Песнь Луне западных гор

Правление императора Цзайтяня. Десятый год эры Гуансюй (1885 год от Р.Х.). Провинция Ганьсу, окрестности Цзиньшаня. Из путевого дневника преподобного Джона Сайруса Уотерхауза: 28 июня. Вот и месяц путешествия![1] Жара жуткая. На небе огромные тучи, земля же превратилась в легкую накаленную пыль, от которой слезятся глаза и дерет в горле. Едем смотреть Зеркальную пагоду. «Зеркальной» ее называют из-за облицовки гладкими каменными плитами. Это — красивое здание в пять этажей с обычным китайским подкрышным орнаментом и «летающими» концами колбасообразно уложенных крыш. Местные уверяют, что пагода — очень древняя, едва ли не времен Северных и Южных династий, и, как они выражаются, «построена злыми духами для змея-инока». Но облицовка и узоры — явно эпохи Мин. Возможно, при Мин пагоду восстановили или возвели на старом месте новое здание. У подошвы пагоды — развалины. Валяются разбитые колокола, памятники, взрытая замля. В главной храмовой пещере почему-то навалены пушечные ядра и восседают три статуи Будды с совершенно одинаковыми тупыми лицами. Отчаянно воняет, очевидно, из-за птиц, устроившихся под сводом. Боковые пещеры — прибежища бедняков, в них, видимо, живут постоянно. Знаменитые росписи почти не видны, краски выцвели и осыпались от времени. Поднимаемся по ужасно крутой, почти отвесной лестнице на самый верх и любуемся видом гор в золотистой мгле. Фотерингей-Фиппс достает бинокль и, как обычно, бесконечно долго рассматривает окрестности. Потом извлекает карту и начинает делать какие-то пометки. Малвени налаживает аппарат и приступает к съемке. Чтобы не мешать, отхожу в сторону и открываю молитвенник. ... Сторож пагоды весело болтает и необыкновенно любезен. Сначала я решил, что он накурился опиума, но оказалось, что он прямо с утра успел набраться отвратительным хуаским пойлом «Прожигающий желудок», которое тут же предложил и нам. Малвени. как и все ирландцы, не может удержаться, когда предлагают бесплатную выпивку. Фотерингей-Фиппс из дурно понятого демократизма, который любит к месту и не к месту демонстрировать, присоединяется к своему сержанту. Что остается делать? — Настоечка-то действует не только на подвал, но и на чердак! — радостно заявляет сторож, когда я поперхнулся и закашлялся. Отхлебывает изрядный глоток и продолжает: — Ежели милостивые господа пожалуют убогому старику пару чохов на закуску, могу поведать драгоценное сказание о Зеркальной Пагоде. И, конечно, Фотерингей-Фиппс тут же лезет в карман. Получив свое, старик затягивает гортанный напев: — Тысяче Будд мы помолимся, Старую быль возвестим. Горы, мечами поросшие, Кажутся раем земным. Был он щенком пса кровавого — Стал фаворит Су Мэй-лан. Кровь он священную высосал, Чтоб покорить себе Лян. Не сразу понимаю, что имеется в виду одно из недолговечных царств времен Северных и Южных династий. Побасенки о том, как советник лянского Ань-ди Линь-хоу для поправления здоровья пил кровь последнего хуаского царька и своей наложницы-музыкантши, я записывал осенью в Нанкине. Испытываю некоторое разочарование: вряд ли история будет хоть как-то связана с коленом Гадовым [2]. Фотерингей-Фиппс, наоборот, оживляется. Толкает меня в бок и тянет в своей обычной ленивой манере: — Готовьтесь слушать непристойности, падре! Словно я их мало наслушался, обращая язычников к истинной вере! Не удостаиваю майора ответом. Сторож, слава Богу, переходит на прозу: «Однажды змей-инок удалился для молитвенного созерцания в монастырь Лежащих Будд, взяв с собою только своих верных учеников Синьхуя и Похуя. А зима тогда стояла лютая [3]. Вот настала очередь Синьхуя согревать наставнику постель, а Похуй в своей келье с боку на бок ворочался. Вдруг услышал Похуй громкий плач младенца, вышел за ворота и нашел подкидыша: маленькую девочку. Поначалу приказал наставник ее выбросить, но затем подумал: «Должно быть, это необычное дитя, раз пролежало всю ночь на таком морозе и ничего ему не сделалось». И отдал девочку на воспитание Баньжо. А Баньжо вскормила ее не персиковым молочком [4], но ядами, всякий раз увеличивая дозу, так что тело девочки стало ядовитым. Выросла девочка такой красавицей, что, когда она подходила к пруду кормить рыбок, те пялились на нее своими круглыми глазками до тех пор, пока не забывали, что умеют плавать, и тонули. А все, кто разделял с красавицей Юйшэн ложе, наутро умирали от ее яда». Очередные неправдоподобные языческие сказки! «Ядовитая девушка», действительно! Но такие фантазии импонируют воображению, развитому у язычников необычайно сильно, в отличие от способности суждения. Дальше начинаются совсем уж непристойности: «Когда яньский Тоба Ао пошел на хуа, Баньжо подослала к нему Юйшэн. Радостно встретил ее Тоба Ао и закатил пир в шатре своем. Напился Тоба Ао привезенного Юйшэн «Прожигающего» и начал буйноскачную пляску. Хоть Тоба был уже не тем стройным юношей, что некогда разрыл пещерку Пятого принца, а стал с годами подобен свинодракону, двигался он с грацией цилиня и быстротой феникса. А потом подхватил он на руки Юйшэн и бросил на ложе свое из рысьих шкур. Всю ночь тешил он с ней свою похоть, заходя то с парадного входа, то с заднего дворика, а наутро нашли воины Тоба Ао почерневший от яда труп своего полководца. И клялись они отомстить, и рвали на себе косички, но Юйшэн уже была далеко!». Насколько чище и возвышеннее история Юдифи! И как она искажена и осквернена в гнусном языческом пересказе! Откровенность язычников, позволяющих себе не просто непристойные намеки, но откровенные описания неестественного порока, против которого вопиет сама природа человеческая, еще раз показывает, насколько они закоснели в грехе и разврате. Наверное, негодование отразилось у меня на лице, потому что Фотерингей-Фиппс, давясь от смеха, прошептал: — Я ведь предупреждал, падре! Фотерингей-Фиппс и сам немногим лучше язычника: до мозга костей развращен образованием, которое в насквозь прогнившей монархической Британии называется «классическим» и предполагает чтение и заучивание непристойных отрывков греческих и римских авторов. Но гражданину юной и чистой Республики такое слушать невместно. Изо всех сил сдерживаю возмущение, и постепенно успокаиваюсь. Монотонный голос старика-сторожа стихает и раздается словно издалека. Похоже, «Прожигающий желудок» подействовал сильнее, чем я ожидал. Фотерингей-Фиппс закуривает очередную чируту[5]. В ноздри бьет резкий запах. Я встряхиваю головой и прихожу в себя. «… Вот прознала Баньжо, что под видом бродячего музыканта прибыл в Цзиньшань второй сын Линь-хоу, и подослала к нему девицу Юйшэн. А Юйшэн влюбилась в молодого Линя с силой тысячи сердец и не стала убивать его, как приказала ей Баньжо. Но молодой Линь все равно хотел разделить с ней ложе. Вынула Юйшэн из волос серебряную шпильку и воткнула себе в грудь. Почернела шпилька, а затем и вовсе растворилась от ядовитой крови и плоти Юйшэн. Тогда молодой Линь понял, что девушка и впрямь ядовита. И осталась Юйшэн охранять молодого Линя, ибо не раз подсылала к ним Баньжо убийц. А некоторые говорят, что Юйшэн предала свою наставницу из любви к Сяо Фаншэ, сыну государя-инока, коему понадобился молодой Линь». Без роковых страстей ни одна такая история не обходится. Пытаюсь вспомнить, что говорится о детях Линь-хоу в «Лян Шу». Бесполезно! Все эти министры, советники, наместники и прочие безнадежно перепутались в голове. Все необыкновенно умны, преданны государю до гроба и всегда готовы к подлостям, которые у язычников именуются «стратегемами». Не отличайся Линь-хоу слабым здоровьем, я бы и вовсе его не запомнил. Однако нанкинским простолюдинам он чем-то запал в память, если истории про него рассказывают через полторы тысячи лет! Заставляю себя вернуться к рассказу сторожа. «Посоветовал Фаншэ отцу пригласить молодого Линя сыграть на пиру во дворце. Тот настроил цинь, заиграл и запел: — Ночь темною была, ночь ветреной была, То к западу летел порыв, то на восток, Пусть не даны мне фениксовы два крыла, Но я лечу к тебе, не чуя ног. А государь-инок возьми да и скажи: — Нет, неправильно ты поешь. На самом деле последняя строка поется так: Пусть не даны мне фениксовы два крыла, Но сердцем чуток, словно линь-единорог. На самом-то деле он эту строку тут же на месте и сочинил. И тем самым нарушил обет, данный им двадцать лет назад: ведь постригаясь в монахи, он поклялся больше не писать стихов. А раз нарушил он обет, то отступился от него Будда!». Опять языческое суеверие во всей его красе. Я пытался читать стихи Сяо Цзинхуаня, но, к моему сожалению, владею вэньянем хуже, чем следовало бы. А у него, к тому же, очень много непривычных выражений и редких слов. Сторож продолжает своим дрожащим старческим голосом: «Узрел Сяо Цзинхуань, что юноша Линь, хоть и внук кровавого пса и сын Лесного Чуткура, с виду прост. Обманулся Сяо Цзинхуань, как не раз обманывался за жизнь свою, и решил соблазнить юношу Змеиным Престолом. Зазвал он его на Зеркальную Пагоду, обнял и назвал потерянным родичем. Возмутился тогда Великий Змей, что священный государь ради мелкой интриги назвал отпрыском чистейшей крови отродье проклятого дома и сына предательницы. Своротил Змей пагоду хвостом, и погиб Сяо Цзинхуань, наказанный Змеем и оставленный Буддой». Сторож делает выразительную паузу. Малвени наливает себе еще чарку. Я прислоняюсь к стене и закрываю глаза. Сквозь туман в голове доносится торжественный голос: «Едва прервалось дыхание последнего государя чистейшей крови, как в далеком Цзиньлине Линь-хоу рассыпался грудой мертвых костей. Ведь жизнь в нем поддерживала только выпитая им некогда чистейшая кровь. Когда не стало последнего носителя чистейшей крови, то, что было в крови Линь-хоу, утратило свою силу, и он превратился в то, чем должен был стать четверть века назад. И возрыдала вся Великая Лян. Крепкий как буйвол Сяо Цзинъянь, свалился как подрубленный тростник: разбил его паралич. Княжна Нихуан поседела, а предательница Гун Юй так убивалась, что превратилась в камень. Так горевали ханьцы по своему Лесному Чуткуру!» Опять множество незнакомых имен. Сяо Цзинъянь — это, конечно, государь Ань-ди, правивший под девизом «Дабао». А вот «Лесной Чуткур» — что бы это могло значить? Тоже, наверно, какое-то дикое суеверие. Из всего выслушанного этот кусок представляет наибольший интерес. Змей приводит юношу на пагоду, то есть в храм и на высокую вершину, и начинает искушать властью. Возможно, дальний, полузабытый отголосок библейского рассказа, смысл которого давно утрачен? Тем временем сторож приступает к следующей части, не менее мелодраматичной, чем предыдущие: «Юноша Линь выполз из-под обломков пагоды и добрался до Цзиньлина. Явился он в поместье Линь-хоу и тут же бросился в покои сестры, даже не поклонившись поминальной табличке родителя своего. Ибо молодой Линь любил сестру свою больше жизни и даже больше ханьских правил сыновней почтительности. А в покоях барышни Линь уже сидел сынок Сяо Цзинхуаня и попивал чай «Да Хун Пао», заваренный на талой воде [6]. Возопил молодой Линь: — Да как ты тут оказался, гад ползучий? Ответил со слезами Сяо Фаншэ: — Истребила проклятая Баньжо всех жен и детей моих. А сам я, едва предав тело государя-наставника огненному преображению [7], вынужден был бежать из Цзиньшаня. Ныне прибегаю к защите потомков Змеиного Дома, пребывающих в Южной Столице. Сказал ему молодой Линь: — Ведаю я, что государя Змеиного Рода во время коронации проверяют камнем-эльмешу, и что камень должен измениться, когда коснется его чистейшая кровь. Если нас с сестрой эльмешу не признает, как ты тогда извернешься? — Есть у меня знакомый колдун из племени юэбань: он поможет на время коронации так преобразить вашу кровь, что даже эльмешу обманется. Но испугался молодой Линь и не последовал за Сяо Фаншэ. Зато дочь Лесного Чуткура, барышня Линь, соблазнилась Змеиным Престолом и тайком сбежала с Сяо Фаншэ на Запад». Отмечаю себе, что надо бы уточнить про камень-эльмешу. Я уже несколько раз слышал это слово. Корень явно семитский. На иврите «אלמש» — милостыня. А по-аккадски? Надо бы просмотреть труды Джона Смита [8]. Старик отвлекает меня от серьезных размышлений, живописуя кровавые подробности, без которых здесь не может не обойтись ни один рассказ. Неизвестно откуда появился еще один персонаж: «По дороге изловил их Ебу-ганьбу. Важно сказал Ебу-ганьбу: — Сяо Фаншэ! Когда отец твой сбежал в монастырь, учил я тебя владеть мечом дракона-птицы, а еще научил тангутскому языку, так что нет такого тангутского ругательства, которого ты бы не знал [9]. А ты предал наше Белое Высокое государство [10], а меня победил обманом и выколол мне глаз. И приказал Ебу-ганьбу своим воинам принести мешок с песком, и положили под мешок Сяо Фаншэ, и сели сверху Ебу-ганьбу и все его «железные ястребы» в доспехах и полном вооружении [11] и раздавили Сяо Фаншэ». Как я и думал — все заканчивается зверской казнью. Еще раз убеждаюсь, что пока этот древний народ не откроет сердца Христовой истине, он так и будет прозябать во мраке жестокости и беззакония. Сторож, между тем, не унимается: «После этого тангутский уцзу казнил Ебу-ганьбу за самоуправство, а девицу Линь отправил в Лян. Что с нею потом сталось — неведомо. Одни говорят, что ее выдали замуж за какого-то Лао, другие — что принудили ее покончить с собой как опозорившую род Линь, третьи — что она опять сбежала и отправилась в дальние страны, а четвертые и совсем невероятное рассказывают. А Баньжо, став во главе народа, собрала воительниц хуа и орду разных варваров и пошла походом на Индию…». Не знаю, сколько бы еще сторож плел свой нелепый рассказ, если бы его не перебил Фотерингей-Фиппс: — Спасибо тебе, почтеннейший, но дальше не надо. Нашего спутника совсем разморило — он непривычен к таким крепким напиткам, как «Прожигающий». Прими в знак благодарности, а твою историю мы дослушаем завтра. Он сует сторожу еще пару чохов. Тот кланяется и благодарит. Малвени, посмеиваясь, помогает мне встать. … На обратном пути попадаем под дождь. Долгожданная влага падает крупными-крупными каплями. В соседней деревне усиленным темпом наяривают в барабан и цимбалы. «Восток — дело тонкое!» — дерзко отвечает Малвени на мое замечание о вреде языческих суеверий. На постоялом дворе нам подают очень недурной обед: кура, рис, абрикосы. К сожалению, рядом устраиваются тачечники и едят из большой грязной чашки накрошенные огурцы с какой-то жидкостью в виде соуса. Приходит слуга и шепотом говорит: «Сейчас тут рассказывали страшные вещи об окрестностях. Говорят, ни пройти, ни проехать: одичали люди! Ничего не поделаешь. Разбойники смерти не боятся, дело свое делают!» Подумав, решаем не возвращаться в Цзиньшань, а ехать сразу в Синин [12]. Так что продолжения истории я так и не услыхал. Я постарался воспроизвести ее по памяти, но, честно, говоря, под конец у меня изрядно мутилось в голове, мог и напутать. Все-таки в «Лян Шу» [13] о Линь-хоу и его потомках написано совсем иное. Надо бы посмотреть еще и «Лянчао Еши» [14], хотя противно читать непристойные россказни, которыми она переполнена. Впрочем, как любят повторять сами хуа, «ни одна хуаская история не ложь и не истина». Примечания: 1. При написании текста использованы путевые заметки академика В.М. Алексеева, который в 1907 году путешествовал по Китаю совместно с крупнейшим французским синологом и своим учителем Э. Шаванном. 2. Преподобный Дж.С. Уотерхауз выдвинул гипотезу о происхождении хуа от одного из потерянных «колен Израилевых», точнее — от колена Гадова (שבט גד, от седьмого сына Иакова Гада), переселенного ассирийцами после падения Израильского царства куда-то в район скифских степей. Фанон! 3. В провинции Ганьсу на западе Китая зимой бывают морозы до — 50 градусов. 4. Персиковое молочко — средневековый китайский аналог детского питания. 5. Короткая, крепкая и дешевая бирманская сигара. В восточных колониях Британской империи использовалась вместо европейских сигарет. 6. Любимый чай Пятого принца Юя в романе. 7. Огненное преображение («хо хуа», китайск.) — кремация. 8. Джон Смит (1840 — 1876) — величайший ассириолог XIX века. Автор серии монографий, содержащих расшифровку надписей, найденных в ходе раскопок Ниневии в 1873 — 1876 годах. 9. Тангуты очень гордились своим языком и письменностью. 10. Т.е. Западную Ся. 11. «Железные ястребы» — элитная конница в тангутской империи Западная Ся. По словам противников-китайцев, «путь в сто или в тысячу ли она всегда сможет преодолеть быстро и в срок, подобно удару молнии или полету тучи». 12. Синин — при Цин укрепленный город в провинции Ганьсу, где располагалась окружная управа. В настоящее время центр провинции Цинхай. 13. «Лян Шу» — официальная династийная история Лян. 14. «Лянчао Еши» — «Неофициальная история Лян».