Без тебя меня нет

Пускай я, очернен виною, Себя дал право обвинять, Но для чего ж убит рукою, Меня привыкшей обнимать? Джордж Гордон Байрон

Больше всего в людях Хиляль осуждала нерешительность. Эти странные муки выбора, долгие размышления, бесконечные вопросы на одни и те же темы казались ей бессмысленной тратой времени. Так было всегда. Йылдыз часами выбирала в детстве куколки, в нерешительности замерев и спрашивая мать, у какой кудри красивее, потом та же история была с бантиками для волос. С годами менялись поводы, но каждый отбор был таким же мучительным и тщательным, было то платье на школьный выпускной или кандидаты в мужья. Прежде чем связать себя священными узами брака, капризная красавица с хваткой опытного корпоративного аналитика выбирала именно того единственного. И в итоге сделала свой взвешенный выбор. Хиляль строила свою жизнь, подчиняясь совсем иному алгоритму. Она чаще следовала мимолетному импульсу, чем взвешивала решения. Но ещё ни разу Хиляль не ошибалась с выбором. В ее жизни никогда не было лишних вопросов или ненужных размышлений. Поворачивая ключ в замке квартиры, она впервые лихорадочно отгоняла от себя тот самый выбор, который вертелся в ее голове с момента, как она оставила Леона одного на балконе. Дверь легко открылась, девушка сделала шаг в прихожую, видя до боли знакомую и родную картину. Ботинки аккуратно стояли на своём месте, куртка Леона в шкафу, свет горел с кухни, в воздухе висел терпкий аромат кофе. Положив ключи на столик и скинув босоножки и пальто, она зашла в комнату. Леон стоял у окна: бледный, серьёзный, молчаливый. Муж часто обвинял ее в том, что она была слишком быстра на выводы. В этот момент Хиляль хотела только одного. Пускай бы отругал ее, щёлкнул шутливо по носу и сказал с притворной строгостью, что его жена опять напридумывала разных глупостей. Этого было бы достаточно. Она бы поверила каждому слову, лишь бы все было, как раньше. Леон молчал. Он смотрел на неё своими глазами цвета приглушенного пламени. И молчал. Хиляль хотела сделать шаг навстречу, и в этот момент Леон отвёл взгляд. Чуда не случилось. Чудес вообще не существовало. Были лишь люди, которые совершали ошибки, и приходилось учиться жить с этими ошибками. *** Зима в Стамбуле была промозглая, дождливая, пасмурная и совсем не дружелюбная. Хотя, возможно, это внутренний холод и какое-то душевное обледенение заставляло Хиляль чувствовать себя так неуютно в этом уже полюбившемся ей городе. В их когда-то веселой и полной любви квартирке начался ледниковый период, или можно было назвать семейные будни Хиляль и Леона «холодной войной»? Ответа у неё пока не было, она лишь копила в себе обиды, несказанные слова, непролитые слезы и медленно замерзала. Раскрыв зонт над головой, Хиляль с недовольством взглянула на почти чёрное от набежавших туч утреннее небо, вспоминая вежливый обмен необходимыми фразами за завтраком. — Передай, пожалуйста, сыр, если тебе не сложно, — попросила она Леона ледяным тоном. Он покорно выполнил ее просьбу, игнорируя яд в каждом слове. Так Хиляль точно долго не выдержала бы. Это была настоящая пытка: ни поругаться нормально не получалось, ни покричать. Леон вёл себя, как будто он забыл поздравить ее с днём рождения, а не предал. И так уже несколько недель. К чему все это могло привести, Хиляль не знала, но наэлектризованный воздух в их доме, казалось, мог воспламениться от маленькой искры. Вот только где же искать спасительные спички? Хиляль толкнула дверь в редакцию. Она решила делать то, что у неё получалось лучше всего. Работать. *** — Что ты делаешь?— задал ей вопрос Леон одним вечером, когда она раскладывала на столе аккуратными стопочками распечатанные листовки с последней статьей Халита Икбаля. — Работаю, — невинно захлопала ресницами Хиляль, не отрываясь от своего дела. — Ты с ума сошла, наверное? — нахмурился Леон, — разве редакцию не закрыли? — Пусть закрываюсь, пусть арестовывают, пусть делают, что хотят. — ответила Хиляль, — Хорошо, что есть люди, готовые бороться за правое дело! — Это ты про этого Мехмета говоришь? Мне абсолютно не нравится, как он впутывает тебя в сомнительные дела. Это опасно, ты понимаешь? — начинал закипать Леон. Хиляль отложила листовки и обратила все внимание на возмущённого мужа. — Мне абсолютно все равно, что тебе нравится, а что нет, — процедила она. — Ты не понимаешь! Этот парень совсем без тормозов, я не удивлюсь, если он плохо закончит. — Его брат в тюрьме, мы пытаемся найти способ хоть как-то продолжить начатое дело, если ты, конечно, не против, — не без сарказма ответила Хиляль. — Вот увидишь, добром это не кончится, — предупредил ее Леон. Хиляль отмахнулась. Он как в воду глядел. Сидя через неделю в полицейском участке и отбивая чечетку одной ногой по темному линолеуму, Хиляль с возмущением думала о том, что ее ожидало. Буквально через минут десять после телефонного звонка в отделение явился всезнающий муж, всем самодовольно-усталым видом показывавший, что как он сказал, так и получилось. Обратно домой они возвращались в динамичном темпе: Хиляль старалась идти быстрее, чтобы Леон оставался позади, но он одним широким шагом нагонял ее безо всяких усилий. — Нечего на меня так смотреть! — не выдержала девушка, в раздражении остановивший посреди улицы. Леон сложил руки на груди и спокойно ответил: — Я тебя предупреждал. Тебя отпустили без проблем, потому что ты - дочь генерала, но каждый раз так везти не будет! Прекрати уже это ребяческое поведение! От возмущения Хиляль лишилась дара речи. Был ли смысл вообще с ним спорить? Только не в этот вечер, когда от усталости гудели ноги. Явно, этот спор окончился бы не в ее пользу. Она почти бегом направилась в сторону дома, вслед был слышен тяжелый вздох Леона. Девушка ненавидела, когда он вёл себя, будто все знал лучше всех, будто никогда не ошибался. Особенно учитывая, что в этом конкретном случае так и было. Хиляль не знала, как могла бы охарактеризовать свою собственную жизнь в данный момент, возможно, ей этого и не хотелось. Неопределённость давала спасительную возможность не ставить окончательные точки. Они плыли по течению в надежде, что все само склеится, пытались обходить болезненные темы, будто все само с собой могло забыться. В жизни такое разве возможно? Иногда их семейная жизнь была похожа на очень опасную корриду, где тореадор с легкостью и аристократичной испариной пытался избежать яростных нападок разъярённого, усталого, отчаянного быка, у которого в планах отступать уж точно не было. Противостояние - дело долгое, изматывающие и неблагодарное. Но назад дороги не было, Хиляль это понимала, слушая сводившую с ума тишину, которая окутала их некогда уютный дом. Иногда, сидя после тихого ужина рядом на диване, вглядываясь в мелькающий телевизор перед собой, Хиляль чувствовала морозящую тоску, разъедавшую сердце. Она бросала мимолетные взгляды на Леона, вспоминала дни, когда все было совсем иначе. Было так пусто и одиноко. Хотелось протянуть руку, но между ними выросла очень плотная, практически непреодолимая стена из неотвеченных вопросов и неозвученных ответов. Почему он молчал? Почему даже не пытался оправдаться? *** Издавать газету было невозможно, как бы Хиляль ни сопротивлялась, Леон в этом вопросе был прав. Хиляль с разочарованием должна была признаться, что ничего не получалось, хотя сдаваться было совсем не в ее характере. Дополнительное рвение у неё появлялось, когда она видела, как ужасно не нравилась ее работа мужу. У Мехмета оказались очень полезные знакомые, которые помогали распространять листовки и собирали достаточное количество недовольных для того, чтобы хотя бы имитировать какую-то видимость деятельности. Полезные знакомые имели свои довольно радикальные представления о методах, которые стоило использовать при достижении поставленных целей. Хиляль считала, что человек с таким опытом, как она, смог бы с легкостью донести до горячих голов, чего делать совсем не стоило. Очутившись в третий раз за две недели в полицейском участке, журналистка начала осознавать, что то ли полицейские действовали слишком напористо, то ли реально не стоило демонстрантам швырять в магазинные витрины камни, завёрнутые в листовки со статьей Халита Икбаля. Леон каждый раз приходил в участок с одним и тем же выражением лица. Ей казалось, что одно ее существование приносило ему боль, а ещё постоянное желание отчитывать девушку действовали, как красная тряпка. — Ты борешься с пустотой! — обвинял ее Леон. — Ты так собираешься мир менять к лучшему? Что ты вообще творишь? Она слушала его усталый голос, и понимание ненавистности и тщетности собственной жизни накатывало волнами. Чего она хотела? Кому делала больнее? В одну ночь она сильно испугалась, потому что после очередной акции их погрузили в полицейскую машину и увезли. Они ехали слишком долго, телефон у Хиляль отобрали, она напряжённо вглядывалась в темноту за окном, иногда бросая взгляды на напряженный профиль Мехмета. Леон нашёл ее только под утро, бледный, рассерженный, взлохмаченный. Это была отнюдь не первая такая ночь за последние недели, но самая долгая на памяти Хиляль. Темные круги под глазами Леона, как и почерневшие от злости глаза, не предвещали ничего хорошего. Она редко видела мужа таким. — Ты больше никуда не пойдешь, — заявил он в участке, — я с ума чуть не сошёл, пока искал тебя! — Пока одни трусливо отсиживаются, другим приходится отстаивать свою свободу, — угрюмо сказал Мехмет, вставая на ноги. Леон проигнорировал эту фразу, взяв крепко за руку Хиляль, и спросил ее: — Что за дикость вы устроили? А если бы кто-то пострадал? — Мы не планировали, — пробормотала Хиляль, потому что она и понятия не имела, что «раздаваться» листовки будут таким образом, даже не смотря на получасовую лекцию об уважении к окружающим и к самим себе. — На войне все средства хороши, — перебил Мехмет, скрестив руки на груди. — Так иди и воюй, нечего вмешивать в это мою жену, — грубо оборвал его Леон. — Такая идиотская идея могла придти в голову только тебе! — Следи за своими словами!— Мехмет встал и вплотную подошёл к Леону. — Если свобода для тебя только пустой звук, то... — Ну, конечно, тебя ведь волнует только свобода, — с издевкой перебил его Леон. Хиляль переводила взгляд с одного на другого, не понимая, с чего вдруг они так завелись. Она втиснулась между ними, пытаясь увести и успокоить Леона. Всю дорогу домой она кипела: как он мог так грубо разговаривать с ее другом? С чего вообще Леон решил, что может диктовать, как ей поступать? Когда Хиляль вышла из такси у подъезда дома, она уже была распалена до такой степени, что скандала было просто не избежать. Леон не смог бы прикрываться больше молчанием и игнорировать все их проблемы. — Какое ты имеешь право так вести себя с моими друзьями? Как ты можешь кого-либо критиковать? Сам никогда ошибки не совершал? — напала на Леона Хиляль, как только захлопнулась входная дверь, используя, как ей казалось, самый весомый аргумент. — А что делаешь ты? Какого черта ты пошла с этим идиотом? — не остался в долгу Леон, абсолютно не испытывая мук совести, которыми, по мнению Хиляль, он должен был терзаться без остановки. — Я сама буду решать, с кем и куда мне идти! Или ты, может, уже забыл, как брат Мехмета оказался за решеткой? — швырнула ему в лицо Хиляль ещё одно, как ей казалось, веское обвинение. — Так это моя вина? Я его туда отправил? Что я ещё сделал? — возмутился Леон. — Как будто ты сам не знаешь! Ты постоянно врал мне, все скрывал, какое вообще моральное право ты имеешь что-то мне говорить? — Хиляль решила, что лучше было перейти к более личным вопросам, раз уж они все равно ругались. Леон с горечью усмехнулся: — Прекрасно! Вот какого ты обо мне мнения? — он взлохматил волосы, посмотрев на неё с такой болью, что Хиляль опешила. — Я специально дал тебе время, чтобы ты успокоилась и поняла насколько бессмысленны твои обвинения! — О чем ты говоришь? Успокоиться? Я верила только тебе, только тебе одному! — повторяла Хиляль; обида душила, как и несправедливые обвинения. — Как же хрупка оказалась твоя вера в меня, — Леон издевательски приподнял брови. — Ты смеёшься надо мной? Я хотела только узнать правду! — Тебе было плевать на правду, — перебил ее Леон, — ты ни разу не спрашивала меня, ты сразу подписала свой приговор, а что думаю я, тебе было абсолютно наплевать. Хиляль не могла поверить своим ушам, он все ещё обвинял ее. Все шло совсем не так, как она планировала. Леон не считал нужным даже попросить прощения за свой непростительный поступок. Она пыталась взять себя в руки: внутри все дрожало, руки были сжаты в кулаки. — Ты все знал в тот день, предупредил меня, какое ещё доказательство было нужно? — звенящим от напряжения голосом спросила она. — Ведь я очень значимая фигура в Турции, кому как не мне военные за чашечкой турецкого кофе рассказывают, когда готовятся совершить небольшой переворот, — с сарказмом парировал Леон. — Ты даже не подумала об этом, ведь правильно, легче всего сказать, что виноват во всем я, а потом с головой окунуться в какой-то идиотизм, не думая, что тебя могут просто пристрелить на улице. — Идиотизм? — возмутилась Хиляль, — вот как ты называешь мою работу? Твоя работа намного важнее, ты более важная птица, ведь так? В комнате повисла тишина. На губах мужа появилась кривая усмешка, Хиляль не могла избавиться от ощущения сюрреальности происходящего. Такой холодный отстранённый Леон с горькой складкой у рта был пугающим незнакомцем для неё. — Я уволился, — тихо ответил Леон, а Хиляль, все ещё пылая от возмущения, не сразу услышала его слова. — Что?— переспросила она. — Когда? — Две недели назад, — спокойно ответил Леон, словно это было мелочью, не стоившей и упоминания. — Почему? Что случилось? — продолжала сыпать вопросами Хиляль, пытаясь переварить информацию о том, что в его жизни произошли такие перемены, а она ни о чем не знала. — Разве тебя это волнует, — пожал плечами Леон, — ты слишком занята с этим придурком, делая все, что он говорит. Какая разница почему, уволился и все. Он отвернулся, собираясь уйти в спальню. Хиляль в отчаянии смотрела на его удаляющуюся спину. Она не могла позволить ему просто уйти, возможно, потом она пожалела бы об этом, но сейчас девушка просто не могла позволить ему опять закрыться от неё. — Не смей уходить! Не смей молчать! Я не могу так жить! Я устала биться словно об стенку! Ты меня никогда не слышишь! — обвиняла его Хиляль. Девушка подняла со стола пустую хрустальную вазу, подарок от противной бывшей соседки на их свадьбу, и со всей силы ударила об пол. Осколки разлетелись по комнате, Леон резко развернулся. — Что ты делаешь? — в изумлении спросил Леон. — Ты с ума сошла? Что она делала? Она сама не знала, как все дошло до этой ужасной точки. Хиляль не могла этого понять. Рука потянулись за тарелками, аккуратно разложенными в шкафу со стеклянными дверцами, со всей силы швырнув две из них на пол. Леон пытался ее остановить сначала, находясь на безопасном расстоянии. Хиляль хотелось заглушить его голос, чтобы не слышать упреков, чтобы не видеть этот холод в его глазах. Она решила не останавливаться на этом и методично швыряла следом все, до чего дотягивалась рука. Каждый удар раздавался сильнейшим звоном в голове; она и не помнила, когда Леон оставил все попытки ее успокоить и просто стал наблюдать за спектаклем, разворачивавшимся перед его глазами. Все разбилось вдребезги. Мечты о покое в этом доме, надежды на понимание и бесконечность в их отношениях… Хиляль лишилась всего, даже его улыбки. Все разлетелось и превратилось в осколки. Она стояла над этим кладбищем, где было похоронено ее счастливое прошлое в этой квартире, которое словно исчезло безвозвратно. Стоило вымести мусор, и этого бы не осталось. — Ты закончила?— спросил спокойно Леон, когда Хиляль разбила последнюю тарелку в этом оказавшемся совсем не глубоким шкафу. Хиляль в отчаянии смотрела на результат своих действий, а потом подняла полные слез глаза на Леона. — Почему ты уволился, — хрипло спросила Хиляль, — над чем ты работал? Что ты все это время скрывал? Почему ничего не сказал мне об арестах? — Я не знал, — ответил он на последний из ее вопросов. — Но мой отец... — Мы встречались совсем по другому делу, я знал, что в городе будет неспокойно. — По какому делу? — спросила Хиляль, с недоверием взглянув на Леона. — Какая разница, ты все равно мне не веришь. — Ты мог бы меня предупредить! — не успокаивалась Хиляль. — И что бы ты сделала? Побежала бы на улицу искать приключения на свою голову? Я пытался защитить тебя! — То есть все это было лишь для моего блага? — Разве я оказался не прав? Ты будто с ума сошла после той ночи, что ты творишь со своей жизнью? Против кого выступаешь? Кто твои враги!? У меня чувство, что ты просто хочешь сжечь все вокруг, а по пути и нас сжигаешь! Хиляль очень хотела что-то в него запульнуть, но в пустом шкафу ничего уже не было. Со стола она схватила пульт от телевизора и бросила в Леона. Тот увернулся в последний момент. Пульт ударился о стену и с треском упал на пол. — Почему ты даже не пытался оправдаться? Почему ты позволил нам дойти до такого состояния? — потребовала ответа Хиляль, спрашивая с мужа за разрушенное счастье. Снова губы Леона изогнулись в чужой усмешке, ударяя наотмашь прямо в солнечное сплетение. Девушка развернулась и ушла. Первый раз она сделала то, что так часто до этого проделывал Леон: заставила его смотреть на свою удаляющуюся спину. Хиляль хлопнула входной дверью и быстро сбежала по лестнице: хотелось оказаться как можно дальше, уйти от этой безысходности, от разговора, который должен был решить все проблемы, но получилось только хуже. Ничего не исправилось, они оба лишь кольнули друг друга больней и запутались ещё сильней. Хиляль села в такси и продиктовала адрес. Она не знала, звал ли ее Леон, вышел ли он вслед за ней, или может его голос просто звенел у неё в голове и звучал не по-настоящему. За окном такси улицы, залитые холодным дождем, сливались в единую смазанную линию. Расплатившись с водителем, Хиляль добежала до входной двери большого дома. Она стучала, забыв о звонке: казалось, только за дверью было спасение. Сначала внутри включили свет, а потом отворилась входная дверь. — Хиляль?—испуганно позвала ее Йылдыз. Она обняла старшую сестру и разрешила себе, наконец, разрыдаться, как в детстве, как давным-давно. Ничего не понимавшая Йылдыз завела ее внутрь и закрыла за собой дверь. В соседней комнате посапывал новорожденный сын Йылдыз, Хиляль лежала на диване, положив голову на колени сестре, и просто плакала. — Я пришла без предупреждения, — зашмыгала носом Хиляль. — Это и твой дом, ты можешь приходить, когда хочешь, — успокоила ее сестра. — Якуб уехал по работе на несколько дней, ни о чем не волнуйся. Хиляль кивнула, при каждом слове из груди вырывались новые рыдания, а сестра при всей своей любви и понимании не простила бы, если бы Хиляль разбудила новорожденного Мехмета. Слезы текли, и любая попытка остановить этот неиссякаемый поток была абсолютно бесполезной, стоило только ещё раз вспомнить взгляд Леона или его слова, а ещё их квартиру, похожую на поле боя, устланное осколками. Что делать? Как все исправить? Неужели поздно? Неужели ничего уже нельзя было вернуть назад? Она чувствовала себя раздавленной, выжатой, обессиленной, но хуже всего было осознавать, каким несчастным Хиляль сделала Леона. Когда она немного успокоилась и рассказала все Йылдыз, старшая сестра лишь пожала плечами и ответила, что ссоры бывали у всех, главное было не зацикливаться. — Твой маленький принц оказался неспособным справляться с трудностями, — поджала красиво очерченные губы Йылдыз и серьезно взглянула на младшую сестру. — Если он тебя обидел, я оторву ему голову с вечно идеально уложенными волосами. Хиляль покачала головой, успокаивая сестру. Йылдыз не могла бы понять, никто не способен был понять, что именно произошло в тот вечер, какую черту они оба переступили, какими несчастными и одинокими сделали друг друга. Все зашло слишком далеко. Как Хиляль ни пыталась последние месяцы убедить себя в обратном, но пути назад уже не было, пришло время принимать решение. Единственное правильное решение, которое позволило бы сохранить хотя бы какие-то хорошие воспоминания. *** Закутанная в длинное пальто невысокая фигурка с развевающимися русыми волосами на фоне бушующих волн казалась сошедшей со старой фотографии. Стоило девушке отвернуться от неспокойной стихии, и взгляд пронзительных голубых глаз сразу возвращал в реальность. Леон пришёл вовремя, минута в минуту, как она и просила. На мгновение мелькнула абсолютно сумасшедшая мысль: лучше бы он не приходил, лучше бы все осталось неопределенным и нерешенным. Так была хоть какая-то надежда. Хиляль снова взглянула на неспокойные чёрные воды Босфора. Морской ветер продирал до костей, в ушах стоял гул, который не проходил, казалось, неделями и стал частью ее будней. Ледяные щёки с неровными дорожками были сухи, больше не было слез, не было злости. Была только пустота, которая наполнила все ее существо, чёрная, всепоглощающая, безнадёжная, пугающая. Хиляль приняла решение. Она вынесла вердикт, и пришло самое время его огласить. Леон встал рядом, положив руки на массивный мраморный парапет, который служил единственной преградой между вековыми ледяными волнами и людьми, удивительными в своей хрупкости. Место встречи было выбрано неслучайно. Здесь все началось, казалось, так давно. Воспоминания, которые были ее счастьем и радостью, стали проклятьем. Было больно думать о прошлом, которое там и осталось, а в настоящем что было у Хиляль? Она устала. Хватит. Их пальцы почти касались, Хиляль с тоской взглянула на круглый ободок обручального кольца на руке мужа. Пустота внутри стала больно жечь, делая невероятно тяжелым каждый новый вздох. Нужно было срочно взять себя в руки. Две недели. Он уволился и ничего ей не сказал. Как они дошли до того, что самые важные вещи в их жизни остались неозвученными? Что он чувствовал? Что думал? Она бросила украдкой взгляд на любимый профиль: как она могла не заметить его боли и грусти? Как могла быть такой слепой? Все это время Хиляль винила Леона в том, что она лишилась лучшего друга и его поддержки, но что же сделала она сама? Не смогла сдержать собственных обещаний. Оставила Леона совсем одного. Девушка смотрела прямо перед собой: не хотелось замечать темных кругов на его лице, усталость в новой складке между прямыми бровями, которую она так долго не понимала. Хиляль сжала руки в кулаки: для этого разговора нужна была вся сила воли. — Нам надо развестись, — ответила Хиляль; решимость таяла с каждой секундой, поэтому было необходимо приступить к самому важному, пока не передумала. Последовала короткая пауза, а потом Леон сделал то, чего Хиляль уж точно от него не ожидала. Он повернулся к ней и усмехнулся. — Не надо, — безапелляционно сказал Леон, — давай не будем все усложнять. Поругались и успокоились. Больше никаких вылазок с этим идиотом, а с остальным мы разберёмся. Хиляль не верила своим ушам. Он думает, что единственная их проблема - это ее работа с Мехметом? — Так легко все решается? — недоверчиво спросила Хиляль. — Щелкнул пальцем, и все? — Я же объяснил тебе все в прошлый раз. Если бы у меня не было веских причин, разве я бы молчал? Меня на части разрывало, так я хотел тебе все рассказать, но я не мог, — Леон нежно положил руки ей на плечи. — Для меня нет ничего важнее тебя и твоей безопасности, пойми же ты. Он говорил так мягко, так искренне, как с маленьким ребёнком, вглядываясь в ее лицо. Хиляль мучительно хотелось согласиться, позволить себе не думать и положить голову ему на грудь, обнять крепче, чтобы все осталось позади. — Леон, неужели ты не видишь, что мы сделали с нашей жизнью? — Нет ничего, что нельзя было исправить, — серьезно ответил Леон, пытаясь привлечь ее к себе. Хиляль покачала головой, будто пытаясь развеять туман в голове, навеянный его близостью и обещаниями тепла его рук. — Так нельзя, — твёрдо сказала Хиляль, — так не может больше продолжаться. Мы не слышим и не понимаем друг друга, ничего не изменится! Мы вернёмся домой, и ты так же продолжишь молчать и все скрывать от меня. — Я же сказал, что у меня были причины. Хиляль покачала головой, отметая все аргументы. — Ты правда этого хочешь? — спросил ее Леон. — Развестись и жить дальше, как ни в чем не бывало? Ты уверена в этом? Хиляль лишь кивнула. — Я уже все решила, — твёрдо сказала девушка, но голос предательски дрогнул. Леон пристально разглядывал ее, будто пытаясь понять, не было ли это жестокой шуткой, неужели это и правда с ними происходило. Она крепко сжала губы, стараясь быть непреклонной, не отступать от принятого решения. Его губы искривила горькая усмешка, он будто все ещё не верил своим ушам. — Ты решила?— возмутился Леон. — Мне казалось, для этого нужно двое! — Правда что ли? И почему только раньше тебе эта умная мысль в голову не пришла? — Хиляль уже забыла о своих благих намерениях избавить Леона от ужасных несчастий в ее лице, особенно учитывая тот факт, что ее муж, отличавшийся ослиным упрямством, абсолютно не оценил широкий жест с ее стороны. И почему он так криво улыбался, будто она глупый ребёнок, и это все игрушки? — Прекрасно! Просто великолепно! — развёл руками Леон. — Будешь абсолютно свободна от меня проводить спокойно выходные в полицейском участке, пока тебя не посадят, зато в тёплой компании! — Почему ты меня постоянно критикуешь? — возмутилась Хиляль. — Разве я виновата, что в этой стране журналист не может свободно работать, и приходится сражаться за каждое слово? — Ты нашла прекрасный способ сражаться, и единственный, кто тебе мешает — это я! Так получаеться? — не унимался Леон. Он стоял так близко, раскрасневшийся то ли от холода, то ли от злости. Хиляль не совсем поняла, как дошло до того, что Леон взбесился, когда она пыталась мирно и спокойно решить проблему с их браком, разрушавшим их жизни. — Проблема вовсе не в этом, Леон, — ответила Хиляль, все ещё пытаясь вести себя как взрослый цивилизованный человек, как бы трудно ей ни было. — А в чем проблема?— воскликнул Леон. — Почему вообще ты вдруг заговорила о разводе? — Потому что другого выхода я не вижу! — не сдержалась Хиляль. — Ты мне не доверяешь! Мы все испортили! Мы оба несчастны, ты не можешь этого отрицать! — Ты сама не понимаешь, что говоришь! — Я, наверное, впервые понимаю, что нужно сделать, пока все не зашло совсем далеко, и мы ещё больше не возненавидели друг друга! — Прекрасно! Разведемся, чтобы ты была счастлива и больше меня не ненавидела!— поставил точку в этом разговоре Леон. После этого они разошлись в разные стороны. Хиляль снова и снова прокручивала слова Леона в голове, с разочарованием и болью думая, как быстро он согласился. Это значило только одно. Конец. *** Если до этого дня их отношения можно было охарактеризовать понятием «холодная война», то после приятия окончательного решения развестись между Хиляль и Леоном начались открытые боевые действия, которые заключались в постоянных колкостях, желании ударить побольней, телефонных звонках, заканчивавшимся громким спором и отбоем в ухо, а так же в непреодолимом желании видеть друг друга. Хиляль с малярной кистью в одной руке и банкой с краской в другой сосредоточенно закрашивала стенку в красный цвет, имитируя флаг своей великой страны. В этот момент в ее сумке зазвонил телефон, и девушка от неожиданности чуть не выронила краску, испачкав руки. — Мехмет, передай мой телефон, пожалуйста, — попросила она своего коллегу, который белой краской вырисовывал звезду. — Слушаю, — ответил Мехмет на звонок, пока она пыталась вытереть руки. Она с благодарностью взяла телефон. — Почему он отвечает на твой телефон? — услышала она вместо приветствия рассерженный голос своего мужа. Скоро бывшего мужа. — Я руки испачкала в краске, он мне помог, — тихо ответила Хиляль, выходя в другую комнату: ей совсем не хотелось, чтобы коллеги были свидетелями ее препирательств с Леоном. — Документы на развод я пришлю, квартиру можешь выставить на продажу, я приеду на днях за своими остальными вещами, — заявила Хиляль. — Как же быстро ты взялась за это дело, — с горечью ответил Леон. — Мехмет сказал, что много времени это не займёт, — на линии повисла долгая пауза, и Хиляль поспешила обьяснить. — Он же юрист и согласился помочь в этом. — Его помощь просто неоценима! И трубку подержит, и развод оформит, в чем ещё он готов предложить свои услуги? О том, что Мехмет предлагал на машине подвезти ее, чтобы собрать вещи, Хиляль мудро решила умолчать. — Он просто очень хороший человек, — пыталась вести себя по-взрослому Хиляль, — и вообще какое тебе дело? — Я не хочу, чтобы он постоянно крутился возле моей жены! — вспылил Леон. — Я больше тебе не жена, если ты вдруг забыл, мы тут разводимся, и вины Мехмета здесь нет! — ответила Хиляль, заканчивая разговор. Им и повод поругаться особо не был нужен. Хиляль приходила собирать вещи, Леон в это время сидел в кресле с книгой в руках, делая вид, что абсолютно на неё не смотрел, Хиляль тоже абсолютно не следила за ним исподлобья. Вспоминать эти кошмарные дни, когда они день за днём разрушали все, что с любовью создали для уюта и радости, было больно, невыносимо. Казалось, каждый проверял границы терпения другого, сколько они оба смогли бы выдержать, пока не сломались бы. Казалось, что поставленные точки в их отношениях должны были избавить обоих от боли и сожалений, но с каждым днём становилось только хуже. Хиляль все время ждала. Чего именно, ей и самой было бы сложно обьяснить, но она ждала от Леона верных слов и действий, чтобы он как-то помог развязать этот ужасный узел. А теперь Леон собирался уехать в Афины, забыть про неё и их жизнь в этой квартирке, а она уже, наверное, целую вечность сидела на этой дурацкой скамейке, босая, голодная, с бесполезной железякой на коленях. Самое время было разрыдаться и звать на помощь. Помощи ждать было неоткуда, да и слезы особо не помогали. Девушка отчаянно продолжала уговаривать себя, что просто не могла бы подойти первой, скорее бы она превратилась в каменную статую, чем сделала этот шаг. Больше всего ей хотелось избавиться от этой тяжести на сердце, удушающей ноши, которая клубком свернулась у неё на груди, мешая жить и дышать. Единственный человек, в чьих силах было помочь, совершенно не спешил, что начинало вызывать возмущение и раздражение. Хиляль нетерпеливо обернулась на выход из подъезда: дверь отворилась и закрылась с громким хлопком. Сутулый мужчина в деловом костюме заспешил по своим делам. Она уже отвернулась с тяжелым вздохом, но вдруг боковым зрением уловила движение: рядом с выходом в тени большого ветвистого дерева стоял Леон и смотрел прямо на неё. Хиляль резко поднялась. Она ещё не успела подумать, что же делать дальше, а ноги уже сами вели ее к Леону. Девушка остановилась в двух шагах от мужа, зелёная травка щекотала босые ноги, солнце светило прямо в глаза. За всеми скандалами и выяснением отношений Хиляль и не заметила, как в Стамбул пришла весна: тёплая, цветущая, дурманящая, дарящая новую надежду. Леон подошел к девушке и взял ее руки в свои, мягко поглаживая ладонь большим пальцем. Хиляль давно перестала обращать внимание на нескончаемый поток слез, ей было абсолютно все равно, как она выглядела в данный момент, что о них могли подумать люди, спешившие по своим делам или прогуливавшиеся по двору. Она крепко обняла Леона, не желая больше никогда выпускать его из своих рук. Никогда больше она не хотела испытывать мучительное одиночество и чувство потерянности, когда пытаешься найти место в этом огромном городе с миллионами чужих лиц, а только один единственный человек был не доступен, только тепло и комфорт его объятий был запретен. — Я хочу домой, — прошептала Хиляль. Леон отстранился, вглядываясь в ее лицо, вытирая слезы с щёк. Потом оба посмотрели вниз на ее босые ноги: в зеленой траве ярко были видны ярко-красные накрашенные ноготки. — Мои туфли, — с досадой произнесла Хиляль, думая, как объяснить их исчезновение. — Куст, — пытаясь сдержать улыбку, ответил Леон, — я видел, сейчас принесу. — Там ещё кофеварка, — вдогонку крикнула ему Хиляль. *** Комната была совсем пустой: в углу стояла лампа на чёрной длинной ноге, немного грубоватая, но создававшая уют, у стены лежал матрас со смятыми простынями, Леон сидел на нем рядом с Хиляль, вдыхая родной запах ее волос, так бережно и нежно прижимая к себе девушку, будто боясь, что она могла испариться, исчезнуть без следа. Она слышала каждый стук его сердца, положив голову ему на грудь. Казалось, что эта квартира пережила третью мировую войну, где стороны не успокоились, пока не оставили камня на камне, но в итоге решили сложить оружие. Казалось, слова — это просто слова, но иногда смысл, лежащий за ними, до такой степени больше и шире того, что мог бы передать человек. Возможно ли фразой передать, что жизнь теряла краски и смысл, что серость за окном поглощала полностью, тоска вытесняла из сердца покой, оставляла лишь огромное одиночество? — Ты знаешь, — тихо прошептала Хиляль, нежно проводя ладонью по его шее, поглаживая щеку, касаясь пальцами губ, — ведь без тебя меня нет. — И без тебя меня нет, — ответил Леон нежно. Люди задавали один и тот же вопрос из года в год, из поколения в поколение: «Неужели одной любви мало?» Сложно было когда-либо дать четкий ответ на этот вопрос, но понятно лишь одно: без неё нельзя.