For Everything A Reason

Меньше всего в это утро Марти ожидал разноса от своего агента, потребовавшего в течение недели прислать черновик сценария, чтобы обсудить подводные камни, о которые может споткнуться киностудия, и чтобы итоговой вариант был одобрен. Чтобы не мешать Криденсу, но и не уходить от него достаточно далеко, ему пришлось разговаривать в ванной, хоть Марти и не был до конца уверен, несколько распространяется радиус защиты, которую тот создал вокруг него. Он надеялся, что по крайней мере справлять нужду не обязательно в его присутствии. По-шпионски выглянув в комнату, он увидел, что Криденс уже проснулся и лениво нежился в постели. — Хэй, — с улыбкой приветствовал его Марти и забрался к нему под одеяло. — Хэй, — отозвался Криденс, сладко потягиваясь, и попытался вяло отпихнуть Марти, когда тот полез к нему с объятиями. — Я думал, что призраки не спят, — заметил Марти, прежде чем обхватить губами кончик его подбородка и влажно засосать, а потом сместиться ниже, на горло. — Я и не спал, — возразил Криденс и прогнулся в спине, сдаваясь игривому напору Марти. — Но мне все же нужен отдых… Ох… Это чем-то напоминает медитацию. — Но в это время к тебе все равно не могут подобраться? — предположил Марти, покрывая грудь Криденса медленными, ленивыми поцелуями. — Не могут, — согласился тот и прикрыл глаза, окончательно разомлев. — Хорошо, — поддержал Марти, зависнув над распластанным под ним Криденсом. — Потому что я не рискнул выходить из спальни без тебя и заказал нам пиццу. — Марти, — с сожалением произнес Криденс, приподнявшись на локтях, — мне не нужна еда. — Но ты ел, я сам видел, — Марти по-детски нахмурил брови, будто ребята постарше отобрали у него самокат. — Чтобы не вызывать подозрений. — Криденс печально улыбнулся и медленно провел кончиками пальцев по его обнаженной спине. — Она просто исчезает в никуда. И я почти не чувствую ее вкус. Она безвкусная, как мел. — А секс? — прямо спросил Марти. — Ты чувствуешь? Можешь чувствовать физические ощущения – удовольствие, боль? — Я всю свою жизнь чувствовал боль, — уклончиво ответил Криденс. — К сожалению, это не изменилось даже после смерти. — Я не хочу причинять тебе боль, — замотал головой Марти. — Криденс, я… — Я знаю, о какой боли ты говоришь, — с улыбкой ответил тот, уже опустив ладонь ниже и невесомо поглаживая поясницу. — Но я готов. — Я обещаю быть осторожным. — Марти поцеловал его в живот. — Я не причиню тебе боль. — Еще один поцелуй чуть выше под ребрами. — И я видел, как тебе было хорошо. Это не могло быть притворством, чтобы не разочаровать меня. — Ты заказал пиццу, — со смешком напомнил Криденс, умело чередуя кротость и иронию. — Разносчик не будет ждать, пока мы закончим. — Черт, — вздохнул Марти, навалившись на Криденса всем телом. — Может, мы просто полежим? — предложил Криденс, откинув голову на подушку и прикрыв глаза. — Просто так. Без обязательств. — Я не хочу тебя ни к чему принуждать, — спохватился Марти и оставил на коже еще один поцелуй. — Я… Он снова остановил себя, хотя уже давно его губы жгли слова «я люблю тебя», но он не был уверен в правильности выбранного момента. Да и бывает ли «правильный» момент? После того, что им уже пришлось пережить как вместе, так и по отдельности, глупо было тянуть время и дальше. Марти боялся другого. Он упрямо старался не думать об этом, но на уровне подсознания его самообладание упрямо подтачивала одна мысль – что произойдет, когда ему придется уехать? Или когда он начнет стареть, а Криденс, как и прежде, останется двадцатидвухлетним молодым человеком, пусть даже его пребывание на Земле исчисляется уже десятилетиями? На сайте риэлторская фирма указала, что особняк построили в одна тысяча девятьсот двадцать восьмом году, а со слов Криденса Марти узнал, что раньше здесь была церковь. Значит, умер он еще до двадцать восьмого. Страшно подумать, но Криденсу было больше ста лет! За такой долгий срок сам Марти уже наверняка бы давным-давно свихнулся и мучил бы жильцов дома либо шумел на чердаке, проклиная все на свете и не находя успокоения. Криденс оказался сильнее, чем могло показаться на первый взгляд. Он не потерял себя, «выжил» среди этого безумия, возможно, даже повзрослел. Развивался, продолжал познавать мир, не покидая особняка, а не зациклился на своей трагедии. — Расскажи мне, — хмуро попросил Марти. — Как я умер? — догадался Криденс, открыв глаза. — Если хочешь, — не стал тот настаивать, но в душе все же надеялся услышать правду. Возможно, Криденсу стало бы легче, если бы он излил ему душу. Наверняка он никогда никому не рассказывал о том, что с ним произошло. — Мое существование не имело смысла при жизни. После смерти он тоже не особенно появился. — Но сейчас ты здесь, — мягко возразил Марти, намекая не только на время, но и на себя и их отношения, каким бы безумством это ни могло показаться со стороны. — И не жалею об этом. — Уголки губ Криденса чуть приподнялись в тоскливой улыбке. — Но я проклят. — Ты не проклят. Но с тобой обошлись… — Жестоко? — подхватил Криденс. — Моя мать убила меня. Внутри Марти все похолодело. Он предполагал, что отношения Криденса с матерью окутывала какая-то жуткая тайна, но даже не предполагал подобного. — Расскажи мне о ней, — твердо попросил он. Марти старался быть сильным для них обоих, хотя в душе у него все сжималось от негодования. Он едва сдерживал себя от того, чтобы не броситься разыскивать по всему дому эту ужасную деспотичную женщину, хотя и не представлял, каким образом мог сделать ей так же больно, как она сделала сыну. Ему хотелось поквитаться с ней, но расслабленный и меланхоличный в его объятиях Криденс, несмотря на пугающие разговоры, оказался тем якорем, который намертво удерживал его на месте, так что не было сил и желания даже пошевелиться. — Она была не в себе, — наконец заговорил Криденс. Глаза его потухли, будто он был уже мертв по-настоящему. — С молодости ей внушали, что среди нас живут ведьмы. Она была набожной, но беспощадной. Когда мы с Частити были маленькими, у нее родилась Модести. Ма не была замужем. Никогда. Криденс вновь прервался, и Марти не стал его тревожить, давая время, чтобы вновь собраться с мыслями. — Она всем рассказывала, что Модести и мы с Частити были ее приемными детьми, будто это могло осквернить ее чрево. Она ненавидела меня и сестер, но не могла избавиться от нас. — Его голос резонировал, и Марти казалось, что и сам он перестал дышать. — Она била меня ремнем по рукам. И не только. После смерти зарубцевавшиеся шрамы все еще на мне. Только я научился их скрывать. Они своего рода напоминание. Гадкое напоминание. Криденс резко замолчал. Марти так и продолжал лежать на нем, устроив подбородок на груди и грустно смотря на него. — Почему она убила вас? — хрипло спросил он. — Я… — запнулся Криденс, смотря словно сквозь Марти. — Ма устраивала митинги в Нью-Йорке, призывала объединиться против ведьм, найти их и сжигать на кострах, как в Средневековье. Я знаю, что за ней следили, за ее деятельностью. Однажды одна девушка, что ходила на митинги каждый день, последовала за нами. — Он печально вздохнул, хотя дышать не было необходимости, но он наверняка делал это по привычке. — Может, она была журналисткой? Не знаю. Она проникла к нам в дом, когда ма била меня. — Просто так? — ужаснулся Марти. — Ма не нужен был повод, чтобы начать «воспитывать», — слегка пожав плечами, насколько это было возможным, потому что Марти лежал на нем, ответил Криденс. — Она хлестала меня по рукам, когда Тина – так звали эту девушку – появилась в доме. Она вступилась за меня, обещала сообщить куда-то о том, что делает ма. — Криденс вновь прервался, и Марти сочувственно поцеловал его под соском, пытаясь без слов выразить все, что у него было на душе. — Когда Тина ушла, ма избила меня до полусмерти. На этот раз она не ограничилась руками, досталось везде. Но эти шрамы не остались на мне, потому что я умер раньше. Модести вступилась за меня, и ма ударила ее. Она… свалилась с лестницы и свернула шею. А потом ма вновь накинулась на меня. Она обвиняла меня в том, что это случилось по моей вине. Она вновь начала меня бить, когда на второй этаж поднялась Частити. Она всегда была тихой и проглатывала унижения, но в тот раз не выдержала. Ма была в отчаянии, она накричала на Частити. Та сказала, что с нее хватит и что она сообщит о том, что ма сделала с Модести. Тогда ма погналась за ней, до самого порога. Марти тут же вспомнил, как прошлой ночью миссис Бэрбоун преследовала его по всему дому, и его передернуло от отвращения. — Я не знаю, что произошло, я был наверху, — медленно проговорил Криденс. — Помню, что они кричали. И чтобы не слышать их, я повторял песенку, которую пела Модести. «Раз мама, два мама, ведьмы все умрут». Марти помнил эту песенку, слышал собственными ушами, когда проходил под чердаком на третьем этаже, не понимая, откуда доносится детское пение. — Потом я потерял сознание. А когда очнулся, все уже закончилось, — вздохнул Криденс. Он будто растерял всю свою уверенность, выглядел простым уязвимым подростком, которому достается от требовательной матери. И который искренне не может понять, в чем его вина. Он не был ожесточенным и агрессивным, как Кевин, не делал другим людям зла. — Я очнулся на своей постели, но больше не чувствовал тела. Произнося эти слова, он зачаровано наблюдал за Марти, ни на минуту не позволявшим усомниться в том, что он все же был реален, осязаем, и с каждым осторожным поцелуем на обнаженной коже он все больше уверялся в том, что стоило умереть хотя бы лишь ради того, чтобы наконец-то снова стать живым. — Позже Частити мне не рассказывала о том, что именно сделала ма. Сказала лишь, что не успела позвать на помощь. А потом ма покончила с собой, — хладнокровно произнес он, не испытывая жалости к женщине, что отняла у него и сестер нормальное будущее. — Повесилась. Она зацепила веревку за балку, взобралась на перила и прыгнула вниз. Этот момент Частити любит мне пересказывать. — Криденс, мне очень жаль… — Я знаю, мне тоже жаль. Кого Марти не было жаль, так это мать Криденса. Лицемерная злобная стерва, ханжески прикрывавшаяся добродетелью и религией, выдававшая собственных детей за приемных, потому что не могла признаться даже самой себе, что ничем не лучше остальных, предававшаяся порокам, которые порицала. — Нельзя, чтобы такие вещи происходили… — Но они происходят, — мрачно подтвердил Криденс и сполз чуть ниже, когда Марти перелег на свою половину кровати, чтобы их лица оказались на одном уровне. — С другой стороны, в этом есть свои плюсы. Я все еще жив. — Это нельзя назвать жизнью. Не каждый бы согласился на такую «жизнь», — подумав о своем вчерашнем видении с Билли, сказал Марти. — Она свела меня с тобой, — словно извиняясь, улыбнулся Криденс. — Я не самый лучший кандидат, — снова отмахнулся Марти, чувствуя себя недостойным такой пугающей чести. — Ты – единственный, кто отнесся ко мне как к человеку, а не отбросу или мусору под ногами, — доверительным шепотом признался Криденс, пристально смотря в глаза Марти и касаясь ладонью его щеки, трогая подушечками пальцев родинки. — Кроме Евы? — предположил Марти, припоминая все, что Криденс когда-либо говорил ему о миссис Качадурян. — Кроме Евы, — подумав, согласился Криденс. — Так повел бы себя любой здравомыслящий человек. Криденс скорбно поджал губы, будто прощался и знал, что видит его в последний раз в жизни, но не имеет права говорить об этом. — Именно потому я хочу, чтобы ты уехал из этого дома. Как и Ева, — твердым и уверенным голосом объяснил он и, заметив, как Марти сощурил глаза, добавил: — На время. Марти обиженно нахмурился. Ему столько времени пришлось бороться с собой и искать силы, чтобы вернуться в особняк, хотя ему было до чертиков страшно. Но он сделал это ради Криденса, потому что, несмотря на умалчивание, готов был простить. Потому что любил его. И теперь Криденс предлагал ему убраться из дома. — А ты останешься здесь, — рассудил Марти. — Я здесь живу больше восьмидесяти пяти лет. Я справлюсь один, — все с той же щемящей болью в глазах, от которой было только хуже, проговорил Криденс. — Но не справлюсь, если буду знать, что ты здесь в опасности. — Я могу постоять за себя, — упрямо возразил Марти. — С живыми, — покачал головой Криденс. — С мертвыми состязаться глупо. Марти страдальчески уткнулся лицом в подушку, как эмоциональный подросток, пытающийся игнорировать нравоучения родителей. — Я знаю, что тебе звонил агент. — К черту агента! — Ты не сможешь спокойно работать над сценарием в особняке. Кевин не даст тебе такой возможности. Я знаю, как он отреагировал на ваш вчерашний разговор. — И к черту Кевина вместе со сценарием, — сердито добавил Марти, поднявшись с кровати. — Не думай, что это доставляет мне удовольствие, — уязвленно ответил Криденс. — Мир катится к чертям, — всплеснул руками Марти, — а тебя волнует сраный сценарий? Криденс смотрел на него удивленно, будто Марти всадил ему в живот нож, а он никак не ожидал такой подлости. — Я думал, для тебя это важно. — Криденс сполз с кровати, встав напротив Марти. — Узнав, чем ты занят, я делал все, чтобы Кевин не мешал тебе. — Какая теперь разница? — отмахнулся Марти. — Будто сейчас все это имеет смысл. — Это моя ошибка. Мне казалось, что я смогу тебя защитить. И вчерашний день был слишком утомительным не только для тебя. Но сейчас я понимаю, что могу не оказаться рядом в самый неподходящий момент. Марти не ответил Криденсу и вышел из спальни прежде, чем тот успел его остановить. Его до краев переполняло негодование, каждую секунду он чувствовал едва сдерживаемый ужас от происходящего, и вот теперь сорвался на Криденсе. Конечно, он был не виноват и действовал из лучших побуждений, и теперь вместо благодарности Марти буквально плюнул ему в лицо. Предложение на время убраться из дома и закончить работу было самым логичным, но Марти не мог сосредоточиться ни на чем, кроме душевной боли. Имеет ли смысл его работа, если человек, которого он любит, мертв? Он был окружен призраками прошлого и настоящего. Его родители далеко, лучший друг уже больше года лежит в могиле, а любимый человек умер еще задолго до его рождения. В раздражении спустившись вниз, Марти ворвался в кухню, громко хлопнув дверью. — А я думал, вы двое так и будете прятаться в спальне, — хмыкнули за спиной, и Марти круто обернулся: Кевин стоял на пороге столовой, вальяжно привалившись к дверному наличнику. — Надеюсь, вы не рассчитываете поиметь меня, так же как Криденса, в оплату за проживание? Это незаконно, — нахально улыбнулся он. — Исчезни! — Так это не работает. Я слишком хочу остаться, чтобы исчезнуть. Он был в неизменных неприлично узких джинсах, не оставляющих простора для воображения, и синей полосатой футболке, годящейся разве что десятилетнему ребенку: рукава впивались под мышками, а живот едва был прикрыт. Марти невольно подумал о девицах в топиках: Кевин тоже провоцировал, но преследовал иные цели. Не соблазнить, а заставить чувствовать себя неуютно. — Что тебе нужно? — устало вздохнул Марти, навалившись на стол всем телом. — Хочешь убить меня? — А ты сам хочешь, чтобы я тебя убил? — буднично спросил Кевин. — Вчера я был резок, но ты сам напросился, — вместо ответа сказал Марти, не давая тому радости издеваться над собой. — Зато я узнал правду о том, каким меня увидят глупые и жадные идиоты, которые так обожают осуждать, — едко объяснил Кевин. — Думаешь, они станут искать смысл? Возьмут историю на вооружение? Они хотят хлеба и зрелищ; мир давно поделен на наблюдателей и тех, за кем наблюдают. Но зрителей все больше и больше, а зрелищ все меньше. — Кевин скривил губы, правый уголок он задрал выше, и оттого лицо казалось перекошенным. — Какую цель преследуешь ты, написав сценарий про психопатов и планируя еще один? Вместо того, чтобы вновь начать защищаться, Марти обратился в слух. Внезапно на него снизошло озарение, что никто не расскажет историю Кевина лучше, чем сам Кевин. А он и правда был так непроходимо туп, поглощенный своими тревогами, что даже не заметил этого. Ни у одного живущего на Земле никогда не будет такой возможности. — Почему ты это сделал, Кевин? — Ладно. Дело вот в чем: ты просыпаешься, смотришь телевизор. Садишься в машину, слушаешь радио. Идешь на свою никчемную работу или в свою никчемную школу, но никогда не услышишь об этом в вечернем выпуске новостей. Почему? Да потому что на самом деле в твоей жизни ничего не происходит. Потом ты едешь домой и снова смотришь телик или, если хочешь повеселиться, выходишь из дома и идешь в кино. Все стало настолько плохо, что в большинстве случаев люди либо работают на телевидении, либо их показывают по телику, либо они смотрят телик. На что все эти люди смотрят? На таких, как я. Марти нахмурил густые брови, пристально всматриваясь в его насмешливое лицо. Неужели вот он – тот большой секрет, исповедь, причина, по которой Кевин устроил стрельбу из лука по живым мишеням в школе Гладстон-Хай? То, из-за чего Марти перебрался из солнечной Калифорнии в хмурый Нью-Йорк и почему теперь мучается кошмарами наяву. Не может все быть так просто. Кевин виделся ему сложным и опасным максималистом, не считавшимся с чужим мнением, он был слишком умен для того, кто хотел просто произвести впечатление и покрасоваться на ТВ. Он бы не дал себя убить, а стал бы пожинать лавры. Его бы осудили как несовершеннолетнего подростка. Кевину оставалась пара дней до шестнадцатилетия, это был четкий, продуманный заранее план, чтобы не нести наказание по всей строгости. Расстрелять троих взрослых и восьмерых детей, среди которых были отец и младшая сестра, чтобы после бесславно пасть от рук полицейских? Марти достаточно изучил Кевина, чтобы понять – это была только верхушка айсберга. — Например, ты, — продолжил Кевин, — тоже часть телевидения. Что это дает тебе? Пишешь сценарии про психопатов и убийц. Зачем? Потому что людям скучно, — ответил он сам на свой вопрос. — Они хотят бояться, хотят острых ощущений, не слезая с дивана, потому что слишком тупы и трусливы, чтобы решиться сделать свою жизнь яркой. Поэтому таким, как я, приходится стараться за них. — Ты не похож на того, кто хочет стараться для тупых и трусливых, — подметил Марти, думая о том, что это в некотором роде прозвучало как комплимент. Кевин криво улыбнулся, оценив замечание. — Я не хочу жить как тупые и трусливые. То, что они проживают мои приключения вместе со мной, лишь сопутствующие расходы. Привилегии, если угодно, — объяснил он. — Побираются крошками с хозяйского стола. — Но какое сейчас это имеет значение, если ты мертв? — Я мертв, — безжалостно согласился Кевин. — Но моя история жива. Даже киношники ею заинтересовались. — Он сделал шутовской полупоклон в сторону Марти. — К тому же в некотором роде я все еще жив. Я здесь, и я общаюсь с тобой. — И стоила эта яркая жизнь того, чтобы слоняться вечность по одному и тому же дому? Вчера Кевин сказал ему, что за живое его больше не задеть, но, судя по всему, просчитался, потому что Марти видел неприкрытое негодование в его глазах. — Ты бы наверняка хотел, чтобы о тебе слагали легенды, как о Робине Гуде. Чтобы все судачили об опасном и безжалостном стрелке, настолько ловком и уверенном в себе, что вместо дробовика выбрал лук на рубеже двадцатого и двадцать первого веков. — Марти чувствовал, что его опять понесло, и мечтал, чтобы Кевин прервал его, пока все не стало еще хуже, но тот молчал и внимательно слушал, будто заранее просчитывал, какую кару обрушить ему на голову, и потому пришлось выкручиваться самому. — Я могу рассказать твою историю так, как хочешь ты. Правда о Кевине Качадуряне из первых уст. Твои мотивы, цели. По какому принципу ты выбирал жертв. Я могу рассказать твою версию событий. Марти отчаянно надеялся, что Кевин закусит удила, и даже скрестил под столом пальцы на удачу. Кевин меланхолично поджал губы, будто всерьез обдумывал заманчивое предложение. — Слишком поздно, — ответил он, не оправдав надежд и не уточняя, для чего именно поздно. В кармане Марти зазвонил телефон. Он поднял руку, извиняясь за прерванную дискуссию, и ответил на звонок. — Пицца для мистера Фаранана, — раздался в трубке бодрый голос. — Я стою рядом с калиткой вашего дома. — Да, конечно, подходите к крыльцу. Я буду через пару минут, — ответил Марти, ощупывая джинсы, и с облегчением обнаружил, что в заднем кармане лежали деньги, а значит, не придется подниматься к Криденсу в их спальню. — Простите, сэр, но… — Трубка захрипела, и Марти отодвинул телефон подальше от уха, чтобы не слушать помехи. — Мне от этого дома не по себе. Не возражаете, если я передам вам заказ на улице? Марти едва удержался от того, чтобы не усмехнуться вслух – самому ему было куда больше не по себе от особняка, чем случайному разносчику пиццы. — Я сейчас подойду, — пообещал он и сбросил вызов. — А ты подумай над моим предложением, — попросил Марти Кевина, прежде чем покинуть кухню. За утро все вчерашнее предпраздничное великолепие успело подтаять, как мороженое на пляже, и теперь под ногами была каша. Осторожно ступая на еще не растекшиеся в лужу пятачки снега, Марти вышел за ограду, где его уже поджидал высокий молодой парень в фирменных кепке и куртке пиццерии. — Добрый день, — бодро, как и по телефону, поприветствовал его разносчик. — Пицца с сыром, ветчиной, маслинами и грибами. С вас девятнадцать восемьдесят три. — Хорошо, — согласился Марти и запустил руку в задний карман. — Вот черт! — возмутился он, когда часть мелочи высыпалась из ладони. Он нагнулся, чтобы подобрать упавшие в снег монеты, когда над головой послышался свист и следом оглушительный вскрик. Шшш-тсс. Марти интуитивно пригнулся ближе к земле, взглянул на разносчика пиццы и едва не поскользнулся на мокром, притоптанном снегу: парень выронил коробку на дорогу и повалился на свою машину. Марти испуганно округлил глаза. Послышался очередной тихий, упругий свист – шшш-тсс, – и разносчик пиццы грузно съехал по капоту в лужу талого снега. Из его груди торчали две стрелы с красным оперением.