стоит мужу выйти за порог, и она его больше не увидит. Все мысли смешались, ноющая боль в затылке стала постоянным спутником в эти дни. Она все пыталась осознать, что произошло, но, казалось, что перед ней были разложены тысячи частиц огромной головоломки, которую она не могла собрать в единое целое. Такое состояние ужасно мучило девушку. Прошло несколько дней, и власти всячески пытались показать внешнее благополучие и спокойствие. «Все под контролем, волноваться не о чем», - повторяли с экранов снова и снова, пытаясь убедить население, международную общественность и, возможно, самих себя. Хиляль поняла только одно: все осталось позади. Газеты больше не существовало, друзья были за решеткой, и во всем был виноват ее отец. *** Высокие своды зала были украшены роскошной лепкой, хрустальные люстры искрились от ярких огней, бежевые свадебные босоножки на каблуке неприятно натирали ногу. Хиляль стояла в уголке с бокалом на тонкой длинной ножке в руке, все пытаясь расслабиться; бордовое платье до колен сжимало все тело в тиски. Гости званого вечера, в основном военные со своими дамами, беседовали в ожидании торжественного начала довольно-таки скромного для таких целей вечера. Хиляль насчитала человек тридцать, не больше. Учитывая, что военный переворот провалился буквально несколько дней назад, в стране было объявлено чрезвычайное положение, а тюрьмы заполнялись просто в рекордные сроки. Она бы все отдала, чтобы быть как можно дальше от этого зала и от этих людей, а особенно от него. Генерал Джевдет щеголял новыми эполетами, со скупой улыбкой выслушивая поздравления с повышением в связи с удачно выполненной миссией. Дочка с горькой улыбкой внимательно наблюдала за отцом, перед глазами стоял роковой вечер, все ещё в тумане. От воспоминаний охватывала дрожь, она снова чувствовала холодный пол, слышала шарканье солдатских ботинок и его голос. В висках пульсировало: когда только отец стал таким отъявленным карьеристом? Хотя, наверное, развод с матерью был первым звоночком. В семье Азизе были оппозиционеры, причём с довольно громкими именами и связями. Генералу Джевдету такое родство только портило послужной список. Как же долго она не хотела замечать очевидного? Хиляль поймала взгляд отца, это было выше ее сил, в зале стало слишком душно, невыносимо было находится здесь. Она развернулась на каблуках в надежде быстро найти выход, когда к ней подошёл зять. — Все в порядке, Хиляль? - озабоченно поинтересовался Якуб. Хиляль лишь быстро кивнула и прошла мимо него. Она вышла в длинный коридор, который вёл с одной стороны в зал, с другой, видимо, на балкон. Девушка подошла к большому зеркалу в роскошной золотой оправе. В отражении она видела своё собственное осунувшееся лицо, круги под глазами проглядывали даже сквозь слой косметики, который сестра нанесла ей, практически силком заставляя одеться и присутствовать на этом вечере. Неудивительно, что даже немногословный Якуб заметил ее состояние. Хиляль хотела, чтобы отец ещё раз взглянул ей в глаза, чтобы, наконец, поверить, что все это и правда произошло. Чтобы этот туман в голове рассеялся. С утра она впервые вышла из дома, сразу отправившись в издательство. Стекла в окнах были разбиты, внутри все было перевёрнуто. Казалось, что после ареста работников военные постарались предупредить всех, что подобная деятельность не пройдёт больше незамеченной. Было неожиданностью встретить в этой разрухе Мехмета. Она на мгновение обрадовалась, что хоть кто-то смог спастись в тот день, пока не встретилась с непримиримым взглядом чёрных глаз. Он смотрел на Хиляль так же, как и все ее коллеги в день ареста. Как на предательницу. — Мой брат в тюрьме, — сквозь стиснутые зубы сказал он, — откуда мне знать, что это не твоих рук дело? Что это не ты шпионила для своего отца? Хиляль от обиды лишилась дара речи. Как только он мог такое подумать, как только мог обвинить ее в такой подлости? — Если бы я знала, неужели я бы не помешала? — вскричала она тогда, — Эта газета мне так же дорога, как и брату Хасану! Зачем же тогда я пришла бы сюда? Голова слишком сильно болела, какое-то странное чувство неопределенности не давало покоя. Хотелось рассеять этот странный туман в мыслях и понять, наконец, почему было так неспокойно на душе. Хиляль устало прошла по длинному коридору, толкнула дверь на широкий балкон. Леон стоял к ней спиной. Опять сбежал от людей, разговоров и шума. Он обернулся, услышав звук открывающейся двери. Чёрный костюм подчеркивал широкие плечи, тонкий галстук удавкой стягивал шею. Он протянул к ней руку с улыбкой. Хиляль с облегчением взглянула на мужа, всегда обещавшего покой и защиту, но потом в голову пришла одна фраза, будто позабытая во всем кошмаре и ужасе той злополучной ночи. Внезапно туман рассеялся, и все части головоломки встали на свои места. — Хиляль? Что с тобой? — удивлённо спросил Леон. Она сделала шаг назад. Перед глазами всплыло утро в день переворота. — Я просто прошу тебя, — сказал ей в тогда Леон, — будь сегодня дома и никуда не выходи. А позже ее отец: — Что ты здесь делаешь, — спросил Джевдет ее в ту ночь, — разве Леон не предупредил тебя оставаться дома? — Ты все знал!— обвинила мужа Хиляль и в ужасе прикрыла рот рукой. — О чем ты? — непонимающе спросил Леон, делая шаг ей навстречу. — Не подходи ко мне, — скомандовала она, протягивая предостерегающе руки, — в тот день ты все знал, ты обо всем знал и ничего мне не сказал! Ее голос звучал все громче. Чувствуя, что у Хиляль начиналась истерика, Леон быстро прошёл к двери и плотно закрыл ее, проверяя, чтобы не было нежелательных свидетелей их обещавшего быть неприятным разговора. — Хиляль, успокойся, — примирительно сказал Леон, взяв ее за плечи, не смотря на сопротивление. — Я не успокоюсь, я не собираюсь успокаиваться, пока ты мне все не расскажешь! — потребовала девушка. — Нечего рассказывать, — устало сказал Леон и попросил ее, — давай пойдём домой и там все обсудим, успокойся, пожалуйста. — Не успокаивай меня, — вскричала Хиляль, вырываясь. — Ты все знал! Ты предал меня, ты предал нас! Ты не представляешь, через что я прошла в ту ночь! Мои друзья, ты знаешь как они смотрели на меня? Всех арестовали! Всех! — Хиляль, успокойся, — снова попытался привести в чувства девушку Леон. — Не трогай меня! Не прикасайся ко мне! Как ты мог!? Это и было твоим секретным делом? Что вы проворачивали с отцом за моей спиной? — Ничего я не проворачивал, ты сама не знаешь о чем говоришь, как ты могла только подумать? — А что ещё мне думать, ты молчишь, все скрываешь, во что мне ещё верить?! — Что здесь происходит? — раздался строгий голос у входа на балкон. Хиляль резко обернулась и прожгла ледяным взглядом отца. — Дочка, почему ты плачешь? — удивленно спросил генерал, — Ваши крики слышны в коридоре. — Я ухожу, генерал, — со злостью бросила ему в лицо Хиляль. — Поздравляю, таким путём вы достигнете всех так желаемых Вами высот. Особенно, с такой помощью. Уйти, не оглянувшись на Леона, было невыносимо тяжело, но в тот момент ей просто хотелось оказаться где-то далеко, ничего не зная и не понимая, без груза тяжёлой правды, камнем тянувшей ко дну. Слезы жгли глаза. Что делать, как жить дальше? Лучше бы все это оказалось ужасным сном, кошмаром! Только почему Хиляль не могла проснуться? *** Высокие каблуки гулко стучали по пустому проулку, пронизывающие ветры, обвивающие Стамбул в эту промозглую ночь, не трогали девушку в небрежно накинутом чёрном пальто, из-под которого виднелось бордовое платье до колен. Крепко сжатые губы и выдвинутый вперёд подбородок выдавали решимость и невозможность ничего вернуть назад. Всю картину портила застывшая маска Пьеро на лице девушки: некогда заботливо наложенная тушь и чёрный карандаш для глаз смешались со слезами. Хиляль резко толкнула подобие некогда стоявшей здесь двери и зашла в разворошенное здание редакции, надеясь встретить Мехмета. И она не ошиблась: он стоял в кабинете своего брата, склонившись над кипой бумаг, подсвечивая себе фонарём. Услышав шаги, высокий мужчина резко направил фонарь на входящего, на мгновение ослепив Хиляль. — Что ты здесь делаешь? — потребовал он ответа, пытаясь скрыть удивление от ее внешнего вида. — Я пришла тебе помочь, — заявила Хиляль, скидывая пальто. — Иди домой, — упрямо ответил Мехмет, возвращая усталый взгляд к бумагам. — Мы восстановим газету, начнём снова печатать. Пусть разрушают, пусть ломают, никто ещё не смог остановить силу мысли, — сказала Хиляль, ставя на место перевёрнутый стул редактора. — Что мы можем сделать? Ты хоть понимаешь, насколько это опасно? Кто будет нас слушать? — спросил Мехмет, скептически приподняв бровь. — Нас может и не будут, — спокойно ответила Хиляль, — но голос Халита Икбаля точно услышат.