До смерти и дальше

АТТЕНШН: текст состоит из хэдканонов чуть более, чем полностью, неприличное количество отсылок к чему только можно и нельзя.       Не так давно он поспорил с Лисией о природе удачи.       То есть, как «поспорил»: девушка уверяла его, грозясь подкрепить свои слова цитатами из священных книг (если б она эти цитаты, конечно, помнила), что «удача» каждого человека — штука более-менее постоянная и измеримая. Не даром же существует множество способов — молитвы, талисманы и так далее — личную удачу человека повысить, и известно, что одни методы работают для этого сильнее других. Пэйт с ней во всем соглашался, но добавлял, что и человек, рожденный под самой счастливой звездой и увешанный артефактами с головы до пят, ничего не сможет поделать, если судьба вдруг решит повернуться к нему задницей.       Если бы Лисия видела Пэйта — которому обычно сопутствовала удача — сейчас, ей бы ничего не осталось, кроме как признать его правоту. От этой мысли Пэйту захотелось привычно усмехнуться, но на лице не дрогнул ни один мускул.       К несчастью для него, Лисия, с ее чудесами исцеления, была далеко. И даже если когда-нибудь ей захочется его найти (или она придет к Дине и Тилло по своим делам, во что верилось гораздо сильнее), вряд ли она станет заглядывать вниз с отвесных скал Междумирья. От падения с них не выживают. Но Пэйту «посчастливилось». Он не видел, что именно столкнуло его вниз, что-то большое, крылатое и невидимое. А чему он, впрочем, удивлялся. Менял предметы у двух невидимых воронят — и не смог предположить существование их «родителя».       Пэйт не знал, осталась ли в нем хоть одна целая кость — тела он почти не чувствовал. Боли тоже — как следствие, он даже не мог сказать, умирает или нет, и сколько ему тут еще валяться, не в силах и пальцем пошевелить.       На ум пришла голова вождя Венгарла. От этого сердце как будто ледяная рука сжала — перспектива навечно застрять здесь, на мелководье под скалой, мягко говоря, не радовала. Так рассудить, даже Венгарлу повезло больше — мимо него иногда проходят люди, с которыми он в состоянии разговаривать. Пэйт не был в состоянии даже моргать, только дышать — и то, судя по характерному свисту, всего одним легким.       Луна выжигала глаза. Оказалось, она движется по небосклону и в Междумирье, но в разы медленнее, чем в других местах. Пэйт, пожалуй, уже успел насмотреться на нее на всю вечность вперед. Никогда бы не подумал, что такое возможно — в Мирре луна так редко пробивалась через тяжелые северные тучи, что упускать возможность полюбоваться ей казалось преступлением.       При мысли о Мирре Пэйту стало совсем тоскливо. Даже если он, как надеялся, сейчас медленно умирает... Проклятье действовало странно. Он помнил все, что произошло с ним в Дранглике, неплохо сохранил в памяти несколько лет после приобретения нового имени, когда он скитался в компании Крейтона до прихода сюда. Но от Мирры — детства и юности — остались в голове лишь несвязанные между собою осколки, большая часть которых отсутствовала, а в реальности оставшейся части Пэйт давно сомневался. Следующая смерть сделает так, что подобия единой картины из них собрать уже не получится, ощутил мародер с пугающей его самого ясностью.       Имена всегда пропадали первыми. Видимо, подсознательно Пэйт не считал эту деталь такой уж важной. Он даже не слишком жалел, что забыл собственное настоящее имя, данное отцом при его рождении.       Имя отца он, к слову, тоже забыл, помнил только меланхоличное усатое лицо. А вот о матери в воспоминаниях и лица не осталось, черты стерлись и размылись, как если бы он смотрел на нее через мутное закопченное стекло кухонного окна. Зато Пэйт отлично помнил ее походку — резкую, неравномерную, часто немного неловкую, когда ей приходилось поддерживать рукой вновь округлившийся живот.       Умная и активная, мать играючи строила многоступенчатые планы, и забывала о них гораздо быстрее, чем становилось возможным воплотить их в жизнь. В свое время она порывалась отправить Пэйта на обучение то к магам, то к клирикам, пусть тот и не выказывал ни способностей, ни энтузиазма. Отец не спорил. Старший сын — наследник, веселый повеса, но человек добрый и отзывчивый, с ним у Пэйта всегда были теплые отношения. Мародер даже порывался писать ему из Дранглика, но, как он выяснил день назад, послание вместе с посыльным не ушло за пределы Междумирья. Жаль, что часть письма, включая имя адресата, залил яд: когда Пэйт только сочинял его, он имя брата еще помнил. Второй сын — секретарь королевского казначея («должность — вот уж точно то воспоминание, что хотелось сохранить,» — мысленно скривился Пэйт), спокойный, серьезный, амбициозный, обеспечивал семье связи при дворе. Что делать с третьим и последующими сыновьями отец решительно не знал. Однако не оставлял надежды найти деньги на обучение еще одного сына для королевской службы, благо, Пэйт («тогда еще не «Пэйт», — одернул себя мародер) не уступал второму брату в хитрости и сообразительности — весьма полезных при дворе качествах. Денег отец не нашел.       Была еще сестра... Или сестры, одна или две — Пэйт не мог точно сказать. Кажется, все-таки две. От них в памяти осталось только светлое пятно платья (или платьев?) в саду. Или это была жена, а не сестры? При мысли о супруге в голове ярко вспыхнул образ — могильный камень на семейном кладбище. Барельеф изображал богиню Каифу, обнимающую погибшую женщину за плечи — две фигуры были почти неотличимы, такая невыразимая скорбь на лицах обеих. Что-то подсказывало Пэйту, что скульптор знал умершую лично, и сходство было портретным. «Она дождется тебя в мире блаженства», — прозвучал в голове голос матери, — «Первые жены всегда ждут». Не дождется. Проклятого — не дождется. Почему-то это только радовало.       Кого он действительно отлично помнил, так это собаку — старую и неимоверно злую суку, бегавшую по кладбищу, чаще всего в той части, где хоронили слуг. «Капра», — с удивлением вспомнил Пэйт, — «В честь демона из старой сказки, которого сопровождали псы».       Конрих, мальчишка с псарни, хоть и был старше на добрых три года, с интересом слушал вычитанные Пэйтом в старых книгах истории — от совсем детских басен про зверей до легенд о древних богах и героях. А Пэйт был и рад рассказывать, хоть забавные сказки про Волка и Лиса, хоть эпические сказания, вроде того, где Фланн, полюбивший Принцессу Света, ходил в Изалит за огненными цветами, достойными его богини. После одной из историй мальчишкам и пришло в голову назвать щенка Капрой.       Конриха Пэйт тоже слушал, раскрыв рот — старые слуги при детях графа держались с холодной вежливостью, боясь сболтнуть лишнего, а вот сыну псаря рассказывали много баек, который тот потом Пэйту и пересказывал. Что красные кристальные ящерицы взрываются, когда напуганы, и как надо добывать камни из их тела; что огромные «глаза» василисков безвредны, а врагов превращают в камень маленькие черные глазки, и это по ним надо бить в первую очередь; и что кобольды, иногда встречающиеся в лесах, хоть и выглядят жутко, на деле совершенно безобидны, если только их не трогать. Пэйт слушал и запоминал, не имея тогда ни малейшего представления, какую хорошую службу сослужат ему эти истории в будущем.       Странная между ним и Конрихом была дружба. Пэйту так и не смогли привить гордыни, позволяющей миррской знати (не всей, конечно, но многим) смотреть на окружающих с высока. А Конрих, открытый и прямодушный, настоящий северянин, никогда не испытывал к нему ничего даже отдаленно напоминающего положенное почтение. «Не натягивай ты при мне эту лыбу», — вспомнил Пэйт одну из первых его фраз при знакомстве, — «Бабулькам на балах будешь так скалиться». В то время положенная по этикету легкая улыбка давалась Пэйту с большим трудом, и со стороны действительно должна была казаться жутковатой. Как он тогда радовался, что мог обходиться без нее хоть при ком-то.       Пэйту исполнилось пятнадцать, когда Конриха убили. Застрелил на охоте жених сестры (или одной из сестер — да какая, в бездну, разница). Якобы шальная стрела, несчастный случай, но Пэйт отлично понимал, что случайная стрела не пробьет — точно сердце — по самое оперение. Впрочем, все это понимали.       Через два дня после случавшегося его вызвал к себе отец. Обычно постное лицо выражало необычайное оживление.       — Ты думаешь, что убийство не было случайным, — не вопрос, утверждение.       Пэйт помнил, как тогда пожал плечами:       — Я узнавал. От разных. Этот... молодой человек... развлекается охотой на людей, не часто, но это так. Притаскивал служанок в лес, давал им несколько минут, а потом спускал собак. Слуг мужчин любил топтать конем или стрелять в них. Слуг у него сотни, так что...       Он ожидал реакции на свои слова — ужаса, осуждения — но не встретил ничего. Отец и так знал. Это повергло Пэйта в настоящую ярость.       — Конриха не вернешь, но за ТАКОГО человека выходит моя сестра?! — лицо оставалось (он надеялся) спокойным — истерик отец бы не оценил — но голос предательски дрожал.       — Он не считает слуг за людей, это так. Но твоя сестра ему ровня, — голос отца был холоднее дыхания легендарной Присциллы, — Стремление защитить ее — если это, конечно, оно — похвально, но она и так знает, на что идет. Я хочу поговорить не об этом.       Отец обошел стол и встал прямо перед ним.       — Ты собираешься мстить за этого парня, — снова не вопрос. Пэйт глядел на отца в упор и молчал.       — В твоем-то возрасте, да о мести не думать... Однако я бы хотел сейчас говорить со взрослым разумным человеком, а не с мальчишкой, думающим не головой, а одной злостью,       — их глаза встретились, — Ты не будешь мстить.       — Почему? — прозвучало неестественно безразлично. Отец усмехнулся.       — Не будь дураком. Ты сам знаешь размер его состояния. Этот брак выгоден всей семье, и тебе в том числе. Помнишь про королевскую службу?       Пэйт молчал. «Конрих, наверняка, даже не пытался бежать,» — подумал он не к месту, — «Как только понял, что происходит. Испортил ублюдку удовольствие от охоты». Отец вздохнул:       — Слушай, мальчик, — в голосе промелькнула неожиданная усталость, — Я же учил тебя — ради собственного блага придется жертвовать людьми, друзьями в том числе. Лучше к людям вообще не привязываться. Взять этого паренька — ничего полезного ваша дружба не принесла, зато теперь...       Пэйт, нарушив все нормы, развернулся на каблуках и вылетел из кабинета.       Он тогда действительно не стал мстить. Внял голосу здравого смысла и отца с матерью, призывавших «не играть в благородство».       Пэйт только надеялся, что одичавшая Капра когда-нибудь перегрызет его ненавистному зятю горло.       Луна расплылась — глаза залила соленая вода. Пэйт удивился, но почти сразу понял — прилив. Вода поднималась ужасающе медленно, но для застывшего во времени Междумирья сам факт казался удивительным.       Жаль, что он не мог повернуть головы и заставить себя вдохнуть воду в еще работавшее легкое. Оставалось ждать.       Полчаса — и Мирра, Конрих, несовершенная месть уйдут навсегда.       Останутся только проклятые наставления, въевшиеся глубоко в подкорку.