***
Дверь в палату отделения интенсивной терапии открылась с глухим скрипом, пропуская внутрь доктора и его спутника. Конечно, часы посещений уже давно закончились, но настойчивая просьба вкупе с парой крупных купюр и рьяной решительностью во взгляде сделали свое дело. — Сейчас пациент находится в состоянии глубокой искусственной комы, — высокий худощавый мужчина в белом халате бросил взгляд на обеспокоенное лицо прибывшего гостя. — К сожалению, он потерял слишком много крови, прежде чем бригада скорой прибыла на место происшествия. — И как долго продлится лечение? — Пуля прошла буквально в паре сантиметров от сердца. Нашим хирургам удалось извлечь её без осложнений, однако такая серьезная рана с обширным кровоизлиянием потребуют длительного наблюдения врачей, к тому же сейчас его состояние можно классифицировать как крайне тяжелое, — повисла неловкая пауза, — пока что я не могу дать никаких гарантий на скорое появление положительной динамики. По взгляду доктор понял, что пришло время оставить посетителя наедине с пациентом. — Я дам вам пятнадцать минут, постарайтесь не задерживаться. Оставшись в одиночестве, Освальд смог, наконец, выдохнуть. Теперь ему не нужно было сохранять непроницаемое выражение лица. В палате царил полумрак, разбавляемый лишь люминесцентным сиянием лампы под потолком. Жалюзи были плотно закрыты, скрывая помещение от назойливых уличных огней. Присев на стул рядом с постелью, он с робкой надеждой стал вглядывался в чужое лицо. Монотонный шум работающих приборов жизнеобеспечения звучал будто где-то совсем далеко. Широкая грудь почти не двигалась, и если бы не кислородная маска, то можно было бы и вовсе не заметить признаков жизни. Нервно поджав губы, Пингвин все же решился поприветствовать его, потому что царившая тишина гнетущим грузом буквально давила на него. — Здравствуй, Джим, — язык не повернулся продолжить эту фразу привычным «старый друг». Как он может так спокойно называть его другом после всего того, что произошло между ними за эти несколько лет? Может быть буквально неделю назад ему бы не составило труда произнести это вслух с привычной притворной улыбкой, но сегодняшний день стал завершающей чертой, после которой незримому автору пьесы их жизней полагалось либо уничтожить свое творение, предав сие произведение огню, либо взять в руки чистый лист и начать нечто совершенно новое, идущее в разрез прежней повести и перекликающейся с ней лишь парой строк. Всматриваясь в такие знакомые, и, одновременно, чужие черты, Кобблпот вновь задавался вопросом, в какой именно момент эта самая улыбка из настоящей превратилась в фальшивую. Кажется с того момента прошла почти целая вечность. Воспоминания о тех далеких временах каждый раз приносили боль от того, что повторить все это уже невозможно. Эти моменты, которых было так безумно мало, Освальд бережно хранил в своей памяти, как осколки фарфоровой вазы, которую уже никогда не удастся склеить обратно, но которая когда-то была самой любимой вещью в уютном доме, и теперь рука не поднималась выкинуть их. Все началось с безмерного чувства ответственности Джима и привязанности Освальда. В голубых глазах читалось недоверие, а для Пингвина попытки стать его настоящим другом вовсе не были чем-то зазорным, ведь Гордон был едва ли не первым человеком в его жизни, к которому действительно хотелось тянуться, как к единственному солнечному лучу на тернистой темной тропе. Со временем лед между ними тронулся, и тогда Освальд был готов лично благодарить всех тех криминальных дельцов, которые вставали на пути детектива, тем самым вынуждая его обращаться за помощью к будущему королю криминального мира. Для Джима каждый такой визит мог считаться проигрышем в той же степени, как для Пингвина еще одной маленькой победой, ведущей его к выигрышу в этой незримой войне. Сухие приветствия сменились легкой улыбкой, которой обычно было принято одаривать кого-то, кто был больше чем просто знакомым. Пока Гордон только начинал видеть в нем настоящего человека, не похожего на то чудовище, каким Освальд представлялся ему с их первой встречи, Пингвин уже был точно готов признаться себе в том, что Джим занял в его сердце особое место, и на тот момент это казалось чем-то настолько необычным, что даже пугало. За всю свою жизнь он успел повстречать немало людей, которые совершенно точно оправдывали свою никчемность и желание других воспользоваться ими лишь для своего удобства. Кобблпот и сам не раз пользовался такими, избавляясь от окружавших его приближенных, как от ненужного мусора. Для него не существовало кого-то, кого можно было уважать или хотя бы считать равным себе, и даже Фиш Муни и Дон Фальконе, которые стояли гораздо выше него, расценивались как обычные пешки, занимавшие свою позицию и способные помочь выиграть пару ходов в долгой партии, на кону которой стоял весь преступный мир. Но Джим стал тем самым пресловутым исключением из правила, которым Освальд четко ограничивал свою жизнь. Конечно, они с ним все ещё были по разные стороны баррикад, и иногда он мог жутко злиться на детектива за срыв крупной сделки или арест кого-то из его подчиненных, но почему-то при одном только его суровом взгляде хотелось тут же забыть о недавнем споре, продолжая эту опасную игру в кошки-мышки. Смерть матери стала для него настоящим потрясением, словно весь мир в одночасье обрушился, превратившись в ужасную сосущую пустоту, в которой не было места ничему, кроме всепоглощающей тоски и ненависти, выжигающей душу дотла. Гордон пришел к нему, оказавшись рядом в нужный момент. И хотя для Пингвина его визит стал полнейшей неожиданностью, он не мог перестать повторять робкое «спасибо», пока на глазах выступала соленая влага. Ему было так стыдно, хотелось провалиться сквозь землю прямиком в преисподнюю, лишь бы не дать детективу видеть его таким ничтожным и слабым. Его взгляд оставался нечитаемым, и Освальд был уверен в том, что он собирался просто развернуться и уйти, после выражения соболезнований это было единственным логичным решением. Но Джим поступил совершенно иначе. Подойдя к нему он молча заключил Кобблпота в робкие объятья, позволяя уткнуться лицом в свое плечо и дать накопившейся боли выплеснуться наружу. Ещё никогда им не приходилось быть ближе, чем в тот миг, и эта близость ощущалась не только физически, но и эмоционально. Весь тот страх, который Пингвин так долго испытывал, боясь быть отвергнутым самым близким человеком, рассеялся без остатка. Он пообещал ему, что все будет хорошо, поклявшись раз и навсегда покончить с Галаваном, и Освальд не смел усомниться в его словах. Начало их отношениям было положено безмерным чувством долга Джеймса. Им же все и закончилось. В отличие от Освальда он не мог себе позволить забыть о том, что теперь его руки были запачканы кровью, пускай она и принадлежала человеку, в полной мере заслужившему такой жестокой и извращенной расправы. Оказавшись в Аркхеме, Пингвин раз за разом прокручивал в голове их последние слова, сказанные друг другу, до последней минуты отчаянно надеясь на новую встречу. Ему до последнего хотелось верить в то, что все изменится, стоит им увидеться ещё хотя бы раз. Едва услышав жесткое и безоговорочное «нет» в ответ на просьбу о помощи, ему все стало ясно. Этот холодный и отрешенный тон был подобен лезвию ножа, оставляющему прямо на сердце незаживающую рану. Отчаянный крик застыл в его горле, лишая возможности прийти в себя. Лежа на полу в холодной одиночной камере Освальд не мог перестать надрывно кричать, не понимая, как такое возможно; боль охватывала его измученное тело и в то же время растоптанную душу, причиняя нескончаемые муки, притупить которые могли только успокоительные препараты. Те долгие месяцы стали самыми худшими в его жизни. Черная полоса тянулась бесконечно долго, до тех самых пор, пока в его жизни не появился Эд. Странный заучка-патологоанатом, которым Нигма был в момент их знакомства, успел сильно измениться. Именно эти изменения привлекли внимание Освальда. Эдвард умел вызывать восхищение, будучи при этом прямой противоположностью Джеймса — радушным и лишенным всех предрассудков. Он с радостью шел на сближение, не давая Кобблпоту усомниться в собственной решительной преданности. Для того, кто в одночасье лишился всего, простая человеческая поддержка была самым лучшим лекарством, которое действовало, пожалуй, даже слишком хорошо. Освальд смог в кратчайшие сроки стать самым уважаемым и любимым человеком в городе, пока бывший детектив пребывал на самом дне жизни, лишенный работы и вынужденный охотиться за сбежавшими монстрами Стрейнджа. Часть его души злорадно ликовала, считая такой поворот судьбы весьма справедливым, однако крошечная частичка привязанности все ещё жила в нем, и одним непогожим вечером Пингвин все же решился навестить его. Старая квартира встретила Освальда беспорядком и парой пустых бутылок из-под спиртного на барном столике, однако сам её хозяин пребывал в трезвом состоянии. «Прости меня», — слова, прозвучавшие слишком поздно. Освальд не мог ответить ему согласием или яростным отказом. Сил на злость уже попросту не осталось. Эдвард оставил его так же внезапно, но во второй раз Пингвину не хотелось так просто расставаться со своей любовью. Эти отчаянные попытки удержать его рядом с собой были подобны борьбе с ветряными мельницами. Нельзя заставить чувство так просто разгореться в чужой душе, когда искры для страстного огня попросту нет. — Прости меня. — полушепот срывается с трепещущих губ. Протянув руку вперед, Освальд робко накрыл едва теплую ладонь своей. Похоже, они оба извиняются только тогда, когда уже ничего нельзя исправить. Глухой смешок звучит слишком громко. Если бы только ему хватило смелости признаться во всем с самого начала, этого бы не произошло, и сейчас не пришлось бы говорить этих глупых слов, которые уже ничего не изменят. Но нет. Освальду так сильно не хотелось разрушать этот хрупкий мост между ним и Джимом, совсем недавно выстроенный заново их совместными усилиями, и он был готов прикрывать гнусного преступника, поселившегося в его собственном доме. Ни один укоризненный взгляд не стоил целой жизни того, кого Пингвин так отчаянно хотел защитить, в итоге едва не обрекая на гибель. Единственным, что не давало окончательно опуститься в пучину отчаяния, была надежда на то, что Джим все же сможет выкарабкаться, и Кобблпоту изо всех сил хотелось верить в силу его духа, которая не раз помогала ему в борьбе за жизнь. Теперь единственным его желанием было как можно скорее найти Валеску, чтобы поквитаться с этим ублюдком. Бросив прощальный взгляд на умиротворенное лицо, Освальд решительным шагом направился прочь из палаты, и, оказавшись в коридоре, достал из кармана мобильный телефон, набирая номер Виктора.***
В это же время, где-то в западном крыле госпиталя, Брюс с беспокойством смотрел в серые глаза. Их взгляд, направленный куда-то в сторону окна, не выражал абсолютно никаких эмоций. Буквально несколько часов назад эти глаза были полны жгучих слез, оставляющих свои влажные следы на побледневших щеках. Из всех троих Уэйну досталось меньше всего. Эффект неизвестного наркотика спустя какое-то время прошел сам по себе. Окончательно придя в себя, он первым делом попытался выяснить у врачей подробности состояния Джереми, но те только уговаривали его не волноваться и не вставать с постели. После к нему в палату ворвался Альфред, испуганный и обеспокоенный видом своего воспитанника. Проигнорировав рекомендации медиков, Уэйн поднялся на ноги, обнимая его и уверяя, что с ним все хорошо. Выслушав краткий рассказ обо всем, что пришлось пережить Брюсу, Пенниуорт ненадолго ушел на переговоры с главврачом, вернувшись уже вместе с ним. Его жизни ничто не угрожало, поэтому задерживаться в больнице не имело смысла, но Уэйн все ещё не мог успокоиться, ничего не зная о состоянии лучшего друга и детектива. Как оказалось, все было хуже, чем предполагал Брюс. Увидеть Джима ему не удалось, так как он находился в реанимации, и его состояние оставалось крайне тяжелым. Джереми пришел в сознание спустя час с момента, как Уэйн вошел к нему. Все это время он терпеливо ждал его пробуждения. — Брюс, — голос звучал настолько хрипло и тихо, что его с трудом можно было услышать. — Джереми! — это прозвучало слишком громко и взволнованно. Отведя взгляд в сторону, Валеска равнодушно оглядел палату. Его лицо выглядело непривычно худым сейчас, темные круги под глазами стали более заметными. Апатия в глазах сменилась едва видимым проблеском заинтересованности. — Где Экко? — мрачная пауза повисла в воздухе, пока он собирался с силами, чтобы продолжить. — Я спрашивал у доктора, но он ничего не говорит. Его голосовые связки были серьезно повреждены, и каждое слово давалось с трудом. — Тебе сейчас нельзя напрягаться, — Брюс попытался отвести взгляд, но Джереми сразу заметил эту перемену. Тяжелый вздох заставил Уэйна невольно вздрогнуть. Он коснулся чужого предплечья, и Валеска почувствовал его тщательно скрываемую дрожь. — Её больше нет. Кажется в этот момент Брюс почувствовал его боль так, словно она была его собственной. Взгляд оставался таким же безучастным, как минуту назад, но Уэйн прекрасно понимал, какие эмоции терзали Джереми в этот самый момент. Прикрыв глаза, он обессилено опустил голову на подушку, и в этот момент Брюс взял его ладонь в свою, переплетая их пальцы. - Этой ночью я побуду с тобой.***
Несколько темных фигур медленно спускались по трапу, пока Сидней пытался разглядеть прибывших людей. Четверо высоких мужчин подошли почти вплотную. — Приветствую, господа! — он неловко улыбнулся, ожидая, что кто-то из них первым начнет разговор. Но они упорно молчали, словно ожидая чего-то. Пару мгновений спустя он понял, что именно должно было произойти. На краю трапа появился стройный силуэт, медленно приближающийся к ним. Это была девушка среднего роста, одетая в черный плащ и высокие ботильоны. Её светлая кожа резко контрастировала с темными волосами, уложенными в аккуратное каре, которое вместе с длинными ресницами и яркими глазами, подведенными тонкими стрелками, напоминало о кокетливом образе красавицы шестидесятых годов. Оказавшись напротив низкорослого мужчины, она посмотрела на него внимательным взглядом, слегка улыбаясь. — Приветствую вас, мисс… — он неловко замялся, не зная имени незнакомки, но она поспешила рассеять эту неловкость, представившись лично. — Нисса Раатко, — в карих глазах читалась нескрываемая насмешка. — Но для вас мое имя не имеет ровным счетом никакого значения, господин Дебри. Подняв взгляд, она огляделась, полной грудью вдыхая сырой воздух. — Скажите, как долго вы занимаете должность начальника порта? — этот вопрос был достаточно неожиданным. — Уже почти пятнадцать лет, — с нескрываемой гордостью заверил девушку мужчина. Пронзительно посмотрев в его глаза, Нисса задумалась. Теперь она не выглядела так же приветливо, как казалось в первые минуты. — Почти пятнадцать лет, — медленно повторила она, — и все эти годы ваша ничтожная персона была подобна Харону, сплавляющему порочные души по реке мертвых, приводя в этот город убийц и торговцев смертью, — видя испуганную растерянность в его глазах девушка продолжала диалог. — Конечно, это не было вашим личным желанием, но ведь вы сами выбрали эту роль, решив потешить свою мерзкую алчную натуру прибавкой к тем грошам, которые вы зарабатывали до этого. — И-извините, — её строгий уверенный тон не оставлял ни единых шансов для оправдания. — Вы просите моего прощения? — девушка сердито нахмурилась, будучи искренне возмущенной такими глупыми словами. — Нет. Если вы так сильно хотите заслужить его, то извинения следует принести вовсе не мне, а всему этому городу, который вы посмели осквернить своими недостойными поступками. Ринувшись вперед, Нисса достала из рукава спрятанный клинок, одним точным движением всадив холодное оружие прямо в шею своей жертвы. Перекошенное от ужаса лицо вызвало у нее короткий смешок, после которого она мгновенно отступила, наблюдая за тем, как в испуганных глазах угасала жизнь. Последним, что услышал Сидней, был шум волн. — Госпожа, — один из приспешников девушки осмелился подать голос. — Прикажете избавиться от него? — Да, — коротко ответила она, не оборачиваясь. — А после направляйтесь по указанному адресу и ждите моего прибытия. Сейчас мне нужно встретиться с отцом.