* * *
На Роме синий пиджак, белоснежная рубашка и горчичный галстук. Брюки – на тон светлее пиджака. Платочек скомкан в нагрудном кармане, словно его засунули туда впопыхах – но я знаю, сколько времени на такое «впопыхах» тратит Рома. - Макс! – восклицает он, завидев меня в дверях кабинета, и порывисто вскакивает. - Разговор есть… Я перебиваю его и быстро спрашиваю: - Ром, а что это за компании такие, которыми я владею вместе с «цифронщиками»? Из окна бьет чистый, насыщенный, с синеватым отблеском свет. Обливает плечи и спину Ромы, делая его волосы русыми, а лицо – неживым. - А, опередили… - он опускает глаза. – Я сам хотел… Я подхожу к нему вплотную – так близко, что слышу запах его туалетной воды и кондиционера, с которым домработница стирает его рубашки. - Ну, ничего такого, - спокойно говорит Рома. - Ты же знаешь российский бизнес… На нас сейчас точат зубы все. Надо предпринимать шаги, чтобы защищаться, чтобы не подкопались. А то завалят ни за что… Я отхожу к окну, пытаюсь отвернуться, но тут же снова поднимаю взгляд. Я не могу не смотреть на Рому, находясь с ним в одной комнате. - Белкин, - спрашиваю я, - ты меня сейчас во что-то втягиваешь? - Макс, да ты что, - Рома приподнимает плечи, вскидывает брови и смотрит на меня обиженно. - Я действительно болею за нашу историю! Пытался тебя стимулировать. Скажешь – выведу тебя из компании. Просто у нас сейчас такое состояние дел… Он разворачивается, явно раздраженный, и начинает шагать по кабинету. Берет со стола какие-то бумажки, швыряет их обратно. - А что за судебные процессы со стартаперами? – спрашиваю я, сунув руки в карманы. Стискиваю пальцы в кулаки, пытаясь держать себя в рамках приличий. - А что за недоверие? – вопросом на вопрос отвечает Рома. - Обычное дело. Ребята неопытные, во внутренней политике не разбираются. Приходится осаживать… Я разворачиваюсь и молча покидаю его кабинет. Иду вниз, вверх, чуть ли не наискосок – не выбирая маршрут, даже не думая об этом, пролетая мимо одинаковых стеклянных кабинетов-аквариумов, распахивая двери, врываясь в бухгалтерию. Дима вскидывает голову, оторвавшись от своих бумаг, и молча на меня смотрит. - Есть компания с большими активами, в которую вливается маленькая компания, - быстро говорю я, с грохотом опуская руки на его стол. - Маленькой компании отдают пятьдесят один процент от этой общей компании, у которой уставной капитал – один миллион долларов и больше… Дима смотрит на меня, не проронив ни слова. Я вспоминаю, как он преследовал меня, как говорил о каких-то проблемах с Сингапуром, о том, что в паспорте сделки указано нечто странное… Теперь я знаю, что это было: мое имя. Дима уже знал, что произойдет со сделкой. А я от него отмахнулся. И Дима отстал… Решил, что я и так в курсе. Что все это – моя воля, мой план, мой уговор с Ромой Белкиным. А я все это время метался, как дурак, ублажая и утешая Белкина, забыв о работе, став невнимательным, жалким, упустив из внимания то, что я ни в коем случае не должен был упускать. - Дальше маленькая компания переоформляет все свои патенты на общую компанию, - быстро говорю я, словно должен уложиться в тридцать секунд, иначе Дима сбежит от меня через окно. - Общая компания получает большее финансирование и начинает работать, а маленьких через полгода выгоняют за непокрытие своей доли уставного капитала, потому что таких денег у них нет. Дима покусывает губу, опустив документы на стол. А потом говорит: - И все это – легально…* * *
Я провожу вечер в пустом стеклянном офисе. Йога не помогает – больше не будет никакого дзена, никакого понимания себя, никакого обретения духовного, психического и физического равновесия. В общем, никакого Бали. Я весь разбалансирован, все части моей души болтаются и колотятся, и проворачиваются, и распадаются, и вот-вот разлетятся, как дряхлый дедушкин велосипед, попавший под колеса иномарки. Полночь пялится на меня во все глаза – светится окнами, вывесками и фонарями, сочится уличной иллюминацией, чем-то напоминая мне гной. Спустя пять минут я вызываю такси и отправляюсь в отель. Мне нужно выспаться и подумать. Вот только у судьбы на этот счет свой план. - Привет! Алена стучит в дверь моего номера в половине второго. На ней бежевое пальто и туфли на высоком каблуке. От нее пахнет чем-то сладким – Бейлисом или кофейным Канари, вряд ли я отличу. - Так и знала, что ты скучаешь тут в одиночестве. Она стремительной походкой врывается в номер, развязывая пояс и распахивая полы пальто. Сбрасывает его на пол и остается в черном дорогущем белье. На ней чулки, подтяжки и шикарный корсет; обнажены крепкие булки, буфера открыты до самых сосков, и все это очень правильно выпячено, приподнято и продемонстрировано, словно на витрине. - А это тебе бонус, - с вызовом говорит Алена. - Корпоративный. Нравится? Какое-то время я стою у двери – по-домашнему растрепанный, в черных брюках и белой рубашке, уже несвежей, с подвернутыми рукавами и расстегнутой верхней пуговицей. На правой руке сидят, как влитые, браслеты из теплых деревянных бусин. На левой болтается свернутый в несколько раз кожаный шнурок. Будто меня располовинило между мирами, к которым я хотел принадлежать: дорогие шмотки, дешевые фенечки… Помолчав немного, я поднимаю с пола пальто и пытаюсь отдать его Алене. Это смешно, вот только я не смеюсь. Вот же дура… Блондинистая дуреха с распущенными, красиво уложенными волосами. Испугалась, что Рома ее бросит. Заметила, что он подолгу пропадает, не возвращаясь домой, проводя ночи за пределами своей квартиры и приезжая туда только по утрам – чтобы переодеться в свежий костюм. Взревновала, обиделась, решила ему отомстить… Со мной. - Алена, - тихо говорю я. - Ты ошиблась номером. - Да нет, я не ошиблась, - мурлычет Алена, отводя руку с пальто и обхватывая меня за талию. - Это подарок для тех, кто хорошо себя вел. - Алена, - говорю я, уже чувствуя, как ее руки взбираются вверх: по моим бокам, по шее, прямо к волосам. - У нас сейчас не Новый год, и ты не Санта-Клаус. Она гладит пальцами мое лицо, настойчиво пытается поцеловать. - Я Снегурочка, у меня всегда Новый год… - Ален, заканчивай, - я отворачиваюсь, пытаясь избежать ее рук. - Ты выпила? Давай я тебя домой отвезу? - Домой?.. Алена распахивает глаза и отступает. - Конечно, - бросает она злобно. - Куда уж нам, простым девкам, с московскими принцами-то спать! Да? - У вас есть свои принцы, - говорю я, избегая ее взгляда. - С ними и спите. А ко мне лезть не надо. Я пытаюсь набросить пальто на ее плечи, но Алена словно с катушек слетает – отпихивает меня, ударяет кулаками и орет: - Руки от меня убрал! Эта ночь никогда не закончится, - думаю я. Никогда, никогда, никогда… - Ты чё, Макс? – кричит Алена. - Ты свою Юлю ждешь, да?! Она ничего не понимает. Совершенно ничего. Ничегошеньки. Она не знает, что я не вспоминал о Юле уже пару месяцев. - … всю такую недоступную, загадочную? – продолжает Алена, яростно упирая руки в бока. - Ты ее мужа видел?! - Да, видел, - сдержанно говорю я, сжимая в руках бежевое женское пальто. - Оденься, пожалуйста… - Да ты нахрен ей не сдался, ясно тебе?! – кричит Алена, отпихивая меня снова. - Он «Форбс», у него полтора ярда! Да ей плевать на тебя! Ты – сраный дауншифтер! … я смотрю на нее молча. Ее ноздри начинают дрожать, а глаза краснеют. И я понимаю: всё.* * *
Мы пьем бурбон из граненой прямоугольной бутылки, сидя прямо на полу. Сначала Алена всхлипывает и утирает нос ладонью, а потом сбрасывает свои каблуки. Натягивает на плечи пальто, пряча от моих глаз все то великолепие, которое Роме полагается трахать, когда он не со мной. Наверное, я должен испытать укол ревности, но ничего уже не испытываю. Алена рассказывает про родной Саратов, про ТЭЦ перед домом, про то, что это не город, а мрачный силикатный гроб, из которого она хотела сбежать. - А с Белкиным как познакомились? – спрашиваю я, откинув голову на дверной косяк. Алена не умеет пить. Кое-как хлебает бурбон из стакана и морщится. - Ну, я на стажировку пробилась в Рос-Инновации, - роняет она. - Модный офис, все такие крутые… В отличие от нее, я не пью. Едва прикладываюсь губами, чтобы показать свою причастность к главному русскому действу: собутыльничеству. - А Рома меня на обед позвал, - вспоминает Алена. - И приехал на Феррари. Я охренела… я в жизни такого не видела! Влюбилась в секунду… Когда я влюбился, у Ромы не было ни Феррари, ни костюмов за шестьдесят тысяч, ни канареечных, горчичных, хамелеоновых, серо-буро-малиновых галстуков. У него не было ничего, кроме плавок и пристегнутого к ноге шнурка. Единственного, что не позволило ему тогда утонуть. - … а потом, когда все закрутилось, переехала к нему, - задумчиво говорит Алена. - Думала, новая жизнь началась… Она добивает свой стакан, смотрит на меня спокойно, а потом вдруг просит: - Ты прости меня за сегодня. Простишь? Какое-то время я молчу – словно пытаюсь понять, как я отношусь к этой дурехе. К этой маленькой, грустной голубоглазой девчонке, которая пьет мой бурбон и жалуется мне на своего парня. Почти как лучшей подружке. … как лучшей подружке, которая с этим парнем замутила. Потом я улыбаюсь – широко и простодушно, чувствуя себя полным кретином. - Да, - говорю я. Мы смеемся и чокаемся стаканами. - Прощаю… Эта ночь никогда не закончится, - думаю я. Никогда, никогда, никогда. Но это и к лучшему. Я совсем не хочу, чтобы завтра наступало. - А ты сам чего хочешь, Макс? – спрашивает Алена, словно подслушав мои мысли. Я опять молчу. А потом говорю, заранее улыбаясь, словно планируя отпустить остроту: - Покоя… Мы снова смеемся. Алена – потому что ей смешно, а я – потому что мне хочется плакать. Забиться в душ и прорыдать там часа полтора. - А если не для прессы? – упрямо спрашивает Алена. Я чешу нос, и бусины из дерева стукаются друг о друга. Они болтаются на обнаженном запястье, как напоминание о той жизни, которую мне лучше забыть. - Ну… у меня один мир рухнул, а другого я построить не успел, - с тихой горечью говорю я. - Меня, знаешь, вытащили вместе с корнями, отряхнули и пересадили. А я все, с-сука, не приживаюсь и не приживаюсь… Я смотрю на Алену и думаю: господи, насколько было бы проще, если бы я влюбился в нее! В красивую, добрую девочку… глупенькую, но ум придет с возрастом. А если не придет, то ей тем более нужен нормальный мужик – чтобы оберегать, обеспечивать, да подставлять листиками к солнечному свету, словно красивую фиалку. Жаль, что я не могу стать этим мужиком. - Ты хороший человек, Максим, – Алена с трудом надевает свои ходули, а потом встает. - Проводи меня?..* * *
В моих снах больше нет Ромы Белкина. Есть только черное бескрайнее море, которое меня зовет. Блестящая обсидиановая волна, непрозрачная, непроглядная, таящая в себе угрозу. Она медленно накатывает, и я понимаю: настало время погрузиться на самое дно. Не метафорически. Буквально. Я опущусь туда, выпуская воздух из легких, и уже не всплыву.* * *
- Ну, я ж тебе говорил? Савелов жует чебуреки. От его чавканья у меня раскалывается голова, и если бы я вчера пил, а не притворялся, что пью, то сегодня обвинил бы в этом похмелье. Но у меня нет похмелья. Так что я отрываю руки от висков и поднимаю голову. - Говорил… - равнодушно соглашаюсь я. - А я не хотел верить. - Все-таки развел я тебя на доверие, - усмехается Савелов. - А, сёрфер? Я медлю, сложив перед собой руки, медленно постукивая пальцами по столу. Между нами стоит пластиковый стаканчик с пивом – дешевым и тошнотворно теплым. - Знаешь, Савелов, - резко говорю я. - А я тебе отвечу. Да, видимо, какие-то иллюзии сыграли. Савелов вытирает замасленные губы салфеткой и роняет: - А у меня вот нет иллюзий. - Без иллюзий бывают только мерзавцы и подонки, - равнодушно говорю я. - Ты же не такой? Савелов понимает, что расшаркивания закончились. Смотрит на меня, отхлебывая пиво из пластикового стакана. - Когда данные будут? - Дайте мне еще неделю, - без улыбки говорю я. Пытаюсь подавить чувство вины, но ощущаю, что лицо у меня все равно виноватое. - Договор в силе? Я вам схему, вы мне паспорт? Рома Белкин не так чист, как мне бы хотелось. Четыре суда за плечами… Скоро – еще один, с «цифронщиками». Не остановлю его сейчас – сколько еще таких парней он опрокинет? Сколько стартапов зароет? Сколько денег распилит, разделит, переведет на Каймановы острова?.. - У меня вот нет загранпаспорта, - с серьезным лицом говорит Савелов. И добавляет: - Подожду, когда везде Россия будет. Я не реагирую, так что он смеется и жрет свой чебурек. А потом говорит: - Три дня максимум. Я опускаю глаза. Савелов что-то говорит про своего «друга», который вложился в акции, а они упали. Спрашивает, что этому другу можно посоветовать… Я отвечаю на автомате, не слыша ни единого сказанного мне слова. Савелов понимает, что каши со мной не сваришь, бросает «Свободен!», и я ухожу.* * *
На улице пахнет осенью. И бензином. Я бреду от чебуречной до стоянки, сунув руки в карманы, и чувствую себя надколотой с краю стеклянной банкой. Щелкни ногтем – и трещина поползет вверх, вверх… И банка развалится на несколько кусков. Может быть, - думаю я, - хотя бы тогда все закончится.