Твоя воля — моя

Утро началось с того, что Даккон открыл дверь гробницы, и Безымянный, задремавший на ступеньках, хлопнулся к его ногам. Миг смотрел в бесстрастное лицо, затем встал, отвернулся. Принял поданную Дакконом сумку, закинул на плечо. Дела от его переживаний никуда не делись. Эффективней всего было бы стать магом и Безымянный наконец нашел учителя. Старая повитуха гоняла его в хвост и в гриву, сначала буквально, на рынок, а потом объясняя, как пользоваться книгой заклинаний. Безымянный старательно переписывал свой первый свиток, когда ему пришла в голову идея выяснить, как гитцераи учатся магии. В итоге он получил Круг Зертимона и прокорпел над ним едва ли не дольше, чем бегал по поручениям старушки. Дело было не столько в шансе научиться новым заклинаниям, не в истории Зертимона и даже не в азарте от новой загадки — просто это давало шанс больше узнать о Дакконе. Первый же круг отозвался болью. Безымянный раз за разом перечитывал строчку "И познал он ужас от того, что это стало радовать его" и содрогался. Выходило, что его инкарнация проделала с Дакконом то же, что когда-то сделали иллитиды со всем Народом — заставила стать на путь плоти, познать ее и принять как наслаждение. Специально сделала это, ломая, превращая в раба не только в действиях, но и в мыслях, в ощущениях. Зная все это, понять, какими словами нужно рассказать Даккону, что он понял из первого круга, было сложно, поэтому в итоге ночь так и застала их в доме Меббет. Старушка гостеприимно уложила ученика сотоварищи в закутке за занавеской, но Морте, покружившись и найдя выделенный угол слишком тесным, снова отправился на поиски приключений. Безымянный потянулся, прикидывая, как они будут делить одноярусную кровать, хорошо еще, широкую, рассчитанную на немалых габаритов старушку. Обернулся было к Даккону, собираясь спросить, предпочтет тот лечь у стены или с краю… Попросил, отвернувшись: — Даккон… Не нужно. Да, я хочу твое тело, я хочу тебя, но я не хочу причинять тебе боль. — Ты не причиняешь мне боли, — тихо возразил Даккон, который, как и вчера, начал раздеваться. Отблески пламени пятнали его щеки багрянцем, но только ли они? — Мне приятно то, что ты делаешь. — “И познал он ужас от того, что это стало радовать его”, — безнадежно процитировал Безымянный. Глаза Даккона блеснули в темноте. — Моя инкарнация научила тебя наслаждаться насилием. Но это не ты. Даккон медленно отвел руки от полурасстегнутого пояса, сказал, глядя в сторону: — Это еще одни мои цепи. Желание, которого я страшусь. Гитцераи не становятся рабами… И не потворствуют своим пагубным пристрастиям. Никогда. — Тебе плохо от твоего желания, но ты не можешь от него отказаться, — расшифровал Безымянный. Пообещал: — Я не буду этим пользоваться. Даккон медленно кивнул, плечи его опустились. Сел на койку, поправил соскальзывающий килт. Голос его звучал глухо: — Твоя воля — моя. Они наконец легли в кровать, отвернулись друг от друга. Безымянному досталось место у стены, и он лежал тихо, давя желание перевернуться, обнять — даже не ради удовлетворения своей страсти, но просто ради близости. Даккон был горячим, его жар обжигал спину. Как приятно было бы прижаться к этому телу, слиться с ним, переплести ноги, сцепить пальцы… Безымянный шумно вздохнул и ткнулся пылающим лбом в холодную стену жилища. Сжал ладони между бедер, стиснул зубы. Телу было плевать на высокоморальные страдания. Тело хотело разрядки, но даже самому себе помочь было невозможно. Не рядом с Дакконом, который мог проснуться и подумать танарри знает что.