Маленькая трагедия

      После Курска война должна была продлиться недолго. Огромная советская машина сломала немецкое оружие. Но какой ценой? Иван сможет оценить всё по достоинству только после полной победы над немцами. Дела на фронте говорят лишь об одном — война ещё продлится очень долго. Тут звонок. Внезапный и совершенно непонятный. На сборы у него было всего несколько часов — вылет должен был быть незамедлительным. Хах, но правительственный аппарат давно уже собрал пожитки. Ставка была сделана на Брагинского: Будет ли он готов оставить фронтовые дела? Оказалось, что готов.       Иван замечал за собой изменения. Да, конечно, похудел, прибавилось несколько новых, незаживающих болячек на теле, появился нездоровый загар на лице. Больше его волновало не внешнее. Радости нет, как, впрочем, и злости — всё осталось позади: в Москве, в Сталинграде, в Мясном Бору. С должным ужасом для себя Иван осознаёт, что каждая война съедает в нем-что-то хорошее и оставляет огромные борозды на теле и на душе. Та связь, тянувшаяся с самой встречи в Волоколамском лесу, не прерывалась ни на секунду. Это была какая-то болезнь. Людвиг сгорал, закрывая своё большое и израненное сердце. Ему тошно, ему не плевать на немца. На Гилберта, на Родериха просто насрать — раздавит их и костями не подавится. А на Германию — нет. Возможно оно так только по тому, что русский видит в нём своё отражение: ещё не обезображенного многочисленными войнами, ещё молодого, но хлебнувшего изрядно желчи.       Безнадежность.       Жестокость.       Обида.       Аэропорт встретил русского жарой и духотой. Зря, конечно, он напялил эту чёртову шинель — взмокла спина и спёрло дыхание. Иван идёт позади делегации. За всю войну он первый раз встретится со своими «друзьями» — союзниками, было бы правильно. Брагинскому, по большому счёту, всё равно на итоги конференции, на тему обсуждения — его оторвали от важных дел, и усталость в теле ощущается намного сильнее.       В тени от кипариса стоит лавка, на ней сидит грузный мужчина. Еле-еле в нем русский узнаёт Артура. В одной руке пальцы зажимают кубинскую сигару, в другой — алюминиевая армейская кружка. Конечно, его вид не сочетался с льняными брюками и рубашкой. — А ты всё также со своим пастухом, — язвительно замечает русский. Англия невольно отвлекается на замечание, и оно его явно раздражает. — А ты всё так же не здороваешься. Манерам бы тебя научить, — глухо ответил Артур и усмехнулся, протягивая руку. А вот что у них общего, кроме геморроя и неприятных гнойников на теле, так это руки — большие, шершавые и обожженные. — Так и будешь ковыряться тут? — спросил Иван, присаживаясь на скамью с другого её края. — Я веду другую войну, совершенную науку которой тебе, русский, постичь не дано, — как определённый факт заключил Англия. Его взгляд устремлен в солдатскую кружку, на дне которой бултыхалась заварка второсортного чая. — Тоже мне воин, — тихо огрызнулся Брагинский. Сейчас его голос был по-настоящему мужицким и грубым, как у спитого арестанта. Настоящий русский голос. Конечно, Артур его не поймёт, но наверняка догадается. — Я эту войну начал, я её и закончу. Так полагается джентльменам, — Англия допил остатки терпкого и совсем не вкусного чая. — Я думаю, что Япония капитулирует последней. — А Германия? — Глубоко убеждён, что теперь это не надолго. Хотя… Альфред действительно намерен тянуть бумажки из западного фронта. Боже…       Громкие шаги вприпрыжку чеканили по садовой плитке. Размашистой походкой к ним шагал свежий молодой человек. Если кто-то не определял себя к какому-либо роду войск, то по этому можно было с уверенностью сказать — очень любит авиацию: и кожаная авиаторская куртка, и пилотка, и отличительные знаки на куртке. Лицо у него почти детское, скрытое очками и украшенное улыбкой. — Здравствуйте, господа-коллеги, — весело произнес американец. — Россия, А-а-англия, — парень присел между мужчинами и приобнял их за плечи. — Ну как, Джон, тебе моё оружие? — Прекрасно, но будет лучше открыть Второй фронт, — пробурчал Иван, отворачиваясь от собеседника. — Ну, сколько это займёт? Месяц, два, три — максимум. — Не стоит недооценивать Германию, — прервал своего названного родственника Артур. — Если этот Дьявол смог воевать одновременно на нескольких фронтах, то он повоюет и на двух тяжелых. Да, мы, англичане, лишили его авиации, но это не помешало ему встать на ноги и разбомбить добрую половину России. Мы ещё поборемся. — Боритесь, только животы не надорвите, — язвительно отметил Иван и тут же наткнулся на возмущенные взгляды коллег. Сожрут ведь его, все грешки припомнят. — Может быть, ты и сам с ним справишься, Джон? Зачем тебе западный фронт? Сам завершишь войну, ничего не стоит ведь отдать лишний десяток миллионов ради Берлина? И за мою помощь можно уже начать расплачиваться, Джон, с экономикой у тебя-то всё окей?       Англия чуть улыбнулся — американец острит. Даже не так. Он, молодой, не совсем разумный, но очень агрессивный Альфред пристыдил побитого изрядно войной русского. Теперь, должно быть, Брагинскому будет стыдно за свою неразумную славянскую горделивость. — Я понял, — через какой-то промежуток времени в ответ на замечание Альфреда русский кивнул, как бы соглашаясь с тем, что скрывалось между словами. Но Артур решил добавить что-то от себя, причём достаточно угрожающей форме: — Мы уверены, что ты понял. Иначе коалиции придётся припомнить тебе сентябрь тридцать десятого, весну сорокового, все твои пакты и их нарушения, а ещё… — Я понял, Артур, понял.       Каждый из мужчин поочередно глубоко вздыхает. Русский замечает, что Альфред так символично сидит между ним и Англией, длинными руками как бы обхватывая своих коллег. Неужто собрался стать неофициальным командиром их отряда безбожников, чаехлёбов, урков и просто сволочей? Уж лучше он, чем Иван со своим суровым порядком и видом. Весь европейский и мировой лагерь можно было просто разделить на составные части. После встречи с Англией и Америкой русский ясно начал ощущать себя частью «клуба джентльменов». Небольшой пока что, но потом он обязательно пополнится многими личностями.       Брагинский выделял ещё и другие объединения: сволочи и господари. Сволочей было отнести очень просто для него: Латвия, Эстония, Финляндия, Румыния, Венгрия — все германские прихлебаи и бесхарактерные лица, побоявшиеся чего-то и ожидающие сладкой подачки с немецких рук. С господарями всё и так понятно — Людвиг, Родерих, Гилберт. Что касается остальных? На этот счёт порывистая и критичная русская натура не могла ответить. — Вы чего такой опечаленный, товарищ Брагинский? — над ухом раздался высокий мужской голос.       Невольно Иван вздрогнул и поднял голову на источник. — Иосиф Виссарионович интересуется вашим состоянием, товарищ… — Нормально всё, думаю я, скройся и не мешай, — вздохнул русский, перебивая солдата. Того, кажется, и след простыл.       Товарищ. Сколько раз он был «товарищем». Кажется, сотню тысяч. Но ни разу другом, братом, уважаемым мужчиной. Что там ему до Англии, к которому некоторые вовсе могут обратиться по имени? Что русскому до Америки, который может не соблюдать субординацию. А Ивану стоит управлять и подчиняться — думает об этом на половине пути от дома. И всё-таки на фронт он больше не пойдёт, чтобы не страдать сразу за двоих.