***
Похороны состоялись на следующий день. Они организовали похороны во Франции, поскольку, как выразилась мать Одда, «он обожал её пуще Италии». Джереми знал, что это ложь: любой человек, который провёл бы с Оддом чуть больше десяти минут, узнал бы о его любви к своей родной стране. Он не сдержал своего обещания. Он не мог. Он знал, что они, видимо, твёрдо решили закопать его здесь, и сомневался, что хоть одно его слово изменило бы их мнение. И, как он понял, его семья не оценила бы идею о кремации. Так что он лишь поджал губы, услышав их объявление, хоть ему и хотелось кричать о своём несогласии.***
Было слишком солнечно. Слишком ярко. В кино похороны всегда проходят в отвратительную погоду. Обычно в дождь, или хотя бы под мрачными, зловеще-серыми тучами, которые нависали над укрывшимися под зонтами людьми. Вместо этого радостно сияло солнце, и на небе не было ни облачка. Это было неправильно. Джереми неподвижно стоял под послеполуденным солнцем, палившим всех пришедших на похороны. Каждая секунда, проведённая там, была ненавистна: похоронная церемония и фальшиво-искренние ободрения, которыми люди пытались утешить их. Ненависть занимала каждую частичку его души. Гроб осторожно опустили в яму. Под кожей кипела ярость, и он не мог до конца понять причину этого. Теперь хотя бы не нужно тревожиться о том, что X.A.N.A. снова возьмёт его под контроль. От этой мысли скрутило живот, и его затошнило. Так отвратительно было подумать о таком, но он всё равно не мог не ощутить облегчения. Он не был уверен, что когда-нибудь сможет оправиться от первой атаки, а если X.A.N.A. предпримет вторую, — ему не выжить. Вина давила тяжким грузом и не давала ему уснуть прошедшей ночью. Он знал, что из-за этого дня ему предстоит пережить ещё множество бессонных ночей, не говоря уж о том, что его лучший друг погиб. Они взялись за лопаты, просеяли чёрную грязь, и на крышку бросили первый ком земли. Похороны подтверждали, что он ошибся. Одд умер по-настоящему, и это уже не исправить, как бы он ни желал этого и ни старался. Мальчик умер за них, и ничего с этим не поделать. Хотелось кричать. Рыдать. Просто лечь и никогда не вставать. Вместо этого он стоял недвижной статуей под ледяным ветром. Хотя бы тут мать-природа постаралась: холодная погода соответствовала тому оцепенению, которое он испытывал. Он хотел быть мёртвым. Он хотел быть тем, кто сейчас лежит в гробу. Он бы с великой радостью занял место Одда. Он был бы счастлив, если бы та машина снова и снова сбивала его, если бы рядом стоял Одд и рассказывал ужасную шутку. К чёрту. К чёрту всё это. Джереми тупо пялился на уменьшающуюся горку земли, пока работники махали лопатами. Он будто прирос к траве, как растение, глубоко пустившее корни. Он не мог, он отказывался осознать то, что видел, и в голове стало пусто. Боже... Взгляд опустился на небольшую серую плиту, и сердце разорвалось. Ему было четырнадцать. Четырнадцать. Он, чёрт побери, не должен был умереть в таком возрасте. Он должен заигрывать с девчонками, травить глупые анекдоты, играть с Киви, бесить их, поднимать им настроение, забывать о домашке, слишком громко слушать свою музыку. Он должен был кипеть неуёмной энергией, подкалывать Сисси, поедать огромное количество еды в столовой, жаловаться, влюбляться. Его не должна была сразить болезнь, он не должен был предсказать столько смертей и жертвовать собой, бороться за жизнь и получить рану в сердце, его не должны были убивать. Он не должен лежать под шестью футами земли, не должен окоченеть, не должен быть мертвецом. Чувство вины становилось невыносимым. Если бы он держался подальше от этой чёртовой фабрики. Если бы не трогал суперкомпьютер. Если бы он отрубил его после самой первой атаки. Это было несправедливо по отношению к Аэлите, но Джереми эти мысли заботили мало. Ей бы помог кто-то другой, какой-нибудь профессионал, да какой угодно знающий и умеющий человек на этой планете. А не четыре неопытных подростка. Вернее, теперь уже три. На его плечо опустилась рука, и он резко поднял голову. Юми молчаливо предложила свою поддержку, одарив его мягким сочувствующим взглядом. Только сейчас он понял, что плачет: до сих пор он даже не замечал ручейков слёз на лице. Аэлита всхлипывала и вздрагивала на плече Ульриха. Тот выглядел крайне устало, и рядом с девочкой с розовыми волосами он казался неестественно неподвижным. Несправедливо. Он стиснул зубы и снова посмотрел на холмик земли. Он избегал смотреть на серое надгробие, на даты, которые так издевались над ним. У него появилась цель, и гнев подпитывал её. И неважно, что это убьёт его ещё раньше. Он вернёт своего друга. Он сжал кулаки: решимость наполняла его тело. Он найдёт способ вернуть Одда. Он сделает всё, что в его силах, чтобы снова увидеть улыбку друга, услышать его голос. Увидеть, как он дышит. Хандра отступила. Несмотря ни на что. Настала пора сделать дело, и он докажет, что Франц Хоппер ошибался. Чего бы это ни стоило. Даже если это убьёт его самого.***
В «Кадике» стояла поздняя ночь. В небе мерцали звёзды, а над школой царила тьма более чем в буквальном смысле. Ульрих в изнеможении развалился на полу, прислонившись к изножью кровати: похороны оставили после себя потоки слёз и душевные муки. Грудь его медленно и ровно поднималась в такт дыханию, и Джереми немного успокоился. Аэлита сидела на аккуратно застеленной кровати, к которой он слишком долго не прикасался. Она явно устала, и Джереми укорил себя за то, что привёл её сюда. Немножко. Однако его решительность не терпела отлагательств. Он ещё раз глянул на Ульриха, чтобы убедиться, что тот спит, и снова переключился на Аэлиту. Она безучастно смотрела на него, в её глазах читалась усталость. Может, она уже знала, что он хочет поиграть во Франкенштейна, и, возможно, уже осудила его ещё до того, как он успел сказать хоть слово в свою защиту. — Аэлита, — заговорил он. — У меня есть идея. — Какая? — У меня есть несколько теорий о том, как можно модифицировать возврат в прошлое. Думаю, если мы будем работать сообща... у нас появится возможность вернуть Одда. — Он глубоко выдохнул. — Думаю, мы могли бы спасти его. Аэлита долго рассматривала его в полной тишине. Он ждал, что сейчас она начнёт читать нотацию, разозлится на него за такую корыстную идею, которая, разумеется, поощрения не заслуживала. Он ожидал, что она накричит на него за то, что он дал ложную надежду, докажет его неправоту и откажется. Но она опустила веки и вздохнула. Она открыла глаза, и его сапфировые глаза встретились с её тускло-изумрудным удручённым взглядом, полным отчаяния. — Думаешь, получится? — сиплым от плача голосом выдавила она. — Ты действительно, по-настоящему уверен, что у нас есть шанс вернуть его к жизни? Джереми удивил такой поворот событий. Но он не сомневался и тихо ответил: — Да. Она вздрогнула и уткнулась в пол. Обдумала предложение и подняла на него глаза: — Я верю в тебя, Джереми. Если ты веришь, что это может сработать, то я помогу тебе. Джереми видел, как она встаёт. — Давай начнём с утра. У нас ещё есть время до того, как нас заставят вернуться к учёбе. — Да, — согласилась она. — Я приду как можно раньше. Но нам, пожалуй, стоит немного поспать. Это были... выматывающие дни. Оба знали, что уснуть они не смогут. События этих дней постоянно прокручивались у них в головах, и закрыть глаза дольше, чем на мгновение, не выходило. Они не хотели видеть, какие монстры и призраки прячутся во тьме. Они знали, что смысла в этом нет никакого. — Спасибо, — шепнул он, когда она собралась уходить. Она помолчала, кивнула и с тихим щелчком закрыла за собой дверь. Сердце забилось быстрее, когда он снова повернулся к кодам на ноутбуке. Если все его предположения верны... если Франц Хоппер был таким гением, как он думал, создавая эту машину... Тогда них был реальный шанс. Он закрыл глаза, когда осознание озарило его, как восходящее солнце. Если он действительно собирался пройти через это, если он действительно собирался попытаться вернуть мертвых... Он закрыл глаза, и его озарило. Если он действительно справится с этим, если он на самом деле попытается воскресить мертвеца... Он будет играть в бога. И ставки в этой авантюрной игре высоки.