***
Пэйту всегда казалось, что они с Крейтоном различаются во всем. Как следствие — отлично дополняют друг друга, один компенсирует недостатки второго. Крейтон был сильнее, Пэйт — быстрее. Крейтон без тени страха мог попытаться атаковать в лоб Преследователя. Пэйт не рисковал, но безошибочно определял, когда и куда надо бить, чтобы нанести наибольший урон. Пэйт знал слова, позволяющие заполучить почти любого союзника, а Крейтон оказался большим мастером от бывших союзников избавляться. Когда-то Пэйт уважал точные науки: логику и математику. Он и сейчас любил сложные задачи, которые то и дело подбрасывали «охотникам за сокровищами» полуразрушенные подземелья, и нередко забывал о ходе времени, разбираясь в необычном замке или древнем ребусе. Крейтон даже не догадывался о существовании чего-то кроме сложения с вычитанием (да и этих названий он не знал, а расчет совершал чисто интуитивно: убил, получил души — плюс, умер сам или отдал души торговцу — минус). Зато он не расслаблялся и не терял бдительности абсолютно никогда, чем не раз спасал жизнь им обоим. Пэйт очень высоко ценил это, и все же не мог перестать относиться к Крейтону, не умевшему даже читать, с некоторым пренебрежением. Крейтон без грамоты, по его собственным заверениям, прекрасно обходился. Но спустя время, скрипнув зубами, попросил Пэйта показать, как пишется его, Крейтона, имя — чтобы оставлять знаки призыва. Пэйт не удержался и научил его выводить слово «олень» — призыв и так срабатывал, важно ведь не что написано, а кем. Обман пока не вскрылся. Если бы Крейтон узнал о его проделке, Пэйту, конечно, пришлось бы туго. В отличие от мародера, чувства юмора у Крейтона не было никогда.***
Крейтон с момента их первой встречи понял, что они с Пэйтом похожи. Ощутил безошибочно, как гончие чуют кровь, а полые — души. В глубине сердца мародера, куда тот сам боялся заглядывать, клубилась тьма, такая же непроглядная, как и у Крейтона. Возможно, поэтому, несмотря на все различия, им оказалось так легко идти рука об руку. Боль, кровь, смерть — им обоим они доставляли мрачное удовольствие. Но Пэйт не признавался в этом даже себе, каждый раз выискивая — и находя — оправдание собственной жестокости. А иногда (спасибо, что крайне редко), будто бы грехи замаливая, совершал что-то по-рыцарски благородное и исключительно глупое, спасал какую-нибудь случайную девицу от разбойников, например. На взгляд Крейтона, ему давно пора было перестать валять дурака.***
— Хорошо, давай еще раз — где наручи? Каменные, с гравировкой, которые ты уволок из Земляного Пика, — Пэйт наклонился к вору, разговаривая вкрадчиво, как с маленьким ребенком. Наклонился не слишком низко — парень вполне мог попытаться плюнуть ему в лицо. В общем-то, так и случилось, но предвидевший это Пэйт с легкостью увернулся, — Да ладно, сам подумай, так ли они тебе нужны? — А вам они, в таком случае, зачем нужны? — В хозяйстве пригодятся. — А, это вы с Крейтоном общее хозяйство заводите? Нет бы начать, как нормальные пары, со сковородок и половн... ой, — от болезненного удара рукоятью кинжала в висок глаза у вора сбежались к переносице. — Твою мать, Пэйт, ты сегодня натреплешься вообще? — не выдержал Крейтон. — Да я уже. Вся веселость в мгновение слетела с мародера. Взгляд сделался нечитаемым, пустым. От жутковатой перемены вор непроизвольно поежился. — Последний раз — куда дел наручи? — Не скажу, — не очень уверено, но упрямо помотал головой парень. — Ну и отлично, — хмыкнул Пэйт, отточенным движением рассекая горло вора от уха до уха. Спустя полминуты убитый возник у костра. Не успели рассеяться искры, как Крейтон припечатал свежего полого обухом топора по макушке и поволок бесчувственное тело обратно к дереву, где Пэйт занялся веревками. Оставалось надеяться, что вору хватит мозгов рассказать все, что требуется, до потери памяти или окончательного опустошения спустя сколько-то смертей.