Minority (Ученик палача-4)

Аль-Мансур то ли всех запугал, то ли всех подкупил в борделе Фины, но еду и воду для омовений им приносили несколько раз в день с тихим стуком в дверь. Мавр вставал сам, забирал из рук Лучи подносы и кувшины, не стесняясь, обмывал тело и руки, расстилал молитвенный коврик и на коленях обращался к своему Аллаху. Джованни открывал глаза, наблюдая, как чёрная тень покидает светлую гладь сбитых простыней и растворяется в зыбком сумраке. Аль-Мансур вновь его опоил своими ядовитыми каплями и что-то долго выспрашивал. Флорентиец только один раз попытался воспротивиться — в первый, и то ради того, чтобы вразумить мавра, но тот опять немилосердно придушил, с недюжинной силой сминая сопротивление, и связал руки. Долгие дневные часы стали похожи на сон. От чувства голода сводило живот, пришлось покорно принять из рук аль-Мансура холодный пирог, начинённый рыбой, и подкисленную лимоном воду. Джованни уже успел понять, что после краткого забытья его пробуждает прикосновение мокрых тряпиц к коже, затем в нежную кожу подмышек и по внутренней стороне бёдер мавр втирает благовония, заставляя тело дрожать от вожделения, совершенно утрачивая связь с разумом. А потом следует продолжительное соитие, высасывающее все живительные соки, оставляя тело сухой и бесплодной оболочкой. Всё происходившее казалось таким неправильным — лишенным смысла и полным насилия, прежде всего над самим собой. В нём не было красоты струящейся медовым молоком лунной ночи, тёплых объятий солнечного дня, пылких признаний в жалящих сладким ядом чувствах, нежных поглаживаний пальцев-лепестков раскрытого бутона розы, вызывающих дрожь. Казалось, что и эти чувства умерли, утекли вместе с каплями воды в медный таз. Сердце почернело и поседело, подобно сгоревшей деревяшке, всосавшей в свою сердцевину оранжево-алые слёзы огня. Джованни громко стонал, бессильно тряс головой, понимая, что пока аль-Мансур не насытится, использовав все возбуждающие средства, не успокоится. Нынешний «хозяин» казался ему ребёнком, дорвавшимся до медвяной карамели, как де Мезьер, спешащий за своим летом. И предполагал единственной причиной столь болезненной платы — больше не будет такой возможности, аль-Мансур отпускает на долгий срок, до венецианской осени, а имеется ли там такая же широкая и безопасная кровать, как в доме Фины? За окном сгустились сумерки, мавр зажег лампаду от свечи, принесённой Лучей. Вынул из ножен оставленного на полу пояса кинжал и обрезал верёвки. Осторожно разложил Джованни на кровати и похлопал по щекам, заставляя обратить на себя внимание. — Дашь мне знать, когда вернётся твой друг, — аль-Мансур медленно нанизывал свои кольца обратно на пальцы. — Если это не произойдёт в ближайшие два дня, то дожидаться не будем. Придёшь в порт, там есть судно, отправляющееся в Пизу. Возьмёшь с собой Али. Будешь учить его читать и писать на своём языке. Это теперь — твоя обязанность. Заедешь во Флоренцию, попрощаешься с семьёй и скажешь, чтобы тебя не искали и не писали: твой покровитель, что заплатит за учёбу, не любит флорентийцев, как и любую их родню. Успокоишь, что как только учёба закончится, ты обоснуешься в Генуе и тогда дашь о себе знать. Долго во Флоренции не задерживайся, сразу отправляйся в Болонью. Если синьор Гвиди будет обижать, то скажешь ему, что пожалуешься генуэзцу Пьетро Томазини, а он, в свою очередь, представит всё дело так, что синьора Гвиди не примут лекарем даже в захудалом селении в известном ему мире. Этот Томазини — доверенное лицо, но когда отправишься в Венецию, будет другое. Венецианцы ненавидят генуэзцев. Остановишься в Падуе. В доме Марко Скровенджи. Он будет уже тебя ждать и даст все необходимые указания. Всё запомнил? — Да, — Джованни заставил себя кивнуть. Внутренне радуясь лишь тому, что попадёт во Флоренцию и сможет обнять семью. «Как там маленький Джованни, сын брата Райнерия?» Аль-Мансур недоверчиво нахмурился, разглядывая его: — Через два дня проверю, заставлю повторить, — он завязал пояс и склонился над флорентийцем, будто старался запечатлеть в памяти каждую чёрточку лица. — Не щадил я тебя! Но так было нужно. Фина о тебе позаботится, за два дня отоспишься. Не спросишь, где мы с тобой встретимся в следующий раз? — Спрошу, — тихо ответил Джованни, — если захочешь. В Венеции, да? Аль-Мансур отрицательно покачал головой: — Невозможно. Это сказка для Мигеля Мануэля Гвиди. Я буду общаться с тобой через синьора Скровенджи. Когда закончатся твои дела в Венеции, я буду ждать тебя в Равенне. — Он внезапно рассмеялся, увидев недоумённое выражение на лице Джованни. — Туда я смогу доплыть с красным грифоном синьора города да Полента. Венецианцы к себе не пускают. Тебе во многом придётся полагаться только на себя. И постараться не лишиться головы. Хочу предупредить: помнишь того венецианца, который был последним в ту ночь, когда мы познакомились? Он твой двоюродный брат, Джакомо Лоредан. Джованни шумно вздохнул, вспоминая лицо венецианца, самозабвенно постанывающего от его ласк: — Он будет знать, что я не Франческо Лоредан? — Конечно! Это же он со своим отцом и начал поиски человека, похожего на Франческо. Но ты не бойся. Если этот Джакомо плавился в твоих руках, как ты мне поведал, — Джованни покраснел от стыда, отругав за болтливый язык, — то тебе не составит труда установить над ним свою власть. — Хочешь, чтобы я его сделал своим любовником? — флорентиец нахмурился. Образ Джакомо не вызывал у него никаких ответных чувств. Сильные пальцы аль-Мансура опять сжались на его горле, не давая вздохнуть: — Нет! — мавр отпустил. Джованни закашлялся, приподнимаясь на локтях, а потом принялся растирать своё пострадавшее горло. — Ты ни с кем не будешь спать! «Флорентийская шлюха» тоже осталась в прошлом. И памятуя об этом прошлом, ты постараешься всегда уводить разговор в сторону. Для бывшего раба Франческо Лоредана оно постыдно. — Я понял! Понял уже, — недовольно отозвался Джованни, устало рухнув обратно на постель. — Будешь меня теперь душить заместо поцелуев! — Я еще не закончил, — аль-Мансур присел на край ложа и вновь склонился над флорентийцем. Сухие и мягкие губы коснулись его губ, вбирая в себя насыщенный цвет и упругость зёрен спелого граната. Джованни прикрыл глаза и ответил на поцелуй, поднимая руки, обхватывая за шею и притягивая любовника к себе. Измученное тело плохо слушалось, и в какой-то момент Джованни почувствовал укол страха, что столь смелые движения заставят мавра вновь сбросить кольца с пальцев рук и расправить пылающий цветок страсти, требующий влажных солёных удовольствий. Однако аль-Мансур не переменил своего желания закончить прощальным поцелуем их встречу, отстранился, в последний раз окидывая обнаженное тело ласкающим взглядом. — Да поможет тебе Аллах! — воззвал он к небесам и, подхватив свой мешок, повернулся к двери, отпер засов и исчез в темноте коридора, оставив Джованни в одиночестве переживать затухающие прикосновения легких лепестков к губам и гадать, когда же теперь появится Фина. Из небытия его вернул яркий свет лампад, наполнивших комнату. Фина стояла рядом, прикрыв ладонью рот. Это её громкий всхлип «Ах!» заставил Джованни очнуться. Позади неё стояли несколько девушек из числа работниц борделя. Флорентиец попытался изобразить нечто вроде улыбки на лице, мысленно спрашивая: «Красив?». Фина вдруг заплакала и прикрыла лицо руками. Девушки, не сговариваясь, отодвинули свою хозяйку в сторону, схватились за края простыни, заворачивая в Джованни в подобие искусственных носилок, дружно подхватили и потащили по внутреннему коридору, а затем вниз по лестнице в приготовленную купальню. — Света! Нужно больше света! — стонала мадам, обнимая косяк двери. Джованни уложили в горячую воду, наполненной до краёв широкой лохани, чуть не утопив. — Господи Иисусе, что же это творится! Какой варвар! — продолжила выводить громким голосом свои рулады Фина. Джованни удивлённо наблюдал за ней, не понимая, что еще такого не видела мадам, чтобы так пугаться. Оказалось, что было с чего так вздыхать, когда к глазам Джованни поднесли мутное зеркало. Весь подбородок и шея сливались в багровый синяк, оставленный следами пальцев аль-Мансура. «Так вот почему я ничего не чувствую!» — подумал Джованни, равнодушно себя разглядывая. На лице и плечах кожа, зацелованная горячим солнцем Майорки, была смуглой, и эти следы выглядели еще не так страшно, как на молочно-белой, скрываемой под одеждой: на боках, спине и бёдрах. — Он тебя насиловал? Ну скажи хоть слово, милый! — продолжала заламывать руки и голосить Фина. — Нет! — Ты, наверно, не чувствуешь, — усомнилась хозяйка борделя, прижимая к груди так и не брошенное шитьё, — из-за боли! Переверните его на бок! Проверьте! Джованни в сердцах ругнулся на неё на италийском, взмахнув руками: что из-за глупой женщины он не собирается отсвечивать задом всему борделю. Она мгновенно вошла в раж и выругалась уже на него, что он упрямый козёл, годный только свой зад подставлять кому ни попадя, и сколько человек уже там побывало — не хватит пальцев у всего борделя. Они так еще немного поругались на глазах ничего не понимающих марсельских женщин, потом обнялись, и Фина опять разрыдалась. В каменном сердце мадам всё-таки был маленький и трепетный кусочек жизни, способный сострадать именно Джованни. Флорентиец не помнил, как оказался вновь на перестеленной кровати в отведённой ему комнате, просыпаясь лишь на настойчивые уговоры благодарной Лучи, которая теперь работала служанкой при постоялом дворе, открыть рот и поесть пряной похлёбки, восстанавливающей силы. Луче теперь была доверена вся забота о здоровье Джованни. Фина появлялась днём и под вечер, пытаясь выспросить, чем же таким ужасным напугал флорентийца мавр, что тот позволил с собой так жестоко обращаться. Он поначалу отмалчивался, потом, когда окончательно пришел в себя, рассказал предложенную легенду: мавр нашел ему покровителя, который заплатит за обучение в Болонье, поэтому в следующий раз они с Финой увидятся нескоро, а может — и никогда. — Учёба же рано или поздно закончится! — с улыбкой попыталась развеять тучи мадам. — Потом меня аль-Мансур увезёт в Египет, а там — как Господь рассудит! — отвечал ей Джованни, сам уже принимая на веру своё будущее. Антуан появился вечером второго отпущенного дня, когда флорентиец потерял надежду и мысленно приготовился отправиться с утра в марсельский порт разыскивать корабль аль-Мансура без своих вещей. Единственное, что его волновало в этой утрате — это письма Михаэлиса, волшебная нить, что будет связывать его с прошлым. Уже на пороге дома Фины Антуану поведали обо всех несчастьях, что пришлось перенести Джованни, поэтому кифаред ворвался в комнату с разъяренным видом, с грохотом толкнув дверь, и немного успокоился, увидев перед собой лучившегося довольством флорентийца. — Вот! — два тяжелых мешка с громким стуком упали на пол, и друзья обнялись. От одежды Антуана пахло конским потом, луковым супом, перебродившим пивом и еще какой-то гнилой тухлятиной, но кифаред уже принюхался к несвежести собственного платья. — Рассказывай! — Сначала ты! Как тебя встретил брат Доминик? Прочитал письмо? — Угу, — недовольно отозвался кифаред. — Он сказал, что как ты был дураком, так и помрёшь. Недостаток ума не лечится. А подлинное копьё Лонгина хранится в сокровищнице императора Священной Римской империи. И признано подлинным нашей святой матерью Римской церковью. А ты что? — он оглядел Джованни с подозрением. — И правда с этим рыжим сожительствовал? Будто на безрыбье… У нас красивые кардиналы перевелись? — Брат Доминик не кардинал, — Джованни уже поднялся с постели, присел на полу и принялся перетряхивать привезённые мешки. — Он бывший инквизитор, который приказал меня пытать. Так где же они? — Джованни, разметав вещи, принялся за следующий мешок. — А теперь — глава канцелярии, доверенный человек Понтифика… Нашел! — письма в сохранности лежали, завернутые в бархатный платок, между двух туник. — Ты меня не слушаешь? — окликнул его кифаред. — А я уже начинаю сомневаться в твоём вкусе! Этот рыжий церковник, чернущий мавр, кусок мяса де Мезьер, может, и палач из Агда не так уж красив? Отдали мы с Финой нашего ангелочка на растерзание! Миланца твоего помню, ни в какое сравнение. Молодой, статный… — Нет, — протянул Джованни, прикладывая письма к груди, — Михаэлис лучше всех. Письмо Якуба у тебя? Антуан покряхтел немного и присел рядом с Джованни, положив тому руку на плечо: — Тут такое дело, зол я был слишком на твоего церковника, что выручать тебя из беды не захотел. Вот и сунул это письмо одному посыльному из канцелярии. Мы с ним в таверне выпили немного, я приплатил пару монет из твоих запасов… — И где теперь письмо? — спросил Джованни, бледнея от ужаса, что кифаред отослал его в Агд. — Едет в Париж, — извиняющимся тоном отозвался Антуан. — Я же понимаю, что палачу такое нельзя показывать про его брата. А про де Мезьера подумал: может, он поможет тебе. Королевский советник всё же…

***

От автора: без должной подготовки по истории Венеции дальше не смогу продвинуться, а еще и Болонья! Буду рад «ждущим», но несколько следующих глав пишутся набросками пока в режиме черновиков.