Что на дне ящика Пандоры?

      Когда я подходила к борделю, ноги начинали подкашиваться, а в голове то и дело всплывала одна мысль — бежать. Я сбавила шаг, будто бы на мгновение поддавшись желанию вернуться в какой-нибудь крайне недружелюбный квартал, главное, подальше отсюда… но нет, участь быть убитой или ограбленной меня не прельщала. Жить хотелось больше. Даже если придётся ещё раз увидеть… нет, только не думай об этом, забудь, просто забудь. Ты ничего не видела. Никого не убивали. В борделе безопаснее всего. Сейчас это единственное место, где мне будет спокойнее всего, так что нужно просто взять и зайти.       Оглядевшись по сторонам, никого знакомого я не увидела, а потому потянула ручку входной двери и прошмыгнула внутрь. Тяжело выдохнув, я ощутила въедающийся в ноздри запах крови и тут же закрыла рот, чтобы не закричать от страха. Ладонь задрожала, я вновь ощутила головокружение и стук крови в ушах и не нашла ничего лучше, чем вцепиться замотанной рукой в ближайшую стену.       Нет, происходящее слишком трудно для меня, я не справлюсь, я не смогу ничего сделать, я умру здесь…       От мысли о смерти перехватило дыхание и на миг потемнело в глазах.       Да, я не справлюсь, но… но, быть может, привыкну? Как все вокруг? Я же привыкла к тому, что меня продают, и к такому привыкну… Наверное… Сейчас главное — дышать глубже и отвлечься на что-нибудь. Так… криков нет, вокруг тихо, значит, или все мертвы, или оставшиеся в отсутствие лорда Бейлиша и Францески разгребают последствия. Надеюсь, второй вариант. Так, нет, только не думай о плохом, надо о чем-нибудь хорошем… Котики, мои милые пушистые котики… так далеко от меня, что хочется плакать… Ну, что еще хорошего? Я тут не одна страдаю. Черт, злорадствовать тоже не вариант, вспомнить бы что-нибудь забавное или веселое.       Стоило только начать вспоминать, как быстро, несмотря на все обстоятельства, мне захотелось трахнуть лорда Бейлиша, как головокружение постепенно сходило на нет, а на место страха приходил стыд вкупе с вожделением. Если уж мне повезет и я не сдохну сегодня, а даже справлюсь с ситуацией, то с Францеской покончено. А там уже можно будет продолжать искать отсюда выход в более спокойной обстановке.       Так, более-менее успокоилась, что дальше?       Оглядевшись вокруг и осмотрев себя с ног до головы, я поняла, что необходимо как минимум отмыть руки и бросить косынку… лучше хоть немного ополоснуть, а потом уже оставить среди других тряпок, которые я использовала. Все частички кожи из-под ногтей достать не удалось, но хотя бы большую часть я убрала, и то хорошо. Быть может, стоило задержаться подольше и оттереть получше, но я спешила в гостиную, где произошло… то, что произошло. И что я пока не могла выговорить словами и заглушала любые воспоминания, боясь вновь услышать детский плач и крики в голове.       В зале, средь ковров, дорогой мебели и томного интерьера, на полу сидела Мейген. Рядом с ней, накрытый ковром, лежал… главный источник кровавого смрада. Зажмурившись, я попыталась пореже дышать, чтобы меня не стошнило. У входа в один из коридоров стояла Дейзи, которая внимательно следила за происходящим. Её шумный выдох при виде меня прервал череду громких всхлипываний Мейген. Судя по виду, она совсем выбилась из сил, а потому плакала уже почти автоматически, выплеснула горе, когда меня здесь не было.       Жестом я указала Дейзи открыть окно. Тихими перебежками она выполнила мою просьбу и спешно удалилась, будто боялась потревожить Мейген. Ну что она, монстр какой-то, что ли?       — Ме…       — Уйди.       — Я всего ли…       — Уйди! — рявкнула она.       — Не уйду, Мейген. Больше не уйду.       Она не препятствовала, когда я опустилась на колени рядом.       — Они накрыли ее ковром и сказали, что если я буду очень… очень хотеть, то Барра вновь оживет.       — Ублюдки, — только и смогла выговорить я.       — Я очень и очень хочу. Но каждый раз я открываю ковер, и она все еще… — Мейген сжала губы и, проглотив слово, продолжила: — Неужели я виновата в том, что она не оживает?       По телу пробежали мурашки. Её психическое состояние меня откровенно испугало. Конечно, такое явление, как обвинение жертвы, меня не удивляло. В конце концов, в этом мой мир не отличался от этого. Убили ребенка — виновата, что не защитила или недоглядела. Ограбили — а нечего с собой деньги носить! Изнасиловали — сама спровоцировала. Мерзкие, тупорылые, ебучие твари, готовые морально добивать человека только потому, что без этого их розовые очки "справедливого мира", в котором всем достается по заслугам и ничего плохого с хорошими людьми случиться не может, лопнут вовнутрь.       Было тяжело подобрать правильные слова, да и я, если честно, не знала, что надо говорить человеку в таком состоянии, но… не уверена, что кто-либо еще здесь знал.       — Ты не виновата, Мейген. Они всё это сказали, чтобы... — я хотела сказать ей правду: потому что хотели поиздеваться или обернуть чудовищное деяние в шутку хотя бы в собственной голове, чтобы сбросить груз ответственности, но так и не решилась на длинное объяснение, потому что оно ей было не нужно. — Мейген, того, что они сказали, произойти не может.       — Барра… не оживет? — спросила она совершенно искреннее.       — Прости меня, солнышко, — извинилась я за то, что позволила себе сказать горькую правду. Мейген закрыла рукой рот, но это не помешало ей разреветься. Не в силах видеть слезы, я притянула ее к себе и, когда она послушно легла мне на грудь, стала поглаживать по спине. — Всё, что мы можем для нее сделать, — это похоронить. Да, она заслужила нормальные похороны…       — Без меня, — отпрянула Мейген. — Я не… это не… не моя Барра…       — Мейген, — аккуратно положила я руки на ее плечи, — Мейген, прошу тебя, давай перейдем на диван, и ты все мне расскажешь…       Она не сопротивлялась, когда я поднялась и потянула ее за собой. А быть может, и сопротивлялась, но сделать это как-то ощутимо у нее просто не было сил. Медленно я увела ее из гостиной, привела в ближайшую пустую комнату и усадила на диван, как безвольную куклу. Вести в ее комнату мне показалось идеей не самой блестящей: все напоминало о том, что когда-то там обитал младенец, и сейчас ей это видеть не нужно.       — Прошу тебя, Мейген, поговори со мной, — аккуратно, но настойчиво просила я. Она молчала и только изредка моргала, устремив мертвый взгляд непонятно куда.       Мейген начала говорить не сразу, но медленно и обрывисто. Причем то, что я не смогла бы повторить без заучивания наизусть, потому как поток ее речей был похож на бред сумасшедшего. Но если пересказать как можно кратко и своими словами, то: смерть Барры была связана то со случайностью, то с тем, что Мейген недостаточно хорошо о ней заботилась, то ребенка вообще не было, и он ей приснился, ведь как у проститутки может быть ребенок? А если и был, то почему она не должна считать себя виноватой в том, что он умер? Как это — не винить женщину во всех бедах, даже если ты сама женщина? Кто же недоглядел? Кто же, кроме нее, допустил, что из ее виноватых рук вытащили ребенка и убили?       Все эти вопросы меня раздражали, но не удивляли ввиду актуальности проблемы обвинения жертвы даже в мое, цивилизованное время. И нет, я никогда не считала, что гулять ночью по безлюдному парку без средств самообороны — разумно, но обелять преступника или обнулять криминальное деяние в связи с глупым поведением жертвы — те еще двойные стандарты. А тут... как Мейген могла спасти Барру? Ну как? Родить ее обратно? Спрятать? Грудного ребенка? Эту мини-машину по производству ора и соплей? Мне вдруг показалось, что моя вера в человечность окружающих меня людей иссохла совсем, хотя в молодости была океаном, и только с возрастом превратилась в небольшое озерцо, с которым я и прибыла сюда.       Пожалуй, не стоит говорить ей обо всем этом. Терять веру в людей ей сейчас не нужно. Только хуже станет, а этого я не хочу.       — Что остается, когда теряешь всё, что тебе было дорого? За что держаться, как это принять? Как с этим жить? — спрашивала она меня уже в полусне, лежа на подушке.       — Как жить? — выдохнула я. — Знаешь, Мейген, ты не первая, кто меня об этом спрашивает... как будто я знаю как. За время пребывания в борделе я поняла лишь то, что иногда с тобой происходит нечто ужасное, и ты в этом не виноват, потому что справедливого мира не существует. Ты можешь попасть в безвыходную ситуацию, открыть свой собственный ящик Пандоры (так звали героиню одного известного мне предания), выпустить тысячу и одно несчастье, и на дне останется лишь надежда. Надежда на то, что всё это когда-нибудь закончится. Это последнее, что должно остаться с тобой, что должно дать тебе силы жить дальше...       Мейген долго молчала, будто вслушивалась в окружавшую нас тишину. Я не решалась ничего более сказать, потому что это было не нужно. Она сама должна со мной поговорить, когда захочет. А то, что диалог с ней мне приятен и нужен, я ей донесла. Надеюсь...       — Рос, — позвала меня Мейген полусонным голосом. — Ты... скажи мне, во время прогулки с нашей дорогой подругой ты почувствовала себя плохо, и она вернула тебя раньше? — В ответ на ее вопрос я лишь коротко кивнула, удивившись, откуда она это узнала. И Мейген, будто прочтя мой немой вопрос, ответила: — Не пей ничего, что она тебе предлагает. И никому не доверяй, прошу тебя. Пообещай мне.       Пока я пыталась найти связь между плохим самочувствием и напитками, что предлагает Францеска, Мейген уснула, так и не дождавшись моего ответа. И это было очень хорошо. Мейген отоспится, хоть чуть-чуть придёт в себя… Горе хоть немножечко угаснет, и хотя бы от самой себя она будет спасена после долгого сна.       Я же позволила себе оставить её, потому как нужно было разобраться с остальным. Когда там вернется Францеска — хрен ее знает, а тело в гостиной убрать надо. Черт, у меня даже руки оледенели от осознания того, что я назвала Барру трупом. И от того, что я подумала о том, как хорошо, что она одна. Что за мысли?! Хорошо, что одна… Хорошо было бы, если б никто не умер! И это что, получается, в тот раз Францеска меня подпоила, чтобы спровадить пораньше? Но зачем? Что за глупости?       Тряхнув головой, я протерла глаза и попыталась очистить мысли от ненужных размышлений. Сначала дело — потом рефлексия.       Вернувшись в гостиную, я поняла, что сама убрать не смогу. Пришлось искать прислугу… которая, как оказалось, попряталась в комнаты, и вытаскивать их пришлось грубым тоном. После приказа убрать… остатки чести и достоинства с пола гостиной, мне даже показалось, что некоторые из слуг нас покинут. Хотя я их понимаю: если им есть куда идти, то это было бы верным решением. Жаль, того же не могла сделать и Джейни, которую я нашла трясущейся и тихо хныкающей под одеялом.       — Они ушли, Джейни, вылезай, — сказала я, из-за чего она только громче захныкала. — Джейни-и-и-и…       — Не вылезу, — бормотала она сквозь слёзы. — Никогда больше не вылезу.       Я глубоко вздохнула и решила, что трогать сейчас Джейни не лучшая идея. Быть может, и ей лучше отлежаться под одеялом. Но тогда я обязана хоть немного ее успокоить.       — Слушай, для меня тоже произошедшее… не могу описать словами… но всё закончилось, — я присела рядом с ней, понимая, что мне нужно узнать хоть чуточку о произошедшем после того, как я сбежала, а Джейни для того — лучший вариант. — Солнышко, ты много видела?       — Я ничего не видела... но много слышала, — дрожащим тоном лепетала она. — Крики, визги, плач... Я сразу забежала сюда и заперлась с другими. Когда все началось, улеглась под одеяло и стала молиться, чтобы меня не нашли.       — Молитва помогла?       — Да. Они же больше не вернутся? — с надеждой в голосе спросила Джейни. Мне даже как-то грустно стало от вопроса. И не только потому, что я не могла с полной уверенностью сказать «да, они не вернутся». А еще потому, что её беспокоила только личная безопасность. Ах, быть может, она права. Надо ли мне вести себя так же малодушно, чтобы выжить? Хотя нет… Смогу ли я так себя вести?       — Я не знаю, Джейни, — призналась я.       — Зачем ты тогда вообще пришла? — завопила она. — Мне и так плохо, а тут еще ты… ты мне здесь не нужна! И не вылезу я! Ни-ког-да!       Я лишь тяжело вздохнула в ответ. Разбираться с детскими истериками и мелкими манипуляциями мне хотелось меньше всего. Пусть полежит, отдохнет.       На выходе из комнаты я краем глаза заметила, что Джейни-таки вылезла из-под одеяла, но лишь для того, чтобы посмотреть на мою реакцию, и… судя по всему, она поняла, что с криками она немного переборщила. Но извиняться, конечно, не будет. Да и я не ожидала. Маленькая она еще, глупая. Пойду, что ли, поищу еще кого-нибудь.       Армеку я нашла очень неожиданно. Зашла осмотреть свою комнату, а из шкафа моей соседки донесся скрип. Необычный такой, будто бы внутри кто-то был. Я прислушалась: и точно, тяжелое дыхание и громкие судорожные глотки выдавали спрятавшегося. Почему-то я решила, что никакая опасность мне не угрожает, а потому смело постучала по шкафу и сказала:       — Выходи, не бойся.       На мой голос сразу никто не ответил, а я решила не ждать и открыла шкаф в тот момент, когда решила это сделать и Армека, сидевшая внутри. Получилось так, что она вывалилась на меня, мы рухнули на пол, и она оказалась сверху. И едва мы обе поняли, что произошло, как нам послышался до боли знакомый голос:       — Ох ты! Надо же! А я думал, что ты, моя милая Рос, любишь руководить процессом.       Я узнала Мизинца по голосу, но решила взглянуть на него, откинув голову назад и все еще не отпуская Армеку из своих объятий.       — Нашли время шутить, — ответила я и попыталась сбросить девушку.       — Плакать, что ли, прикажешь? — спросил он с таким пафосом, что у меня чуть глаза не закатились.       — Ради приличия.       — О, моя дорогая Рос, прошу тебя, расскажи мне еще немного о приличиях в борделе.       Я встала и отряхнулась, заметив, что Армека как-то странно на нас смотрит. Мизинец улыбнулся ей и жестом попросил выйти из комнаты, что она спешно выполнила. Мне не нравилось оставаться с ним наедине. Или нравилось? Пожалуй, зависит от того, что он от меня хочет.       — Извините, лорд Бейлиш, но мне сейчас совсем не до смеха. Ворвались в бордель, убили Барру, Мейген еле живая, все напуганы...       — Знаю, моя дорогая, — холодно ответил он, будто всё произошедшее совсем никак его не касалось. — И потому искал Францеску.       — Францеску? — переспросила я, попутно думая, как бы правильно ему ответить... ведь он обязательно спросит меня о ней.       — Ты случайно ее не видела? — спросил он и подошел ближе, дабы лучше разглядеть ответ на вопрос в моем взгляде. Мне вдруг показалось, что мои слова ему и не нужны были. Он способен и так все понять.       — Не...       — Рос? — наклонил он голову, будто уловил вранье по первому слогу, и явно перешел в наступление: — Где ты была во время произошедшего?       Я сжала губы и отвела взгляд. На лице Мизинца изобразилось сожаление. Он приобнял меня за плечи и вновь начал давить на больную точку, которую нащупал очень и очень давно.       — Боги, Рос, ты всё видела? — перешел он на шепот, пытаясь поймать мой взгляд. Я несмело кивнула в ответ. Мизинец изобразил еще более достоверную гримасу сочувствия, которая, тем не менее, показалось мне наигранной. Ну не могла я поверить, что от шуточек он вдруг перешел к жалости ко мне. Хотя на многих женщин такая эмоциональная карусель действует будь здоров. Я бы даже сказала, мозги вышибает. Ох, да и мне тут, если честно, тоже. Под действием его очарования даже и забыла, почему подавленная хожу. Видимо, чтобы я совсем растаяла, лорд Бейлиш дотронулся до моих щек и стал осторожно поглаживать мягкими и теплыми пальцами. — Расскажи мне.       — Только начало, — призналась я, будто он дышал на меня не мятой, а эликсиром правды. — Я... так испугалась, что сбежала.       — Бедная моя девочка, — продолжал утешать он. — Ты сбежала одна?       — Да.       — Когда ты увидела Францеску?       — Когда я... — начала я и прервалась, поняв, что он меня немножечко поймал. Я не говорила, что я ее видела, но теперь уже и не отвертеться. — Когда я возвращалась обратно.       Мизинец самодовольно улыбнулся и вновь переместил ладони на мои плечи.       — Она тоже возвращалась? — продолжал он допрос.       — Нет, она... общалась с детьми.       Он вдруг сощурился, его взгляд загорелся, а тон стал по-настоящему заинтересованным, хотя я и не понимала почему.       — С какими детьми?       — С уличными... уличным. Ребенком. Она передала ему что-то, за что получила мешочек с... монетами, я полагаю.       — Ты уверена? — пристально взглянул он мне в глаза.       — Уверена, — подтвердила я, хотя и не понимала, почему его так интересуют отношения Францески с уличными детьми.       — Значит, всё-таки она... — с плохо скрываемым восторгом пролепетал он о чем-то своем, после вновь обратил на меня всё внимание. — И... как прошла твоя маленькая прогулка? Быть может, ты тоже увидела еще что-нибудь интересное?       — Разве что встретила неприятности на свою задницу. Но я бы не назвала их интересными.       Мизинец лишь скромно улыбнулся и, на мгновение опустив взгляд, изобразил искреннее недовольство.       — Прекраснейший из цветков в моем саду, а источает такие зловония... — с досадой заметил он, чем меня откровенно смутил. Я помылась от силы несколько часов назад, да и никакого запаха не чувствую. Мизинец заметил, как я в недоумении оглядываю себя, а потому добавил: — Речь о том, как ты порой выражаешься, моя дорогая.       Ах вот он о чем. Не нравится ему, как я выражаюсь... ну, я ему выскажу...       — Мой дорогой лорд Бейлиш, дело в том, что... что я сраная потаскуха, а не благородная леди.       — Элитная сраная потаскуха, прошу заметить.       Я приложила руку к сердцу в знак искренней благодарности.       — Спасибо, милорд, а я и не знала, — хихикнула я.       — А говоришь, что шутить не время, — сказал он, а я тут же погрустнела. — Впрочем, речь не о том. Я настаиваю, чтобы ты прекратила выражаться. Поучись у Джейни благородной речи и манерам.       Мда. Что-то мне не по себе стало. Как-то вроде и не повседневное происшествие в борделе, а он и слова о нем не сказал. Болтает и раздает команды, будто бы вообще ничего не произошло. Неужели мы все для него — пустое место? И даже я? Эх, грустненько. Хотя и ничего нового.       — Лорд Бейлиш! — забежала запыхавшаяся Францеска в комнату. Я сразу подумала, что его местонахождение подсказала Армека, которую он совсем недавно выгнал отсюда.       — Что случилось, дорогая? — безразлично поинтересовался он, а я заметила, что глаза у нее были бешеные. Вот прям по пять копеек, как говорят. Огромнейшие зрачки, трясущиеся губы...