Песнь Луне западных гор

— Пять лет назад во время землетрясения я играл здесь в вэйци с Синьхуем. Я даже не понял, что началось землетрясение, пока мне об этом не доложили. Зеркальная пагода... Пять сужающихся кверху ярусов, сложена из кирпича, облицована гладкими каменными плитами, отчего и получила свое название. Украшена очень скупо: под прямыми карнизами тянется простой геометрический узор. Но, по словам государя-инока, внутри — железный каркас, а само здание установлено на каменной глыбе, погруженной в мягкую землю. Мы сидим в маленькой комнате на самом верху. Все очень просто: столик для игры в вэйци и две циновки на лощеном деревянном полу. Сквозь задернутые бамбуковые занавеси проникает утренний свет. Признаться, не ожидал такой скромности от государя-инока. Видно, иногда он все же вспоминает, что отрекся от роскоши. А все-таки, есть в этой простоте что-то нарочитое. Мне приказали взять с собой преподнесенный мне цинь, но государь-наставник сегодня явно не расположен внимать его звукам. Сяо Цзинхуань трет висок: — Я, грешный старик, все еще не избыл своей привязанности к мирским вещам и связям: вспоминаю то тех, кто некогда звался моей близкой и дальней родней, то оставленную в Цзиньлине коллекцию картин. Если ты хоть немного владеешь живописью... С трудом собираюсь с мыслями. Что же они мне все-таки подсыпали? Впрочем, это неважно. Что сказать? Конечно, меня учили живописи, и, по мнению наставника, мне очень неплохо удаются цветы и птицы. Но живописи учат детей во всех мало-мальски состоятельных домах... — Ничтожного обучали этому искусству, однако он не проявил таланта. Отец решил, что полезнее будет, если я со всем прилежанием займусь изучением классических книг. — И как ты отблагодарил отца за заботу? Тебе следовало бы брать с него пример. Твой отец преуспевает во всех делах, за которые берется. Даже волки и дикие коты покоряются ему. Трудно сделать более прозрачный намек. Изо всех сил сохраняю на лице выражение недоумения: — Мой почтенный отец сроду не приручал никаких животных. Зато в саду государя-наставника мне посчастливилось увидеть истинное чудо: свирепых змеев, восчувствовавших доброту и милосердие государя-инока. Неожиданно государь-инок смеется ласковым старческим смехом: — Ну что за льстивый у тебя язык! Я даже не знаю, чем там кормят этих питонов. А когда еще жил в миру, то ради великого дела впал в грех поедания змей. Но Будда и духи-хуашэнь были настолько милосердны, что не только отвели от меня беду, но и привели ко мне того, кто снимет с моей души груз этой заботы. Видимо, бывший принц Юй на Западе совершенно одичал и проникся варварскими суевериями: ничем иным его мутную диковинную речь не объяснить. А беды и заботы ему действительно грозят: отец и Линь Чэнь рассказывали, что пост принцев-регентов был некогда установлен лишь для того, чтобы «сдерживать волю государей змеиной крови железными оковами». Значит, с прекращением Змеиного Рода Фаншэ потеряет всякое право на власть, и Баньжо сможет завладеть хуаским престолом как «достойнейшая из народа». Познакомившись с Фаншэ, почти не сомневаюсь — он вполне способен при поддержке киданей и прочих дикарей не хуаского корня, в изобилии населяющих земли Нового Хуа, поднять мятеж. Не зря он их прикармливает: я не заметил среди его стражников ни одного хуа, не говоря уже о ханьцах. Разумная предосторожность? Или разумная предусмотрительность? Вот только поломать древние обычаи, объявив, что теперь у хуа как у прочих народов отцу-государю должен наследовать законный сын, какова бы ни была кровь его матери, не так просто. В Новом Хуа наверняка начнутся распри и междоусобицы. И, быть может, Фаншэ и Баньжо не станут ждать, пока государя-инока сведут в могилу старость и недуги... — Хорошо, что Юйшэн вспомнила свой долг перед государем и предотвратила преступление. Ну, да тебе не привыкать. Как я и думал! Фаншэ не посмел скрыть от отца историю с покушением. Но почему мне к покушениям не привыкать? Не иначе, какой-то грязный намек на отца. Чтобы скрыть лицо и получить время подумать, опускаю голову и начинаю изучать доску для вэйци. На ней разложена партия, и партия странная. Похоже, игроки руководствовались принципом «победа любой ценой», и над красотой игры вовсе не думали. Черные стремятся уничтожить влияние белой группы, которая грозит превратиться в неприступную позицию внизу справа на доске. Они завязали борьбу в центре и ворвались в расположение белых с разрезанием. Но белые почему-то оставили без внимания убийственное разрезание черных, а перешли в атаку справа внизу, стремясь придавить черных к краю доски. По логике ход надо было делать совсем в другом месте — в центре. Словно в плавный ход мелодии ворвалась фальшивая нота и вместо дуэта получились какие-то нелепые рулады. Всматриваясь в игру, я теряю ощущение реальности — кажется, что стоящие на доске камни вот-вот заговорят, будто живые существа [1]. Да еще снова начинается глухой рокот, что всю ночь преследовал меня в моих покоях. Камни молчат. Вместо них говорит государь-инок: — Как тебе эта партия? — Ничтожный не смеет выразить свое невежественное суждение. Любителю не понять замыслов игроков высокого класса. Сяо Цзинхуань усмехается: — Белые играют жестко, поэтому черные тоже отважились на жесткую игру. Это ближний бой, игра идет вплотную. Бешеная схватка, когда сам получаешь ранения, но и противника сбиваешь с ног. Белые сделали страшный ход. Я еще раз внимательно осматриваю доску. Похоже, не чудится. Белые проиграют. Сяо Цзинхуань задумчиво добавляет: — Как на настоящей войне. Случайность, которая решает твою судьбу. Все опрокинуто единственным ходом и полетело кувырком. И предусмотреть заранее ничего нельзя. Хотя есть те, кто верит, что любая случайность — это кем-то заранее продуманный ход. Опять намек? Отец не любит играть в вэйци. Строит на доске заученные формы, получает отличные позиции, разыгрывает прекрасные дебюты, но все как-то без интереса. Стоит чуть-чуть нажать или сделать неожиданный ход, как все его построения вяло разваливаются. Дело не в силе или слабости игры: отсутствует какое бы то ни было противодействие. Никогда не мог понять, почему: те партии, которые он разыгрывает в жизни, полны страсти и напряжения. А может, именно поэтому.. Сяо Цзинхуань, словно прочитав мои мысли, со вздохом продолжает: — Разговор руками [2] — для пылких бойцов. А мы… Годы наши уже немолодые...Сверстники мои, однооконники [3], братья — одни уже давно у Девяти истоков [4], другие готовятся сменить циновку [5], и на всех спустилась белая роса [6]. И блистательнейший из нашего поколения, солнечный цилинь среди деревьев яшмовых...Когда ты покидал Южную столицу, что слышно было о здоровье светлейшего Линь-хоу? Говорят, снова прихварывает... — Что может ничтожный музыкант знать о таких сияющих великолепием вельможах, как светлейший хоу? Словно не слыша моего ответа, государь-инок качает обритой головой: — У нас, стариков, все заботы, хлопоты. Светлейший хоу вот сына женил. На моей племяннице... Снова вздыхает и все тем же ласковым, озабоченным тоном осведомляется: — А дочку батюшка замуж выдавать не собирается? Говорят, она очень талантлива — настоящий феникс в вороньем гнезде [7]! Очень жаль, что рождена от наложницы, взятой из веселого дома. А от недовольства своей долей мысли у живущих в тепле и сытости юношей и дев становятся как скачущие кони. Дух в смятении, а оттуда и до блудных побуждений недалеко. И тут какой-нибудь прельстительный да наглый южный варвар [8]… Маньцзи?! Откуда он может знать о смазливом негодяе из Юньнани? Ласковый голос нравоучительно продолжает: — Поистине, плоть человеческая — бездонная пучина, в коей скрыты великие беды. Тот, кого влекут звуки и цвета [9], обречен. Меня мутит. Снова накатывает волна рокота. Мы же от всех скрыли! Ни матушка не знает, ни матушка-княжна, ни, тем более, отец. А Маньцзи ныне служит в дальнем гарнизоне на южных болотах: достаточно было намекнуть Се-эру, что он позволил себе в пьяном виде непочтительно отозваться о делах внутренних покоев семьи Линь-хоу. Так откуда? И прислуга не знала, кроме... Неужто личная служанка? Но Чунхуа приходится племянницей Чуньмэй, а та бесконечно предана роду Линей. Видно, не сумела правильно воспитать племянницу... Внезапно тон Сяо Цзинхуаня меняется с будничного на торжественный, голос обретает глубину и гибкость, несколько монотонная речь становится выразительной. Таким голосом, он, верно, некогда читал проповеди тангутам и желтоголовым нюйжэням: — Я вовсе не посмел бы поминать о связях, кои отринул, когда отрекся от мира, будь барышня Цайфэн с братом моей родней только по принцессе Цзинъян [10]. Но речь идет не о белом нефрите, а об эльмешу. Знаешь, что такое эльмешу? — Ничтожный не знает. — Показное самоуничижение тебе не к лицу. Эльмешу и чистейшая кровь [11] — следствие того, что мои предки следовали пути духов, а не людей, и были за то презираемы и преследуемы другими народами. Твоя матушка наверняка не раз винилась перед твоим батюшкой за то, что, мол, осквернила род Линь своей кровью? Я невольно вспоминаю давний разговор на веранде Западного павильона. Видимо, лица я не удержал, потому что Сяо Цзинхуань удовлетворенно улыбнулся и продолжил: — Той самой кровью, что течет и в моих жилах, кровью, способной убивать и исцелять. Для хуа она святыня, для других народов мерзость, пред ликом Будды — такая же пустота, как и все остальное. Так вот зачем был поднесен в дар Цинь с Обожженными концами! Следовало раньше разгадать намек на то, что матушка будто бы происходит от крови принцессы Змеиного Дома, некогда бежавшей в цзянху. Сяо Цзинхуаню с сыном нужен наследник-самозванец, Безвольная кукла, чтобы посадить на хуаский престол. Они рассчитывают, что смогут меня заморочить и сломить. И еще хотят поссорить меня с отцом! А отца — с государем... Стараясь не холодеть от ужаса, лихорадочно думаю. За все годы, пока хуа правили потомки Великого Змея, никто не смог обманом взойти на змеиный престол, потому что во время объявления государя камень эльмешу должен признать чистейшую кровь. Неужели все-таки мать...Нет, этого не может быть! Или отец, как всегда, все предусмотрел загодя? Нет! Собираюсь с духом и нагло выпаливаю: — Государь-наставник желает, чтобы ничтожный Цзи Чэньюй сыграл роль его потерянного родича? Сяо Цзинхуань снова надевает личину доброго дядюшки и ласково спрашивает: — Все еще называешь себя любителем спрятавшихся рыбок? [12] Будь ты просто вторым сыном светлейшего Линь-хоу, я велел бы своим людям проводить тебя до границ царства женщин [13] или к каким ты там еще рыбкам собрался. Но ты ведь моей крови, Юнь-гэ... Эта тварь еще смеет называть меня детским именем, как самые близкие! — Ничтожный не уверен, что смог уразуметь намерения государя-инока... Гул становится все сильнее. Сяо Цзинхуань повышает голос: — Я, глупый монах, вот не уверен даже, не снится ли преступнику Сяо Цзинхуаню в Холодной камере императорской темницы сон о царстве Нанькэ [14]. И не снится ли бродячему музыканту Цзи Чэньюю, заснувшему пьяным сном где-то под забором, что он второй сын светлейшего Линь-хоу, умершего неженатым и бездетным за четверть века до того! Гул внезапно переходит в оглушительный грохот. Пол плывет под моими ногами. Сяо Цзинхуань вцепляется в меня, пытаясь закрыться моим телом от падающей каменной плиты, я яростно, со всей силой отталкиваю его. Все сотрясается, и мы летим в пропасть. Грохот, темнота. На моих руках что-то липкое. Кровь? Почему-то первая мысль: «Я кого-то убил?». Дергающая боль в правой ноге — кажется, сломана. Ощупываю вокруг себя, натыкаюсь на что-то острое, обрывки шелка, ожерелье...Понимаю, что касаюсь торчащих наружу сломанных костей и пробитого черепа. Сяо Цзинхуань, несомненно, мертв. Ночной подземный гул был знаком приближающегося землетрясения. А теперь я под завалом рядом с мертвым телом. Даже если буду умирать от голода, не прикоснусь: отец рассказывал, что здоровый человек, вкусивший змеиной крови, обречен на сильнейший непрекращающийся понос. Здесь это означает истощение и медленную смерть. Хуаских государей хоронили как-то по-особому... Не было ли это разумной предосторожностью? Вдруг, разлагаясь, это тело станет источать отраву? Нет, буду лучше думать о том, что меня успеют найти в ближайшие часы. Но кто может меня обнаружить? Не обвинят ли меня в смерти Сяо Цзинхуаня? Посвященная духам Цинь Баньжо может даже приказать принести меня в жертву, дабы успокоить дрожь земли. Нет, лучше что угодно, чем быть погребенным заживо во тьме в обнимку с трупом. Я кричу, кричу до хрипа и в изнеможении валюсь на камни. Снова грохот. Яркий свет бьет в глаза. Фэй Лю! Он бережно подхватывает меня могучими руками. Я кошусь в сторону окровавленного тела Сяо Цзинхуаня — кем бы он ни был, нельзя оставлять его непогребенным. Но Фэй Лю по-детски надувает губы и твердо говорит: — Змея. Спит. Не мешай. Фэй Лю не знает, что такое смерть. С Фэй Лю невозможно спорить. Нам предстоит долгий путь. Примечания: 1. Описание партии и размышления Линь Вэня взяты из романа «Мастер игры в го» Ясунари Кавабаты. Белыми играл Мэйдзин, черными — Отакэ Седьмой дан. Белые проиграли. Подробнее: lib.ru/INPROZ/KAWABATA/myejdzin.txt 2. «Разговор руками», «беседа рук» — образное название игры в го/вэйци: общаются не люди, а их руки, опускающие на доску камни. 3. «Однооконники» — товарищи по учебе. 4, «У Девяти истоков» — на том свете. 5. «Сменить циновку» — собраться умереть. 6. «Спустилась белая роса» — седина. 7. «Феникс в вороньем гнезде» — красивая и талантливая дочь наложницы. «Воронье гнездо» относится не к семье Линь, у которой с родовитостью все в порядке, а к сравнительно низкому социальному статусу Цайфэн. И намекает на недовольство этим статусом. 8. «Южный варвар» — «мань цзи» (китайск.) 9. «Звуки и цвета» = жизненные удовольствия, причем под «цветом» (сэ) обычно подразумевается любовь. 10. Сиятельная принцесса Цзинъян — мать Линь Шу и тетка Сяо Цзинхуаня по отцу. 11. Подробнее о змеином камне — «эльмешу» и чистейшей крови правителей хуа читайте в главе 7 фика «Деревенская простота». 12. «Спрятавшиеся рыбки» — красавицы. Ср. значение псевдонима Цзи Чэньюй. 13. «Нюйго» — «Царство женщин». См. примечание 15 к части 4. 14. «Царство Нанькэ» — Метафора иллюзорности власти и богатства. Выражение восходит к новелле Ли Гун-цзо «Правитель Нанькэ» о человеке, которому, когда он однажды напился и заснул под ясенем, приснилось, что он стал зятем государя муравьиного царства в дупле дерева и правителем области Нанькэ («Южная ветка»).