Песнь Луне западных гор

Снова пришлось изображать тонкого ценителя музыки. Помню, как-то я проводил время в горах Линшань [1], и Чжу Юэ предложил привезти из столицы знаменитую Гун Юй и прочих девиц из дома Мяоинь. «Нет нужды в музыке, — ответил я. — Горы и реки обладают чистым звучанием». Слова эти стали известны, и многие наперебой стали восхвалять мою утонченность, а князь Цзи и этот молодой негодяй Янь Юйцзинь лишь посмеивались. Истинной же причиной было, что музыку я никогда не понимал и не любил: и строгие мелодии официальных приемов, и разгульные напевы веселых кварталов, и песни южных и западных варваров звучали лишь раздражающим шумом в моих ушах, терзая сердце, и без того измученное беспричинной печалью. Потому я с ранних лет и не находил удовольствия в том, чтобы резать стихотворения на куски ради их подчинения мелодике и ритму. Линь Шу, тогда еще мальчишка, потешался: «Дядя-государь, разве стихи Пятого принца можно назвать стихами? В них нет ни созвучия, ни гармонии, слова подобраны наудачу, единственное настроение их — жалобы да нытье. Они похожи на музыку павшего царства». Помню, как отец на него посмотрел. Может, тогда и зародилась в его голове мысль, что у сына маршала Линя слишком острый ум — как бы не обрезаться. И Линь Шу тоже в последний момент почуял неладное. Накануне того похода на Север я застал его в дворцовом саду. Он стоял, кусая губы и что-то обдумывая. Потом ударил кулаком о ствол сосны, тряхнул челкой и пошел. В этом обличье я видел его в последний раз. В молодые году ему хватило остроты ума, чтобы самому не писать стихи, не считая детских упражнений, вызывавших совершенно неприличный восторг. Со мной было по-другому: когда понял, что, следуя по стопам древних, могу изливать душу, не боясь, что кто-то воспользуется моей искренностью, уже не мог остановиться. Линь Шу тем временем принялся осваивать цинь, пожал очередной урожай восторженных отзывов, и отложил его в сторону. Зато с тех пор слывет тончайшим ценителем музыки. Еще бы! Даже в наложницах у него «небожительница нефритовой флейты». Хуаских мелодий в его усадьбе не исполняют, да и Цзинъянь по его наущению велел прекратить музыкальную дань с Запада и не устраивает неофициальных приемов [2]. А я, когда пришлось вернуться к хуа, ни слова не смел сказать против великой хуаской музыки, дабы не прослыть святотатцем. И прославленное исполнение «небожительницы нефритовой флейты» я так тогда и не услышал. Не помню, видел ли я ее хоть раз. И вот ее сын ныне стоит передо мной. Если верить донесениям, наследник дома Линей — вылитый Линь Шу тех времен, когда он еще не сменил личину. Нравом тоже в отца — горд, дерзок, остер и убежден в собственной неотразимости. Младший сын на отца не похож. От Линей у него только упрямый подбородок. Видно, пошел в мать. Но, хоть та и побывала певичкой в веселом доме, сын ее — столичный кавалер из знатной семьи: тонок станом, строен как стрела, причесан с подчеркнутой небрежностью и бел лицом. Брови вразлет и глаза-миндалины придают застенчивый вид. Держится с настороженной почтительностью, но вот выказать страх ему ума не хватает. Впрочем, и Линь Шу, когда прикидывался репой и редисом [3], вечно забывался. Я-то полагал, что дерзостями он набивает себе цену, но теперь понимаю — просто не мог полностью избыть старые привычки. Вот и младшему Линю никто не объяснил, что молодым людям из провинциальных семей негде набраться дворцовых манер и умения почтительно, но без подобострастия разговаривать с государями, пусть даже варварскими. И сразу видно, что воспитан в строгости — и по тому, как целомудренно отводит взгляд от обнаженных рук Юйшэн, и по тому, как неприятно его поразило мое обхождение с Фаншэ. Он постарался скрыть, но я-то заметил. Хотя сынок Линь Шу упустил главную несуразицу: то, что я назвал Цзинъяня старшим братом. Он вырос при государе Ань-ди и не ведает другого владыки. Похоже, отцовской наблюдательностью он не наделен. А Линь Шу, видно, из сыновней почтительности следует правилам маршала Линя. Тот порол сына нещадно за малейшую провинность. Не то, чтобы это помогало: Линь Шу был неистощим на проказы. Сынок же его, похоже, тих и мягок. Так и должно быть. Сыну от наложницы надлежит помнить свое место и являть уместное смирение. Как некогда поступал седьмой младший брат, в котором все, включая отца-государя, жестоко обманулись. Так что еще надо разобраться, что за этой тишиной и кротостью: гордый и непоколебимый нрав, смиряющий себя, потому что так должно, или впрямь слабость и незлобивость молодого господина, выросшего в любви и холе? Помню, когда Цишэн ринулся в разгул, я уже было подумал, не пошел ли он по стопам своего дядюшки по матери, извращенца Чжу. Влюбился в акробатку-танцовщицу, и как-то на пиру приказал ей станцевать на канате. Метнул ножик, перерезал канат, и девушку унесли с пробитой головой. Его разбойные тангутские дружки ревели от восторга. Потом-то он мне объяснял, что акробатку подослала к нему Баньжо, но кто знает, тешил ли он свою подозрительность или просто жестокость. С годами он становится все больше похож на деда — лянского государя. Теперь ищет поддержки дикарей, дабы хотя бы здесь, на краю земли, сделаться драконом среди рыб. Не брезгует ни катышками из бараньего мозга, ни сырой заячьей печенью, лишь бы потрафить киданям да ухуаням, с коими днями и ночами пропадает на охоте. Но разве можно найти среди его людей хоть одного-единственного, кто не был бы мелким человеком? Отцу-государю повезло расти в окружении цветущих талантов из детей знати. Он, как губка, впитывал все полезное, что мог взять из мудрости семьи Янь и военного искусства семьи Линь. Он завоевывал сердца и выжимал их досуха. И с моим детским сердцем он тоже обходился жестоко. Помню, как впервые услышал имя Линь Шу. Отец неожиданно пришел в покои к императрице Янь, и я показал все, что успел выучить из классических книг. Отец презрительно усмехнулся: «А вот Линь Шу и даже маленький Цзинъянь младше тебя, а уже показывают успехи в ста приемах ведения боя! А ты — какой-то пугливый книжный червь. Придется сдать тебя в монастырь — коли ты у нас теперь грамотный, сгодишься там сутры переписывать». Тогда я еще не понимал, что отец желал посмеяться над нелюбимой женой за ее показное благочестие и поверхностную ученость. После этого случая матушка-государыня три дня держала меня, до смерти напуганного, в темной комнате, а затем пригласила учителя боевых искусств, но и на ученые занятия заставляла налегать еще больше, чем раньше. Теперь она заставляла меня, как говорится, хватать поперек книги при свете луны и снега [4]. Как-то, проходя по саду, отец заметил, как я упражняюсь с деревянным мечом. Он грозно насупил брови: «Цзинхуань, вижу, ты забросил книги и пытаешься подражать грубым воякам! И не стыдно тебе, внуку императорского наставника Яня, скакать и прыгать, даже не выучив как следует ни «Ши-шу», ни «Лунь-мэн»[5]? Придется, видно, сдать тебя в солдаты и упрятать тебя, позорище этакое, в самый дальний гарнизон! Вшей кормить да варваров смешить одним своим видом». Оставшись в одиночестве, я разрыдался. Не от страха — в отцовские угрозы я по малолетству не поверил, не от обиды за несправедливые упреки, а от отчаяния — оттого, что никак не могу угодить отцу. Тогда я не понимал, что отец предпочитал воспитывать сыновей, то окуная в ледяную воду, то опаляя огненным жаром. Иных это ломало, как покойного Четвертого старшего брата: тот так привык применяться к любым отцовским прихотям, что начисто утратил собственную волю. Иных закаляло, как Седьмого младшего: тот, наоборот, напоказ покорствуя, научился всякий раз поступать так, как считал нужным. Самого старшего брата это убило. А мне подточило жизненную сердцевину и навеки отравило дух-разум вечными сомнениями и колебаниями. И заставило полюбить тех, кто меня использовал и предавал: Линь Шу в обличье Су-сяньшэна, Цинь Баньжо, а в юности — яньского Тоба Ао. Ныне Тоба Ао обустроился при дворе уцзу, и, как слышно, советует ему «съесть змей на ужин, пока они нами не позавтракали». Тогда, в детстве, меня душило отчаяние. Обида пришла потом. Чтобы успокоиться, я решил покормить рыбок. Свернул на тропинку, ведущую к Павильону Свежего Ветра [6], и услыхал восторженные вопли. Тайно приблизился и увидел, как отец запускает воздушного змея вместе с мальчишкой еще меньше Седьмого младшего брата. Мальчишка радостно кричал: «Еще, дядя-государь!» и носился со змеем по лужайке, ловко огибая декоративные камни. Он был обряжен в короткий лиловый кафтанчик, скроенный на военный манер, и на бегу сдувал со лба длинную челку. А отец, посмеиваясь, отвечал: «Для сына моей любимой сестры я готов даже стать боевым конем». Меня захлестнула обида: я, родной сын, не мог дождаться от отца доброго слова, а дерзкий племянник непонятно какими хитростями попал в милость! Потом отец сказал: «Обязательно приходи еще поиграть с принцами» и удалился. Линь Шу бросил змея на траву и куда-то убежал. Я осторожно приблизился к змею и попытался его запустить. Ничего, конечно, не получилось — никто не объяснил мне, что для этого надо стать спиной к ветру. Я пятился назад, медленно отпуская нити, как делал на моих глазах Линь Шу, но проклятый змей даже не шевелился. В ярости я начал топтать его ногами, а потом, испугавшись того, что натворил, разорвал на части, и одну утопил в пруду, а другую спрятал в ямку под камнем. И тут явился Линь Шу, да не один, а с Цзинъянем. К тому времени я уже встречал Седьмого младшего брата, и считал его тихим и смирным. Он предпочитал лишний раз не открывать рта, молча кланялся и беззвучно исчезал при первой возможности. Теперь мне предстояло узнать, что смиренник и тихоня и впрямь неплохо освоил приемы ведения боя, а главное — всегда готов заступиться за Линь Шу, когда того, по его мнению, обидели. Наказали всех. Линь Шу даже не пытался оправдаться и не стал объяснять, из-за чего вышла ссора. Но когда мы уходили, так сверкнул глазами из-под челки, что я понял — нажил себя врага. Знать бы тогда, что нажил я его на всю оставшуюся жизнь! Той же ночью я сидел в отдаленном павильоне, мучимый своими страхами, о которых не смел никому рассказать. И тут явился отец, благодушный, слегка благоухая ароматным вином: «Ну что, полуночничаешь?». И выпустил светлячков из рукава халата: «Теперь уже не должно быть так темно и страшно». «Отец-государь, недостойный сын не боится», — ответил я, все так же стараясь ему угодить. — «Даже если сюда явятся гуй [7], я прогоню их чтением Совершенномудрого [8]. А если вдруг не подействует, прогоню их мечом, дабы никто не тревожил покой отца-государя!». Отец рассмеялся: «Какое же ты все-таки дитя! А чтобы больше не хмурился, я пожалую тебе титул «Счастливый принц» [9]. И впредь не вздумай меня огорчать своими горестями!». На краю пустыни, среди испепеляющих ветров Цзиньлин вспоминается подобным саду у Персикового озера. Мне никогда туда не вернуться, но, если сумею использовать мальчика правильно, может быть, Фаншэ... Хотя что ему Цзиньлин? Он будет разыгрывать цивилизованного человека, как здесь разыгрывает варвара. Никого мой сын не любит, кроме себя. И может, немного — покойной матери. Это неизбежно и даже правильно для того, кому предстоит занять драконий престол. Я и сам... Но когда никому не доверяешь, рано или поздно перестают доверять тебе. Такова была страшная судьба отца. Иной раз думаю — что, если бы отец тогда не поверил Ся Цзяну? Поверить очень хотелось, и казалось полезным и выгодным. Но все-таки? Что бы сталось со всеми нами? Уж наверняка из старшего брата государь получился бы получше, чем из Цзинъяня. Тот бы так до конца жизни махал мечом и был этим счастлив. А я? И Линь Шу? Линь Шу по самой природе своей не смог бы остаться тигром [10] и не мечтать о полете к пятицветным облакам [11]. Маршал Линь это понимал: недаром он так старательно делал из чересчур умного сына солдата [12]. Обладай я дарованиями Линь Шу, меня бы не остановило никакое постыдное уродство, но тот слишком любил свою юную силу и удаль. Он думает, что сливе-мэй его нового обличья осталось лишь благоухать на заднем дворике вдали от чужих глаз [13]. Цзинъюй, Цзинъянь или новый треножник из старой древесины [14] — в любом случае мне и моему сыну не было бы места в новом мире! Поэтому меня не обмануть показной скромностью и благовоспитанностью. Передо мной сын Линь Шу, а тот никогда и ничего не делает просто так. Чтобы я поверил, что он из отцовской любви отпустил сына повидать мир? Ему наверняка в подробностях докладывают, сколько табунов перегоняют в год через наши границы и сколько цзюней соли привозят с Дальнего Запада. Что помешает светлейшему Линь-хоу столкнуть нас со старшей государыней Дун Нюйго [15]? Ее нынешний фаворит Посрамивший Цветы давно и исправно получает лянское золото. Можно не сомневаться, уцзу вцепится в возможность воспользоваться расколом между двумя своими противниками. А потом Линь-хоу пришлет старшего сынка с войском замирять западную окраину. И посадит младшего наместником в Цзиньшане [16]. Порой мне кажется, что Фаншэ, да и Баньжо тоже, не понимают, насколько Лесной Чуткур [17] опасен! Но кинжал можно обернуть против руки, что его держит. Потому что и впрямь, кто поверит, что светлейший Линь-хоу из отцовской любви отпустил сына повидать мир? Главное, чтобы усомнился Цзинъянь. Линь Шу крепко держит его в руках, но седьмой младший брат из тех, кто верит до конца, но, раз усомнившись, утрачивает доверие навсегда. А без Лесного Чуткура за его спиной те, кто ныне гонит от себя соблазн, смогут, наконец, дать себе волю! Судя по донесениям, родня тайцзифэй [18] давно мечтает о том, чтобы устроить мышиные гнезда на высоких ясенях [19]. Однако слишком уж опаслив этот Сюнь Байшуй! А младший братец его, боюсь, излишне честен... И племянники подросли... Цишэн полагает, что мы должны поддержать Лайян-вана в его намерениях. Но этот его Лу Юань хоть и жаден, но недостаточно решителен. Не дать ли попросту старшему тигренку растерзать младшего? Старший-то хворый, долго не проживет, а младший сын барышни Лю излишне ретив. [20]. Впрочем, наверняка кончится все очередною ревизиею лянских монастырей да лодочек под зеленым парусом [21]. Если только не удастся на время удалить Линь Шу из столицы. Подозрения, маленькая размолвка, как тогда, когда они с Цзинъянем повздорили из-за дел среди рек и озер[22]. А еще лучше бы... Нет, слишком было бы хорошо! Хотя по донесениям Линь Шу всю зиму прохворал, из усадьбы не выходил, почти никого не принимал... Вот когда Лайян-ван сможет действовать! Великой Лян повезло с нынешним императором! Даже если любимый сын Сяо Цзинъяня совершит преступление, заслуживающее смерти, отец без всякого милосердия приговорит его. Надо только подтолкнуть его к такому преступлению. Не стоит ни убивать собственной рукой, ни приказывать другим убивать. В любой сильной привязанности таится зерно раздора, любую любовь: сыновнюю ли, супружескую ли, можно обратить в пламя гнева. Вспыхнувший гнев заставит руку тянуться к мечу и кисти, и дело будет сделано. Это наилучший из путей, завещанный мне принцессой Сюаньцзи. И надо бы отдать распоряжение о священных змеях. Смешно подумать, если бы я вырос в Бадияньчэне, я бы и впрямь искренне их почитал. И даже первое мое воспоминание: я, совсем маленький и несмышленый, сижу на теплом ковре и перед глазами петляет-извивается блестящая темная лента. Женский молодой голос (принцессы Сюаньцзи? кормилицы?) произносит: «Не бойся. Это почтенный предок, она тебя не обидит!» А может, кто-то тогда подсунул мне вместо обычной дворцовой домашней змеи с выдранными зубами ядовитую? Тетушка Сюаньцзи была вполне на это способна. И я тогда чудом избежал смерти. Когда же прекратятся надоедные мысли? Ведь все обдумано много раз. И все равно не заснуть. Остается только ждать Юйшэн с докладом. Но если Линь Вэнь этой ночью тоже заснуть не пожелает? Тогда придется прибегнуть к способу, который предложил Фаншэ... Не ветер я хочу поднять в Цзиньлине, но легкий ветерок. Который станет бурей. Примечания: 1. Загородный дворец принца Юя в Линшань упоминается в романе «Список Архива Ланъя». 2. С Запада присылали певцов и музыкантов, которых использовали на неофициальных пирушках во дворце. Это называлось «музыкальной данью». А на официальных приемах играла традиционная китайская музыка. Государь Ань-ди, таким образом, помимо прочего проявляет похвальную экономность, а государь-инок Нового Хуа втайне сожалеет, что не может заслать лазутчиков под предлогом «музыкальной дани». 3. Китайское «фэнфэн» (репа и редис) обозначает ничтожество и простолюдина. 4. Образные выражения, означающие «усердно учиться». Выражение «хватать поперек книги» восходит к рассказу о том, как, торопясь на занятие к знаменитому ученому, ученики бежали, схватив книги, как попало. А при свете луны и снега, по преданию, учились бедные студенты, которым не хватало денег даже на масло для светильника или свечи. 5.«Ши-шу» — канонические книги «Шицзин» («Книга песен») и «Шуцзин» («Книга перемен»), «Лунь-мэн» — канонические «Лунъюй» («Беседы и суждения» Конфуция) и «Мэн-цзы». Эти книги были основой классического конфуцианского образования. Полагалось заучить их наизусть не позднее, чем к шести годам. 6. «Свежий ветер» — иносказание, означающее «чистые нравы». 7. Гуй — «душа костей», обычно переводится как «бес», «призрак». Китайский гуй во многом аналогичен тюркскому чуткуру — см. Примечание 17. 8. Т.е. Конфуция. Тогда считалось, что этот метод работает против гуй, но только в сочетании с абсолютным спокойствием и твердостью духа. 9. «Юй». 10. Т.е. верным подданным, сподвижником. 11. Т.е. о том, чтобы стать драконом-императором. 12. Военная карьера традиционно считалась менее престижной, чем гражданская: «Из хорошего железа не делают гвоздей — умный не пойдет служить солдатом». Тем не менее маршал Линь предпочел направить своего талантливого сына именно по военной части. 13. Т.е. быть любовником Цзинъяня и «серым кардиналом» при нем. 14. «Новый треножник из старой древесины» = новая династия Линь («дерево»). 15. «Дун Нюйго» — «Восточное царство женщин», самоназвание «Суфалану цюйдало». По преданию, было расположено близ «Луковых гор» (Памира или Куньлуна). Традиционно враждовали с тангутами. 16. Цзиньшань — «Золотая гора», название столицы Нового Хуа. Фанон! 17. «Лесной» — потому что так переводится фамилия «Линь», а «Чуткур» — заимствованное у тюркских племен (с которыми хуа доводилось не раз воевать) название для обратившегося нежитью врага или врага, вернувшегося с того света. 18. Тайцзифэй — жена наследного принца («тайцзи»). 19. Метафора обозначает возвышение недостойных родственников императрицы. 20. О семье Сюнь, сыновьях Сяо Цзинъяня и Лу Юане см. в сериале «Список Архива Ланъя-2: ветер поднялся в Чанлине». 21. Лодка под зеленым парусом — плавучий бордель. Намек на агентов хуа в Лян. 22. Реки и озера — цзянху, мир боевых искусств, своего рода вольница.