Маленькая трагедия

      Та встреча с Торисом заставила поляка подумать — в ту ли сторону он воюет? Желание найти Арловскую перебивало стремление уехать в свой край и продолжить борьбу там. Феликс следовал одной из заповедей — борись с врагом на чужой территории. Конечно, обойтись так с родственницей — дело паршивое, но для поляков такое необходимое.       Лукашевич сидит за столом на кухне в своей варшавской квартире. Есть не хотелось, скорее, срывало ноги, чтобы поехать обратно в Западную Беларусь. Польша терпел унижения, терпел бесконечное изнасилование народа, но поднимать опущенную голову он пока не решался. Пруссия не так далеко и может в любой момент вернуться на его землю, чтобы начать адскую мясорубку, добив Польшу окончательно. К этому он пока не готов. — По оценкам Армии Отечества полицейские отряды жестоко обходятся с белорусами, — говорит мужчина, сидящий где-то в углу кухни. — Можем попробовать оттянуть противника от Польши. — Тогда мы подставим братский нам народ, — поляк усмехается. Слишком грустно, чтобы казаться правдой. Мужчина ёрзает на стуле, покуривая трубку. У него пронзительный взгляд, который заставляет смутиться даже Лукашевича. — Ты мало прожил? Ради поляков можно и поступиться честью и соображениями совести. — Бальтазар… — Как никогда ты близок к своей смерти. Разделы не сравняться с тем, что происходит сейчас. Когда ты рассекал рожи коммуняк, когда присваивал себе Вильно, помнится мне, ты не думал о чести, а делал то, что должно.       Этот Бальтазар грубо его перебивал. Их нечастые встречи начались в начале двадцатого века, возможно, они пересекались на протяжении всей жизни, но забыли. Каждая их встреча превращалась в спор, и противиться Бальтазару всё равно, что отрицать самого себя. — Нам придётся отвечать за это, — сказал Феликс и обернулся к мужчине — на его месте уже никого и не было. — Тебе, — тихо ответила тишина.       Лукашевич тут же ринулся в комнату — нужно было собрать некоторые портки и отправляться в леса, откуда он пойдёт на Восток. Ночь его укроет, навевалась романтическая пора, когда с уверенностью Феликс мог сказать, что тьма — его свет. Под кожаной курткой, мешковатой и нелепой на вид, скрывалась сшитая портупея с двумя тяжелыми пистолетами. К нему не должны придраться — он меньше всего походил на повстанца. Пейзажи родных городов сменялись долгими лесами и полями тоже любимыми. День, другой, пятый и после холодной весенней ночи места отчуждённые, но когда-то его собственные. Тут чувствуется крепкий дух, латинская вера, но ещё не определившийся разум. Беларусь действительно, по сути, была его родственницей, но ментально они были разными. Но Польшей двигали не благородные мотивы, а корыстные побуждения. Личные, но очень необходимые. — Эгоист, — сплюнул Феликс.       Те люди, с которыми он дошел до Беларуси, разбрелись, но соединился с другим отрядом. И растяжка, которую он с завидным упорством обезвреживал сейчас, доказывала, что не они одни значатся Богами леса. Руки дрожит от неизвестного чувства — он и раньше обезвреживал не только растяжки, но и мины. А всё равно дрожали, чуть ли не срывая чеку.       Зубы трещат.       Пальцы все стёрты до мяса и не перестают дрожать. Плохо — Феликс задыхается от собственной дрожи. Ему сзади прикрикивают, чтобы пошевеливался и не возился с этой сраной гранатой так долго. Но он продолжал возиться, пытаясь не подорвать себя вместе с группой. — Сраная граната, — ругается Лукашевич и радостно улыбается, когда машет группе. Дорога свободна.       Ещё идти. Повозка уходит дальше, а им ещё идти. Идти, идти и идти. Феликс непривычно для себя молчит, устало смотрит себе под ноги или в чистое небо — оно уже начинает становиться ярко-синим на фоне зеленеющих верхушек деревьев. Эту идиллию не нарушают редкие глухие хлопки, не треплют нервы мысли о возможности столкновения с советами. И, к сожалению, Польша ждал и искал Беларусь. Чувствовал, что она бродит где-то рядом и тоже ищет его.       В этом лесу все намного суровее и сильнее, чем на Родине. Ворованную у немцев тушенку ешь с острого ножа, запивая эту жирную дрянь еле тёплой водой. Ночи холодные — дни жаркие. Природа дурная, как сама Наташа. Интересно было бы посмотреть на неё — эта первая её война. По-настоящему первая: сначала её защищал Торис, потом под надзором Феликса, а теперь Ивана. Но он её оставил, сам сильно оступился на своих рубежах.       «Сама же не справится», — думал Лукашевич.       Думал правильно и здраво — сейчас у них враг единый, самый опасный и бесчеловечный. Объединяться с мутной родственницей не особо хотелось, но интересы народные превышают личные. — Гордость не позволяет, да? — поляк вздрогнул от знакомого голоса. Он вздыхает, трет нос, но не сильно, чтобы не походит на надоедливого спутника. — Опять ты? — А ты ещё кого-то знаешь? — Нет, — снисходительно отвечает Феликс, — искать Арловскую, как иглу в сене. — У меня чуйка есть. Завтра двинешь опять на юго-запад. Чувствую, там вам и место встречи. — Шагаем в шаг с волчицей неуёмной?       Бальтазар ничего не ответил, встал с бревна и перекинул алую ткань через шею. В сумеречной темноте, казалось, он был похож на реку крови, тянущейся за ней по всей земле. Феликс встряхнул головой — там уже никого не было, только сухие листья шелестели.

***

      За шагом шаг. Лукашевич, черта пособник и советник, дернулся по направлению к Барановичам. Точнее не в сам город, а в его район. Пусть самого происхождение Бальтазара он не знал, но доверял его словам с долей настороженности, почти как самому себе. К дурному он уже давно привык. — Давайте, пошевеливайтесь, тряпки-варшавяне, — задорно бормотал Феликс.       Пять человек свалилось в овраг, прячась от шума надвигающейся прямо на них машины. Спину обдало холодом в предвкушении битвы, коленки дрожали перед встречей с Арловской. Он уверен, что Наталья именно здесь, рядом, совсем недалеко. В нескольких сотнях метров послышались редкие хлопки и переклички. — Ну, так когда? — нетерпеливо потирал руки Лукашевич. — Катовский? — Рано, пусть полупятся, а мы подойдем потом.       Противиться старшему по возрасту и званию он не смел, да и сам в общем-то не рвался в бой. Просто потому, что Феликс придерживался точно такого же плана. Перетерпеть, переждать и ворваться на разгоне в гущу боя. — Готовы? — спросил тот самый Катовский, — тогда поехали!       Отряд рванул вперед, стреляя наперед совсем вслепую. Стреляют в спину кому-то, кому-то прямо в лицо. Феликс сам ловит себя на мысли: «Можно добавить ещё нескольких к бесчисленному множеству душ». Так вот они и встретились, столкнувшись лицом к лицу. Он, напуганный резкой неожиданностью, и она, в слезах обиды держащая в руках РГДешку. Он долго думал, прежде чем вырвать из её рук гранату и завалиться за дерево, а потом, оставив Арловскую, рвануть вперед догонять отступивших.       Отряд едва ли поредевший возвращается на исходную — кто-то убит, кто-то ранен, а кто-то в исступлении сидит. А Наташа ни к кому из них не относится. Она же оглядывается, смотрит на каждого, высматривая в лицах немного забытые братские черты. Хотя он ей брат никакой — и характер одинаково скверный, и на лицо совсем не схожи. Разве что литовец связывал их когда-то давно. — Ну, вот и встретились, — на вздохе сказал поляк.       Резко раскинув руки, они достаточно мягко обнялись. — Крыса мерзкая. Прячешься по леса, потом свищи по рощам. — Чёртов лях. В самый последний момент появляешься. Тихо посмеивались, обнимались, хлопали друг друга по спине. — Нашел тебя всё-таки, — Лукашевич оторвал девушку от себя. — Помогать наведался что ли? — Что-то типа того.       Им по большому счёту не было дела до беседы двух командиров. Сидели на бревне, ели с ножа немецкую тушенку и беседовали о своем. Беларусь несколько обидно подметила, что Феликс постарел и похудел, а Польша просто был рад, что Наташа стала хотя бы немного приветливее и светлее. — А с Торисом пересекалась уже?       Этот вопрос заставил Арловскую помрачнеть. А что ей в прочем до Литвы, когда у самой дела настолько плохи. Но всё равно интересно и тревожно за него. — Нет, — девушка громко шмыгнула носом. — А ты Лауринайтиса уже видел?       Её голос стал тише, а Лукашевич даже несколько замялся, поджав тонкие губы. Но, качнув головой, ответил: — Видел, пересекались с ним не так давно. — И что он? — Типа, не так плохо, как у нас с тобой. Но если для нас всё может закончится ещё неплохо, то он кончит тотально убого.       Наташа поднимается с бревна и отходит чуть подальше. Видно, нервничает и переживает несколько от своего положения и новостей о литовце, сколько от невозможных чувств переживаний и явной обиды. — У него не было выбора. Точнее он был, но другой путь мог стать для него смертельным. Он не дурак.       Злая обида её съедала до костей. Ещё больше обижало, что Феликс оправдывает её врага и соперника за его же преступления. Как будто ничего и не было. — Он не дурак, — повторила Беларусь и тут же зло прошипела, — он идиот и мразь! Польша вскакивает, хватает Арловскую за грудь и пару раз встряхивает. Кажется, его слова трогают даже больше, чем оскорбили бы Литву. Хотя не согласиться с ней нельзя. Лукашевич посмеялся своим не озвученным мыслям. — Вот ты, типа, мне скажи, — сквозь тихий смех сказал Польша. — Ты же беспокоишься, переживаешь за него. Дорожишь им едва ли не больше, чем собой и братом. Ты боишься всего этого, считая слабостью то чувство. Лит не дурак, ты — дура.