Пустой дом

Шаркая ногами, я едва поспевала за широкой спиной отца, боясь выглянуть из-за нее, или просто идти рядом с ним. Мне хотелось спрятаться от всего внешнего мира, спрятаться от любопытных взглядов, которыми нас провожали. Я упорно продолжала смотреть на кроссовки, считала шаги, чтобы хоть как-то отвлечься от позорного шествия по коридору участка. Осуждение, витавшее в воздухе давило на грудную клетку, как разряженный горный воздух. Мне было трудно вздохнуть. Я не знала, куда себя деть, в какую нору забиться, чтобы избавиться от всепоглощающего, жгучего стыда. Вот я и дома. Я же так сильно мечтала приехать в родной городок и встретиться с друзьями, увидеть родителей, знакомых, весело провести время. И что теперь? Каникулы превратились в срок отбывания, и от осознавания того, что пытка завершится только через два месяца, хотелось выть волком. Хотелось кричать в голос и бить себя руками по голове, в надежде на то, что физическая боль заглушит эмоциональную. Я чувствовала себя последней тварью, и кроме того, теперь все знали это. Что я и есть последняя тварь. Лицемерная, паскудная тварь. Еще утром все было хорошо, еще утром я видела Брайана в магазине и даже улыбалась ему. А после ворвалась в его дом и разбила все, перевернула все кверху дном. От воспоминаний о том, что сейчас творится на первом этаже его дома, я зажмуриваю глаза, морщась от острого укола в сердце. Отец останавливается, и, не увидев этого, я по инерции налетаю на его спину. Почему он стоит? Господи, папа давай просто уйдем из этого места. Умоляю тебя, отвези меня домой. Прошу. Но все слезные мольбы остаются несказанными, я не решаюсь открыть рот и произнести это вслух. — Здравствуйте, — сильный голос отца доносится до меня как из-под толщи воды и я медленно поднимаю голову, чтобы увидеть с кем он говорит. От пищевода до кишок все скручивается от боли, словно кто-то поднес к моим потрохам зажигалку. Дыхание замирает на вздохе и в голове громко стучит церковный колокол. Бум. И все звуки исчезают, все становится размытым. А ноги моментально становятся слабыми, способными погнуться под тяжестью моей вины. Я не могу отвести взгляд с Брайана Уайта, не могу моргнуть, не могу прийти в себя. Мужчина не смотрит на меня, и в этом мое спасение, ведь если бы хоть на долю секунды его взгляд мазнул по мне, мое сердце бы разорвалось напополам. Высокий, почти под два метра, одетый в черную рубашку и черные штаны, он возвышался надо мной как обвинитель на заседании суда. Его карие глаза были обращены к отцу, лицо расслабленно, без лишних эмоций, если не считать тяжелых мешков под глазами, придававших его выражению толику усталости.  — Здравствуйте, мистер Дэвис, — звучит голос с хрипотцой. В его речи так же нет эмоций, она пресная, лишенная окраски. Он не хочет с нами говорить. Его опущенные плечи и каменное выражение лица красноречиво говорят об этом. — Я пришлю Вам чек сегодня же, можете быть в этом уверенными, — удивленно перевожу взгляд на отца, все больше поражаясь его выдержке и умению правильно вести себя в таких ситуациях. Строго по делу, ровно так, как надо. — Извиняться, наверное, бесполезно, но, все же, я могу Вас заверить в том, что произошедшее этой ночью никак не отражает отношение моей семьи к Вам. В этой выходке нет ничего личного, и мне, правда, жаль, что такое случилось в Вашем доме. — Мне тоже жаль, — устало выдыхает Брайан, скрещивая руки перед собой, и плавно переносит взгляд на меня. Кожа лица тут же начинает гореть и становиться неимоверно душно. — Жду завтра в десять, Аманда, — мое имя он произносит с паузами, отчеканивая каждый слог. — Надеюсь, что убираешься ты так же хорошо, как и громишь все вокруг. Хоть его лицо ничего и не говорило, глаза мужчины кричали о его ненависти к каждому из нас. Он не показывал это мимикой, не язвил словами, не убегал от разговора и не напрашивался на скандал. Ему было достаточно посмотреть на меня, и я все поняла. В его глазах не было ничего кроме лютой злобы и презрения.  — Ну и нахуевертила же ты делов, — произносит отец, как только я пристегиваю ремень, и машина трогается с места. — Твоя мать вне себя от ярости, я даже не знаю, что она сейчас нам устроит. Ох, и визжать же она будет, — мужчина раздраженно цокает языком и смотрит в зеркало заднего вида, — а вон и обиженный наш. Я с удивлением и растерянностью оборачиваюсь назад и вижу следующую за нами чёрную машину.  — Видимо, он сейчас будет сталкивать нас с трассы, как в тех боевиках. Бам-бам-бам, — веселый настрой отца мне до конца непонятен, но, может, он просто хочет разрядить ситуацию? — Его «Бьюик» нам ничего не сделает, не на тех напал, — мужчина задорно подмигивает, и мы сворачиваем на нашу улицу, а блестящий седан, следующий за нами, поворачивает налево, поднимая за собой столбы пыли. — Пап? — Что? — не отрываясь от дороги, спрашивает мужчина. — Ты на меня не сердишься? — Я? А что мне на тебя сердиться. Деньги я ему отдам, не великая сумма. Это не конец света. Во всем можно найти и положительные стороны. — Да? — скептически спрашиваю я, внутренне содрогаясь от предстоящей встречи с матерью. — И что хорошего в том, что я сделала? — Ну, теперь не я главный злодей в семье, — отец поворачивается ко мне с улыбкой, и настроение, и так безвозвратно испорченное, падает камнем вниз. Я ведь всего на несколько минут подумала, что у меня еще есть опора и сопереживающий человек. Но нет, нелепые надежды снова разбиваются о стену безразличия и личной выгоды. — Ясно, — коротко отвечаю я, отворачиваясь к окну. Слезы, забытые где-то в недрах суматошной паники, выходят на первый план, и я чувствую, как жалость к себе и ощущение несправедливости уже наворачиваются на глазах. Свет горел только на кухне. Мать ожидала нашего приезда, сидя за столом, демонстративно разложив около себя тонометр и кучу шуршащих блистеров от таблеток. Стараясь не шуметь, я аккуратно крадусь в полусумраке коридора, не решаясь пройти в столовую. Или почувствовав, или все же услышав мои шаги, женщина поднимает голову, до этого покоившуюся на согнутой руке, и смотрит на меня с немым упреком. Она молчит, и с каждой секундой настойчивой тишины, я начинаю осознавать весь объем ее злости.  — Мам, я могу все объяснить, — я говорю тихо, почти заискивающе, словно подхожу к опасному, дикому зверю, способному кинуться на меня в любой момент. — Заткнись! — грубо прерывает она мой так и не начавшийся монолог. — Ты хоть представляешь, в какую историю нас втянула? Какие сплетни теперь будут о нас пускать по всему городу? Ты о нас с отцом подумала, а? — с каждым обвинительным вопросом ее уставший голос крепчал и повышал тональность, а лицо перекашивалось от гнева. — Это же надо было додуматься! Пробраться в чужой дом! Пьяной! Ты что, совсем тупая? Или ты и на учебе этим занималась? А? Может ты и там целый год пила, как последняя шлюха? Кто тебя этому научил, а? Что молчишь, сучара? У меня даже не было возможности вставить хоть слово в ее тираду без пауз. Оставалось только слушать оскорбления, послушно склонив голову.  — Что теперь будут о нас говорить? Как мне теперь идти на работу? Надо мной будут же все смеяться! Я же всем говорю, какая у меня дочь красавица, умница, отличница. И вот, посмотрите на нее! Отбитая на всю голову дебилка! Да лучше бы ты совсем не приезжала! Устроила нам тут представление. Что? Взрослой стала? Так решай теперь свои проблемы сама, раз ты такая самостоятельная! И ради Бога, не подходи ко мне ни по какому вопросу, я тебя, суку, видеть не могу. Понимаешь? Меня тошнит от твоей зареванной рожи. Иди в свою комнату, — заканчивает мать и отворачивается от меня, словно разглядывание электрической плиты ее успокаивает.  — Мам, я…- я предпринимаю последнюю попытку извиниться перед ней, но она не дает мне договорить.  — Я сказала пошла вон! Не доводи до греха! — в голос орет она и я, встрепыхнувшись от сильного крика, вылетаю из кухни, толком не видя стен и мебели из-за струящихся по щекам слез. Забежав в свою спальню, я закрываю дверь на замок, и без сил падаю на кровать, сразу же закрывая глаза. Калейдоскоп событий фатального дня, как адское слайд-шоу, прокручивается в голове, и внутри все переворачивается, словно внутренности взбивают винтом с заостренными лопастями. Я настолько устала, что все переживания притупились. Хотелось только одного — спать. И за пару минут до того, как провалиться в черную дыру тревожного сна, я про себя отмечаю, что в одном я согласна с матерью. Лучше бы я и правда не приезжала. Поспать мне никто не дал. Всего через два часа, после того как я отрубилась, отец разбудил меня громким стуком в дверь, сообщив, что если я не хочу опоздать в первый же день исправительных работ, то мне пора собираться. Я что-то брякнула невпопад, плохо соображая и не понимая, что он от меня хочет. Куда же я пойду? Ведь теплая, мягкая подушка, еще пахнувшая стиральным порошком, меня не отпустит. Как и согретое теплом моего тела пушистое покрывало. Но воспоминания просыпаются быстрее меня, и уже через минуту голова кипела от роившихся мыслей-тараканов, и сон, подняв руки вверх в примирительном жесте, уступил дорогу утреннему самоистязанию.  — Тупая овца, — в полголоса говорю я сама себе, включая свет в ванной комнате. Зеркало встречает меня отражением опухшей, с размазанной косметикой под глазами, девушки, на правой щеке которой еще был виден след от подоткнутого под лицо одеяла. Уже почти девять утра, и мне стоит немного ускориться, чтобы успеть на свою новую «работу». Пока лицо приводит в порядок экспресс-маска, я застилаю кровать, и, распахнув дверцы шкафа, придирчиво осматриваю его содержимое. Меня сегодня ждет большое количество грязной работы, и надевать что-то светлое или маркое смысла нет. До дома Уайта идти практически через весь город, так что все же придется надеть что-то нормальное. Я и так выгляжу как запойная алкашка, и если еще буду выглядеть как бездомная попрошайка, то меня снова загребут в участок. И хоть в спальне я пытаюсь как-то взбодриться, настроиться на хороший лад и неустанно повторяю, что ничего страшного не произошло, как только я спускаюсь вниз, на кухню, атмосфера бойкота и смертельных обид водружается на мои плечи невидимой мантией. Отец уже уехал на работу, в коридоре до сих пор пахнет его парфюмом. Мать молча пьет зеленый чай из личной кружки, к которой никому нельзя было прикасаться, всем видом показывая, что не нужно с ней говорить, и подходить тоже. Украдкой взглянув на ее напряженную спину, я в спешке бросаю парочку панкейков в пластмассовый контейнер и, закинув рюкзак за спину, ретируюсь из комнаты, пока в мою сторону не посыпались новые упреки. В коридоре мне под ноги бросаются брошенные кеды, в которых я была всю ночь, и я осторожно отодвигаю их ногой. Нет, ноги и так гудят, как трансформатор, а свод стопы при любом неудобном движении сладко потягивает мышцы. Находилась я уже на модной платформе. Хватит, спасибо. Где-то должны быть старые конверсы, и я, не стесняясь, разгребаю коробки обуви в шкафу, пытаясь их отыскать. Краем уха слышу ворчание матери, она что-то говорит сама себе. Но я-то знаю, что если не прекращу возню, следующий комментарий в мою сторону будет намного громче и язвительней. С трудом выуживаю из завала фирменных упаковок потрепанные кеды, попутно роняя белую коробку с мамиными туфлями из кожи пони. Сердце пропускает удар, и я зажмуриваюсь, в предвкушении новой порции оскорблений.  — Что ты там все роняешь! — орет с кухни мама, и я, наспех затолкав гребанные коробки обратно в шкаф, максимально быстро обуваю любимые кеды, завязав уродские бантики из шнуровки и, подхватив рюкзак за одну лямку, вылетаю из дома, едва переводя дыхание. Идя по мокрому от ночного дождя тротуару, я разматываю наушники плеера. Телефон я так и не смогла найти, и заикнуться о пропаже гаджета родителям я так и не решилась. Может когда-нибудь я и скажу им об этом, но точно не сегодня. Плейлист в памяти плеера остался с прошлого лета, и первая же песня вызывает у меня приступ болезненной ностальгии, от которой в душе начинает покалывать мелкими иголками *. Прекрасная пора, когда я готовилась к вступительным экзаменам, когда мы с Евой выбирали выпускные платья, когда мечтали о новой жизни и были в предвкушении знаменитой студенческой поры. Когда родители мной гордились, когда я возвращалась домой с радостью. Когда все было нормально. Иногда, когда жизнь катится по накатанной дорожке, вы можете чувствовать, что в ней не происходит ничего интересного. Что она стандартная, клишированная и обыденная. Что вы не индивидуальность, а один из многих. Но как только случается резкий поворот и все переворачивается с ног на голову, вы начинаете с тоской вспоминать то время, когда ничего не происходило и мечтать о том, чтобы все скорее устаканилось. Я бы все отдала, чтобы вернуться в прошлое лето. В беспечную пору, когда самой большой проблемой был вскочивший за два дня до выпускного бала красный прыщ на лбу. Чем ближе я становилась к дому Уайтов, тем сильнее сбивалось мое дыхание. Шаг замедлялся, и даже самая веселая песня не перекрывала бушующее в душе волнение. И вот железные ворота снова передо мной. Робко толкаю калитку, и она послушно отворяется, пропуская меня вовнутрь. Значит, он меня ждет, раз оставил ее открытой. Пальцы задрожали, и захотелось закурить, отсрочить неминуемую встречу еще хотя бы на пару минут. Глубоко вздохнув и медленно выдохнув, я направилась к входной двери дома. Трели звонка утонули где-то в пространстве огромного холла, и я, помявшись на крыльце около минуты, решила нажать еще раз. Внутри все тряслось, и я старалась не думать о том, что впереди еще девять часов пребывания в этом доме. Почему же он не открывает? Может, спит? Может я сейчас смогу уйти и вернуться где-то через час? Дверь дрогнула и открылась, отчего у меня внутри все окатило ледяной водой. Я испуганно уставилась в образовавшийся проем между каменной кладкой и отворенной дверью. Облаченный в длинный халат, Брайан Уайт смотрел на меня сверху вниз, заставляя сжаться от презрительного взгляда его карих глаз. Я смотрела на него, как мышь на змею. Мне было страшно, но разорвать зрительный контакт не получалось. Бледное лицо мужчины словно гипнотизировало.   — Явилась, — Брайан первый прервал затянувшуюся паузу, и от его маслянистого, грубого голоса дыхание сперло. Если бы я могла, я бы убежала с этого крыльца куда глаза глядят. И бежала бы не оглядываясь, до самого дома. Но я продолжала стоять как вкопанная, таращась на сонного мужчину. Он, видя мой ступор, измученно закатывает глаза и молча открывает дверь шире, безмолвно приглашая зайти в дом. Собрав остатки силы воли, нервно теребя лямки рюкзака, я натянуто улыбаюсь, хоть и понимаю, что улыбка более чем неуместна и прохожу в дом, нечаянно задевая рукой живот Уайта, отчего на руках сразу же встают волосы. Дверь за моей спиной захлопывается. Ну что ж, началось.