***
— Потом он рассказал мне о жене, о двух дочерях, которых пора выдавать замуж, о ежедневной рутине и проблеме с крышей дома, о кораблях… и прочее. В общем, проболтал он несколько часов, а я осмелилась записать всё, о чем вы просили разузнать, на бумагу. Знаю, что это довольно опасно и не очень умно, но мне показалось, что… — И сколько заплатил? — прервал лорд Бейлиш, не отводя от меня взгляда. — Пять. Он удивленно вскинул брови. — Боюсь спросить, моя дорогая. Ты меж ног случайно золотую жилу не спрятала? Или неземное блаженство? Устало закатив глаза, я тяжело вздохнула и, достав листок, протянула его. — Ничего такого, милорд, — безжизненно произнесла я, желая как можно скорее отделаться от кого бы то ни было. — Обычная пизда. Как и у всех женщин здесь. А теперь, если впечатления моей пизды от первой работы в вашем замечательном заведении вас не интересуют, то я, пожалуй, пойду. Он лишь хмыкнул в ответ, показывая всем видом, что остался доволен моей работой, как кот, навернувший банку сметаны. Да, всё складывалось как нельзя прозаичней. Лорд Бейлиш был доволен, я — опустошена.Глава 5
11 мая 2018 г. в 22:46
Теплый вечер перетекал в ночь: темную, августовскую, когда солнце заходит значительно раньше, чем поздней весной или в первые летние деньки. Понятия не имею, почему, сидя напротив окна и созерцая кристально-чистое небо, я подумала про август. Быть может, сейчас был теплый и любимый мной сентябрь — месяц, когда природа начинает постепенно увядать, набрасывая на себя красно-желтую вуаль. Месяц, когда я родилась.
Признаюсь честно, из всей ситуации меня до сих пор беспокоило только одно: почему все происходящее кажется столь реальным и почему не заканчивается? У любого сна, у любого видения должен быть конец. В конце концов, совершенно точно могу дать себе отчет, что это не та реальность, в которой я родилась и в которой жила. В конце концов, существование иных реальностей никак не хотело укладываться в голове, уж тем более попадание в одну из них. Больше похоже на то, что я вконец рехнулась на «этой своей работе, лучше б мужадеток завела, а то всё с котами своими, мне перед родственниками стыдно, что они только подумают! Одна, с деньгами… Тётя Люда всем рассказывает, что к тебе мужики всякие ходют! Глядишь, пара годков — и выяснится, что проституткой работаешь!» Окончание фразы в голове я воспроизвела ласковым голосом мамы, почти соскучившись по этим еженедельным нравоучениям. Действительно, ведь ни в моем, ни в этом мире по-другому не бывает: либо девственница, либо шлюха. Какого-то переходного состояния у женщины не существует априори, ведь так?
— Если бы здесь платили за просиживание жопы без дела, ты бы была богаче всех нас.
Повернув голову на голос, я увидела блондинку, склонившуюся над исписанными листами. Оказалось, что у неё, как у занимающейся хозяйственными вопросами во время отсутствия лорда Бейлиша, было своё рабочее место… Или как ещё можно назвать хлипкий деревянный стол, на который водрузили кипу бумаг, от которых жалкая конструкция едва держалась на ножках?
Я дважды моргнула, не понимая, зачем и почему до меня сейчас докопались. Вроде бы как я тут отсиживалась не просто так, а по воле сами-знаете-кого, в ожидании мужика, который, как мне сказали, ну очень важен. Ага, важен. Так я и поверила. Доверят важного клиента девочке, что потеряла память и, возможно, растеряла все сопутствующие навыки.
— На тебя, моя ж ты красавица, налюбоваться не могу.
Фрау-СС громко фыркнула и глянула на бумаги ещё пронзительнее. Они были наполнены древнеегипетскими иероглифами, древнеперсидской клинописью или, на худой конец, старославянской глаголицей. По-другому я не могла объяснить недоумение и будто бы даже страх перед неизведанным, что были написаны на её лице.
— Может, я помогу?
— Нет, — недоверчиво отрезала она, глянув на меня настороженно, как умный ребенок смотрит на взрослого, что предлагает ему нечто новое. Но, пробежав взглядом по бумагам ещё раз, она нелепо улыбнулась, открыв для меня одну из самых очаровательных черт женского лица — ямочки — и добавила, будто сказанного ранее не было: — Да. Да, помоги. Не понимаю некоторые слова. Меня просто разорвут, если что-то сделаю не так. Буду очень тебе благодарна… И извини…
Бедное, глупое, наивное дитя! Если бы мои мозги не были заняты банальными попытками выжить вкупе с беспокойством лишь за себя, я бы, право, расплакалась от умиления и превратностей судьбы одновременно. Просить помощи у человека, который наверняка уже знает, кто истинный виновник его трагедии, — это… почти достойно премии Дарвина. Почти. Если бы здесь началась битва за жизнь и место под солнцем.
— Какие именно? — Я подошла к столу, стараясь соблюдать дистанцию с резкой на слова, но, как неожиданно оказалось, мягкой и наивной в хозяйственных делах блондинки. — Покажи.
Тонким пальчиком она пододвинула бумагу, но меня заинтересовало другое: её руки. Кожа сухая, обтягивающая изгибы кисти, как у женщины после тридцати, всю жизнь страдавшей недоеданием. И шея… да, и шея тоже выдавала истинный возраст — около тридцати, что очень нетипично для проституток, средняя продолжительность жизни которых двадцать восемь лет, и это в моем, более-менее цивилизованном мире. Можно сказать, Францеска здесь долгожитель. Удивительная, наверное, история стоит за всем этим… и, несомненно, трагичная.
Засмотревшись, я едва не потеряла нить разговора и тут же перевела напряжённый взгляд на бумагу. Расчерченный посередине лист был исписан почти целиком слева, правая сторона же оказалась заполненной наполовину.
— Это… траты за день? — предположила я, обратив внимание на правую часть листка.
— И то, что заработано. Вот тут, слева.
— А почему на листке? — снисходительно улыбнулась я, подумав, что надо быть не очень умным человеком, чтобы хранить ежедневные доходы-расходы на листочках, которые постоянно теряются, путаются… и не дай бог же найдется мастак, который однажды возьмет и уронит все это великолепие, наблюдая танцевальный вихрь одиноких листков, перемешивающихся друг с другом. Ну и запах пиздюлей, соответственно.
— К конторской книге меня не подпускают, — проворчала она. — Больно неграмотна… Вернее, грамотна, но не для таких дел.
— А другие?
— Что «другие»? Да, у нас тут хороший бордель, с клиента целый серебряник брать можем. Есть даже девочки из благородных… Я вот тоже. Но ни меня, ни их не учили всему этому… денежному делу.
— Понимаю, — тут же поддержала я, уяснив, что если не придумаю какое-нибудь внятное оправдание моим знаниям, то ничего хорошего не светит. — А я вот вообще читать и писать не умела до того, как в моей жизни появился один замечательный мужчина…
— Ой, неужели любовь? — совершенно по-детски спросила она, уставившись заинтересованно. По всей видимости, несмотря на возраст и трагический жизненный опыт, она сумела сохранить в себе надежду на существование незнакомых ей чистых чувств. Или же слишком хорошо притворялась.
— Ага. Говорил, что обожал, как родную дочь. Уж больно я, по его словам, была на нее похожа… Ну и между делом, от нечего делать и грамоте выучил. Уж не знаю, зачем.
— Наверн, поспорил с кем-то, — хихикнула блондинка, — мол, такой умелец, что даже шлюху писать и читать научит!
— Не удивлюсь, — отмахнулась я, — ничего хорошего от него и не ждала.
— И правильно, — улыбнулась она и, к моему удивлению, подсела ближе, обхватила за предплечье и прижалась, будто мы с ней тыщу лет как близкие подруги.
Поражали меня две вещи, что я успела разглядеть во всех этих женщинах за столь короткое время. Первая — странная любвеобильность по отношению друг к другу и ко мне и необычайная холодность, граничащая со страхом, ко всем представителям мужского пола.
— Никому из них нельзя доверять, — продолжала она, обняв меня крепче. — Но ведь когда-нибудь… Когда-нибудь произойдет и в нашей жизни что-нибудь хорошее?
Вторая — все замеченные мной женщины необычайно напоминали детей, наивных, мечтательных, чей мир безбожно разрезан суровым ножом реальности так, что даже белыми нитками не сошьешь. И куда же деваться искалеченной, разбитой душе, порицаемой обществом, пережеванной и выплюнутой в клоаку мира, в эти красные стены, томное освещение под низкий, давящий потолок, напоминающий обитый изнутри гроб? Неужели оставить всё как есть — действительно выход в таком положении? Неужели нет смысла долбиться в крышку, а гвоздями прибита не только она, но и само тело?
— Не может не случиться, я точно уверена, — закрыв глаза, она доверчиво положила голову на мое плечо. Бедный, лишенный любви и ласки ребенок… Я даже, признаюсь честно, не удержалась от того, чтобы утешающе, по-матерински погладить ее по голове. — А если не случится, то… что? Сбежать? А куда? На улицу, продавать себя за грош? Да и… представить страшно, что будет, если разозлить лорда Бейлиша. Он уж точно не пожалеет…
— Кара будет страшна?
— Лучше сразу сама помирай. А лучше нет… Лучше… Рос, на посещение нашего борделя найдутся деньги у исключительно богатых и уважаемых людей… если это не очередная облава, конечно… так что всё должно быть вполне хорошо. Ты справишься.
Я даже не намекала на то, что хоть как-то беспокоюсь из-за предстоящего. Её догадливость привела меня в замешательство.
Сумев лишь коротко кивнуть, я вновь вернулась к изучению листка. На левой стороне, где, по словам Францески, расписаны доходы, было написано двадцать пять имен, напротив которых две цифры. Первая различалась у всех, колеблясь от нуля (напротив моего имени) до шести, вторая — фиксированная — «5».
— А что значат эти цифры?
— Первая — сколько заработала, вторая — сколько требуется заработать… Ой, Боги, мы так заболтались, что совсем забыли о деле!
Она вскочила и начала рыться в листках на столе. Да уж, еще и растеряха…
— Вот!
На листке, что вручила мне женщина, я отчетливо прочла «зерно бушель — 1». Она попросила продиктовать мне второе слово по буквам. А я даже удивилась, что не только само слово, но и его значение показалось мне знакомым. Старательно кривым почерком выведя заветное слово на другом листке, допустив при этом ошибку, Францеска бросила перо, будто её внезапно осенило.
С грацией лани она подскочила к окну, выглянула, затем с тем же рвением оставила меня в комнате одну: по всей видимости, вспомнила, зачем я тут вообще, и вышла поинтересоваться насчёт клиента, который, если верить моим предположениям, опаздывал уже примерно на полчаса. Ну, в конце концов, а какой резон приходить вовремя, если предстоящее мероприятие — встреча отнюдь не деловая? Другое дело — хорошее же у него отношение к хозяину заведения, который специально для него оставил одну из девочек без, кхм… работы?
Я всё ещё не знала, как корректно называть всё это мероприятие. С одной стороны, в голову лезло слово «работа», но для меня это работой не было. Я не соглашалась быть здесь, не соглашалась продавать тело, даже плевать на то, что оно не моё… Ох, да, как же хорошо, что не моё. Из-за этого переживания о предстоящем как-то смягчались. Все-таки использовать будут не меня, я буду при всём этом только присутствовать и, возможно, даже ничего не испытывать, если получится отстраниться ещё сильнее…
Францеска вернулась в комнату под руку с мужчиной, на лице которого были отчетливо написаны ровно три вещи. Первая — он в своё время где-то отхватил неиллюзорных пиздюлей, потому как рожа, испещренная морщинами, была украшена еще и шрамами. Вторая — одежды много, рубаха с причудливой вышивкой на рукавах и… темно-синий камзол (кажется, так называют сей предмет гардероба) поверху, а значит — обеспечен, если не сказать богат.
— Вечер добрый, — улыбнулся он, едва завидев меня.
И третья — сие замечательное заведение он явно посещал не впервые, раз чувствовал себя вольготно и мурлыкал с улыбающейся Францеской.
Я встала и, молча склонив голову, выдавила из себя улыбку вместо приветствия. Он прошелся взглядом от головы до пят, заставив меня почувствовать себя неуютно, но виду я не подала.
— Хорошенькая, — заключил он, будто оценивал товар на прилавке. — А она говорящая?
— Как пожелает мой господин, — ответила я, поглядывая исподлобья.
Мужчина довольно улыбнулся, затем приосанился: стал больше похож на гуся, что пришел в рассадник самок на зов брачного периода. Тем более светлые волосы и нос похожей формы… Подобное сравнение заставило меня усмехнуться, а он воспринял это как знак того, что мы понравились друг другу.
— Твой господин желает провести с тобой немного времени наедине.
Я лишь коротко кивнула и взяла его за руку. Францеска жестами указала мне, куда его вести.
По её указке мы прошли мимо нескольких комнат с закрытыми дверями, посетители в которых, очевидно, любили не только уединение и конфиденциальность, но и развлекаться довольно громко и интенсивно. Я даже смущенно хихикнула, услышав недвусмысленные просьбы «Ещё!» мужским голосом и громкие, разносящиеся даже по коридору, шлепки. И даже на мгновение позабыла, что всё это происходит за деньги, не по обоюдному согласию, а значит, ничего положительного в этом быть не может.
Комната, которую отвели нам, тоже была закрытого типа. Пока я притворяла за нами дверь, он по-хозяйски направился к кровати — единственному, кроме прикроватной тумбочки, предмету интерьера. Провёл пальцем по деревянному каркасу кровати — оценил, есть ли пыль или грязь. Странный жест, учитывая отсутствие специфического запаха в комнате и наличие чистых темно-красных занавесок на окнах.
Я, признаюсь честно, даже как-то немного растерялась. Вроде бы далеко не в первый раз вижу мужчину. Если начнет раздеваться — от вида голого мужского тела не испугаюсь и не убегу с дикими взвизгами. Хотя было бы забавно…
— И давно ты здесь? — прервал мужчина напряженную тишину. Он всё ещё стоял, опираясь рукой на каркас кровати, и, судя по всему, прям сразу приступать к делу не хотел. Нет. Надо было сначала поговорить. Вернее, доебаться с разговором. Иначе ж не душевненько как-то, да? Не душевненько осознавать, что покупаешь живого человека? Не душевненько даже и мысли допустить, что незнакомый человек, как бы он ни был красив, может быть неприятен купленной женщине?
— Неделю, — флегматично ответила я. Он, по всей видимости, ожидал от меня большей разговорчивости, но, уж извините, вопросы подобного рода начали меня выбешивать прям уже. Омерзительное лицемерие. Ничуть не искусное, созданное психикой лишь для того, чтобы убедить самого себя в том, что после покупки другого человека сам остался хорошим. Что девушкам здесь хорошо… Что всё и всем здесь нравится. Что никого не принуждают, никто не продаёт право на опосредованное изнасилование, никто здесь не плачет от боли и отвращения, только радуга, бабочки и обязательно торжественные фанфары и конфетти в честь каждого лицемера-семьянина, посещающего сие замечательное заведение.
— И как ты сюда попала? — спросил он, не глядя мне в глаза, и примостился на край кровати.
Пытаясь состроить как можно более тупорылое и радостное выражение лица, я шагнула вглубь комнаты, понимая, что доебистого разговора мне не избежать, как и, собственно, полового акта. А если попытаюсь, то… Что-то мне подсказывало, что опасливые взгляды девочек в сторону лорда Бейлиша подкреплены каким-нибудь примечательным происшествием в их жизни, несмотря на то, что он был всегда вежлив, по-простому контактен и ни разу, обладая полной и беспросветной властью, не поднял ни на кого из девочек руку. Наверняка же его методы решения «рабочих проблем» отличались какой-нибудь впечатляющей изощренностью, о которой я могла лишь догадываться и уж точно никак не хотела проверять догадки на собственной шкуре. Лучше подчиниться. Быть может, стерплю. В конце концов, человек — существо сильное. Существо, способное вынести многое. Особенно если тело не его.
— Долгая история… — попыталась увильнуть я и состроила жалостливый взгляд, будто за душой стоит какая-то слишком тяжелая и, несомненно, интимная история, лезть в которую сродни разрывать грязными, гноящимися пальцами едва заживший струп.
Мужчина, будто бы обладая эмпатией, даже сам немного взгрустнул. Вместе с этим расположился на подушках поудобнее, прям в одежде, и жестом позвал меня к себе. Я подчинилась, залезла к нему на кровать, но снимать с него одежду, чтобы всё это закончилось побыстрее, пока не решалась. Хотя очень хотелось…
— Расскажи.
Предположение про присутствующую в этом живом организме эмпатию разбилось о скалы сурового моря реальности. Я замерла, сжав губы, и стыдливо отвела взгляд. Это его только сильнее взбудоражило. Уверена, ему казалось, что сейчас он выглядит в моих глазах благодетелем, как Ромео для Джульетты, как сраный Вертер для пиздостраданий о неразделенной любви — романтишшшный аж до скрипа гвоздём по стеклу и желания вмазать с вертухи…
И всё же я решила проверить, насколько глубоко человек может погрязнуть в омерзительном. Насколько он может быть бестактен ради удовлетворения самых что ни на есть низменных желаний.
— Жила обычной жизнью… не особо богато, но у нас был свой дом, и еды всегда хватало…
Мужчина заинтересованно, с нотками уже нескрываемой похоти вглядывался в мои глаза, по ходу дела растеряв всё наигранное сочувствие.
— А потом пришли люди, — продолжала я, — разгромили дом, вырезали всю скотину и слуг… лишили меня невинности на глазах отца, который потом продал меня сюда.
— Сколько их было?
— К-кого? — я даже опешила от неожиданного вопроса, будучи уверенной в немного другой реакции от моего спутника, несмотря на скепсис.
— Тех, кто тебя впервые… взял, — сказав это, он напрягся и густо покраснел.
Нет, пожалуй, не стерплю. Вмажу, если сейчас эта пытка разговором не закончится. Добравшись пальчиками до застёжек на камзоле, я стала потихонечку расстёгивать, попутно стараясь себя успокоить и умолять держаться.
— Трое…
Приятная на ощупь ткань его брюк напряглась в районе паха. Мужчина томно вздохнул и совсем перестал смотреть мне в глаза. Губы, грудь, линия талии… ягодицы: всё что угодно, кроме взгляда, привлекало его внимание. Он, как провинившийся ребенок, стыдливо уворачивался от моих глаз, кусая губы, смакуя разноцветную гамму чувств, что доставлял ему поход в бордель.
— Опиши… всё… подробнее. Как можно… подробнее.
Игнорируя мои попытки избавить его от верхней одежды, он положил мою ладонь на брюки, заставив сжать затвердевший член, и сам же тихонько простонал от одного только касания.
Отключиться. Просто отстраниться от происходящего. По крайней мере, он не бьет меня, не заваливает «по-мужицки» и не пытается грубо выебать только потому, что кто-то ему рассказал о том, что всем женщинам это нравится. Особенно проституткам, которые рады бы и бесплатно отдаться ему, такому всему охуенному, но сутенер, мразь такая, требует с них денег, мешая чистой и светлой Любви™ клиента и проститутки.
— Был вечер. Мы ужинали… Я и моя подруга. Вроде всё нормально, сидели, разговаривали… потом внезапный стук, грохот, короткий крик. Я и оглянуться не успела, как в комнату ворвались…
Мужчина тяжело дышал, будто в комнате закрыты все окна. Неосторожно, порывисто он сам стянул с себя сначала камзол, затем — рубаху, оставшись в одних брюках. Прижимал мою ладонь так крепко, что, казалось, я тут вообще и не нужна. Им вдвоем вполне неплохо.
— Один, самый большой из них, взял меня за горло, сказал, что настал тот счастливый день, ведь сейчас меня сделают женщиной, и стал срывать одежду. Двое других не дали убежать подруге… но её не трогали сначала, отложив тело в сторонку. Когда верхняя часть моего тела была оголена…
Тут я поняла, что перешла на описание какой-то криминальной хроники, нежели на рассказ эротического характера. Стоило бы добавить больше экспрессии, сменить стиль повествования на более легкий, художественный… Глядишь, мне для его удовлетворения даже не придётся трогать его чем-то, кроме руки. Что ж, пожалуй, придётся в рассказ добавить элементы фантастики, альтернативную физиологию и щепочку стереотипных заблуждений о женской психологии.
— Пока двое других пожирали меня похотливыми взглядами, тот самый большой схватил меня за грудь и стал грубо тискать. Так больно… и так приятно… У меня аж прям так снизу, ну… прям так сжало, я знаю, ну очень помокрело. Впервые в жизни… непередаваемое чувство, прям как сейчас, когда я касаюсь вас… А потом он грубо развернул меня и, скинув всю еду в сторону, перекинул меня через деревянную поверхность.
Мужчина, что слушал, внимая, будто проповедь, нервно сглотнул и лениво приспустил штаны. За ними — подштанники. И вот, моя рука легла на его оголённую плоть, а я отвернулась, потому как ощутила, что меня сейчас натурально вырвет.
— Не страшись… девочка, — жарко шептал он, потянув руку к моей щеке и начав гладить. — Не страшись. Расскажи, что было дальше… тебе… Тебе станет… легче.
«Ой, да не говори, — подумала я. — Мне вскоре станет намного легче и приятней. Возможно, я даже испытаю оргазм. В тот момент, когда ты, кусок сраной похоти, уйдешь».
Я стиснула зубы и сглотнула подступивший к горлу ком; ладонь, что лежала на члене, сжалась скорее инстинктивно от переполняющей меня злости, заставив его протяжно простонать и залиться краской еще сильнее. Я тут же попыталась ускорить момент эякуляции, и вспотевшая ладонь очень хорошо в этом помогла, без особых усилий перемещаясь от основания до головки.
— Он перекинул меня через стол. За… Задрал юбку. Несколько юбок. Я слышала, как он расстегивает брюки, но не пыталась бежать. Потом что-то горячее коснулось бедра, затем… м-между ног…
— Бедная, несчастная девочка… — бубнил он под нос, уже почти не в себе, распаленный, раскрасневшийся.
—…С-сначала было больно. Очень больно. Так больно, что только в конце я заметила, что двое других привели поглядеть на это и отца…
Он как-то неоднозначно хрюкнул. Я прервалась, глянув, не задела ли меж делом чего-нибудь ногтем, например… Как оказалось, нет. На лице его играла блаженная улыбка, и, подумалось мне, это так он отреагировал на слова про отца и дочь. Наверняка он сейчас представлял, с каким удовольствием смотрел бы на то, как его родную дочь распластали на столе самым что ни на есть пошлым образом.
— Я… Я замерла, будто бы отключилась, никак не могла убедить себя в том, что нахожусь в опасности, как будто всё это сон, вот сейчас… Сейчас всё за-закончится. Сейчас боль пройдёт… Сейчас он уйдет, сейчас я вновь окажусь в с-своей гостиной, ужиная с подругой… а не лежу на этом столе, не лежу под ним, беззащитная, использованная…
Мужчина стиснул зубы и, тяжело выдохнув, выплеснул остатки своего сочувствия в мою ладонь. По его телу прошла едва ощутимая дрожь, а я чуть отстранилась, лихорадочно ища какую-нибудь ткань, тряпку, хоть что-нибудь, обо что можно было бы вытереть руку. Надо срочно найти что-нибудь, пока я окончательно не потеряла над собой контроль и меня не вывернуло от всего произошедшего.
— Ну тебе хоть понравилось тогда? — спросил он, запрокинув голову на подушки и поначалу не обращая внимания на мои метания по комнате. После, когда его осенило, что меня рядом нет, добавил: — Эй, сладенькая моя? Ты куда убежала? Иди сюда, полежи со мной.
Вернулась на кровать я уже с более-менее чистой, но всё ещё дурно пахнущей ладонью.
— Когда понравилось? — состроила я дурочку.
— В конце. В первый раз.
— Как и сейчас, мой господин. Так же приятно и… прям мечтаю, чтобы это повторилось как можно скорее, — улыбнулась я, и он ответил мне тем же. Говорят, что в каждой лжи должна быть крупица правды, чтобы её можно было втюхать дураку за нерушимую истину. Так вот, как оказалось, сказануть что-нибудь настолько ложное и наигранное, что прям на грани фантастики, производит тот же эффект. Он мне поверил.
— На скорее уж не рассчитывай, все же возраст… Хотя, знаешь, хорошая ты девочка, пробудила во мне это мальчишеское… огонь, азарт, — пристально наблюдая за мной, он добавил: — За твою неповторимую душевность, красоту и любвеобильность, пожалуй, порадую оплатой даже большей, чем стоит твоё время.
— Ну что вы… я ж это… вы мне… — наиграно смутившись, я опустила взгляд и закусила губу.
— Что, моя сладенькая? — он положил руку на шею и заставил прилечь к нему на плечо. Моя ладонь легла на его дряблую волосатую грудь.
— У вас очень… красивые глаза… и вы такой… ну… как ваша жена прощает вам походы сюда? Я бы знаете, как ревновала…